— Весь такой бодхисаттва, — послышалось из-за двери.
— Что? — переспросил старик.
— Забей.
— Ладно, в общем, уходи. Ты всё равно не поймешь. И глупо в этом во всём скрытый смысл искать. Нет его. А если бы и был, то воришкам и грабителям вроде тебя, его всё равно постигнуть не дано. Уходи, Монакура Пуу.
Окно, заколоченное досками, затрещало под сильными ударами. Пёс яростно зарычал, припав к полу и готовясь к броску. Старик прицелился в ходившие ходуном доски и нажал спусковой крючок. Оба длинных ствола изрыгнули язычки пламени. Заряды картечи со свистом прошили древесину, оставляя в досках аккуратные круглые отверстия. Ломиться перестали.
— Где сердца, печень, селезёнки, и вагины твоих дочурок, гавнюк ты больной?
Дверь, запертая изнутри на мощный засов, вновь сотряслась под сильными пинками. Что-то врубилось с той стороны в её поверхность, доски затрещали, колясь в щепу.
— Как раз вкушал последние, пока ты не пришёл.
Старик вновь переломил ствол, дослал новые патроны и выстрелил в дверь, целясь под самую притолоку. Дверь перестали ломать.
— Уходи, Монакура Пуу. Уходи или я убью тебя. Твоя хозяйка не выдала меня, хотя сразу всё знала. Она не такая, как вы, она моей крови, только очень старая. Она ведает многое, хотя я и не знаю, что она такое. Она не выдала меня. Вот и уходи. Оставь меня в покое.
— Она мне не хозяйка. И смысла я никакого не ищу. У меня всё просто: ты — оборотень, некрофил и людоед. Я — бодхисаттва. Открывай дверь.
Доски заколоченного окна вдруг разлетелись в щепу, и внутрь влетела болванка. Кружась на месте и шипя, словно разъярённая гадюка, она извергала из себя столб сизого дыма. Старик закашлялся, и, зажав рот и нос ладонью, бросился к лестнице на второй этаж, волоча за собой ружьё. Огромный пёс заскулил и принялся звонко чихать. Он тёр морду передними лапами и крутился на месте. Ещё одна болванка влетела в окно. Оглушительный грохот сотряс весь дом. Входная дверь разлетелась щепой и ломаными досками, мощная ударная волна подняла в воздух собаку, и с силой бросила её в каменную стену. Старик осел на ступенях лестницы серым кулем. Возникший после взрыва на несколько секунд вихрь поднял столбы пыли, что теперь оседала вниз, покрывая собой скудное убранство комнаты.
Дым медленно рассеивался. Покрытая пылью фигура на ступенях лестницы зашевелилась: старик шарил руками вокруг себя, пытаясь найти оружие. Он нащупал конец ремня, зацепившегося за сапог, и подтянул к себе свисающую в проём между ступенек винтовку. Нашарив в карманах куртки патроны, он переломил ствол, но вставить боеприпасы не успел: ступени лестницы тяжко затрещали под немалым весом поднимающегося по ней человека, и вскоре рука сержанта ухватила ствол оружия и вырвала его. В лицо старика вломился кулак, его схватили за шиворот и поволокли вниз по лестнице, а потом с силой швырнули, и последние ступени он пролетел кубарем.
Старик приземлился во что-то мягкое и, подняв голову, смог открыть только один глаз; второй закрыла стремительно набухающая гематома. Он лежал на теле своей собаки, беспомощно распластанной возле лестницы. Пёс дрожал, из его рта толчками вылетали красно-чёрные сгустки, но глаза осознавали. Он смотрел прямо перед собой, в серую каменную стену. Из окровавленного бока волкодава торчал кусок длинной деревянной доски.
— Что же ты наделал, Монакура Пуу. Что же ты наделал.
Старик протянул дрожащую руку и погладил собаку по морде. Та высунула красный от крови язык и лизнула руку хозяина. Монакура подошёл. Вид у него был подавленный. Он некоторое время стоял молча и недвижно над двумя телами. Потом вынул пистолет и два раза выстрелил.
Два дома, что стояли по обе стороны мелкой речушки, соединённой горбатым мостом, пылали, словно норвежские церкви. По мощёной булыжником старой дороге, что терялась в зарослях сорняков и кустарника, медленно удалялась прочь высокая одинокая фигура.
Глава пятая. Легенды
Аглая погрузилась по бёдра в прозрачную прохладную воду реки и замерла, подставив обнажённое тело и лицо лучам утреннего солнца: Бездна нежилась и в теплоте лучей, и в прохладе реки, приятно щекочущей низ живота своим стремительным течением. Девушка потянула за кончик кожаного шнурка, связывающего волосы в тугой конский хвост. Тот распустился и они рассыпались по точёным плечам и высокой груди.
Сзади оглушительно хрустнула ветка и Бездна, не проявляя видимой тревоги, медленно наклонилась, демонстрируя густому лесу позади себя, все свои самые сокровенные прелести. Она подняла со дна внушительный булыжник, резко развернулась и метнула снаряд в кустарник на берегу, наполовину затопленный водами реки. Сильный бросок достиг своей цели: из кустов донёсся хриплый вскрик; кто-то бросился прочь, чавкая в жиже вязкого берега, ломая переплетённые ветви кустарника.
— Словил? — усмехнулась Аглая.
В несколько сильных гребков она оказалась на середине узкой речки.
— Вылезай оттуда, щенок, я давно тебя засекла. Тебе ещё что-нибудь показать?
На узкий пляж, искрящийся мокрой галькой, держась рукой за левый глаз, неуверенно вышел долговязый нескладный юноша в драных синих джинсах. Он прижимал ладонь к правому глазу. Между тонких пальцев стекала струйка крови.
— Тупой дрочер.
Аглая фыркнула, словно рассерженный тюлень и торопливо поплыла назад. Вылетев на берег, она схватила с кучки своей, аккуратно сложенной на земле, одежды белую майку и резко рванула материю. Отведя в сторону ладонь рукоблуда, она обнаружила серый глаз: тот заливало кровью из рассечённой брови. Однако око выглядело абсолютно целым и невредимым. Оно восхищённо таращилось на её голые формы. Рваные джинсы Скаидриса топорщились.
Бездна накинула юноше на шею остатки майки и принялась душить. Тот вяло сопротивлялся, норовя прихватить тощими руками побольше Аглаи. Так они барахтались некоторое время в песке и мелкой гальке, когда Бездна, обмякнув, решила сдаться.
— Пойдём поплаваем, — неожиданно заявил лив и, покинув распростёртую на берегу девушку, отправился к реке.
Некоторое время Бездна лежала недвижно; недоумевая, словно русалка, выброшенная штормом на берег, однако недоумение сменилось приступом ярости: она отправилась топить недоумка. Тот осознал ситуацию и бросился вплавь вверх по реке. Они ожесточённо гребли, борясь с мощным течением и рыча от напряжения. Вдоволь наплескавшись и наглотавшись речной воды, пахнущей тиной, они с трудом выбрались на берег. Внезапные порывы шквального ветра налетели со стороны красного замка, возвышающегося на вершине высокого холма, что нависал над излучиной реки. Небо над черепичными крышами построек потемнело свинцом. Внезапная буря укутала очертания башен и крепостной стены серебристыми росчерками ливня, и, хотя здесь всё-ещё светило солнце, двор замка уже подвергался настоящему потопу.
Что-то чиркнуло по обнажённому плечу Аглаи. Та уставилась себе под ноги. У кончиков её пальцев лежал мутно-голубой овальный кусок льда. Величиной с куриное яйцо. Следом прилетело ещё два. Первый разбился об гальку пляжа, второй угодил ливу в ключицу.
— Ёптвоюмать! Бездна, надевай сапоги! Быстрее!
Скаидрис бросил ей берцы, а сам сгрёб в охапку её одежду.
— Не трусы, Бездна! Сапоги! Сапоги и бежим, пока нас не поубивало здесь. Скорее, я знаю место.
Он сжал в левой ладони холодную девичью руку, а в правой Диемако — штурмовую винтовку Бездны, с которой та не разлучалась даже во сне. Они побежали по берёзовой роще, продираясь сквозь буйные заросли высокой травы и кустарника. Ветер усиливался с каждым мгновением, солнце уже пропало, небо заволокла стальная пелена, градины лупили по кронам деревьев, сбивая собой листья и тонкие ветви. Скаидрис продрался сквозь густой кустарник и стволы молодых берёз, увлекая за собой Бездну на просвет, оказавшийся то ли старой заросшей дорогой, то ли просекой. Передвигаться стало легче, ступни ног пружинили, отталкиваясь от густого мха и невысокой травы, устилавших их путь. Пробежали развалины какой-то фермы с обвалившейся крышей и совсем непригодной в качестве укрытия, минули ещё пару каких-то невнятных построек с заваленными проёмами.
