Соткен сдвинула вверх край шапчонки. Опухшие, потемневшие веки затрепетали и одно из них вскоре распахнулось. На женщину глянуло покрасневшее карие око. Раненный приветствовал её осознанным взглядом: гремучим коктейлем из узнавания, ужаса, страдания и ненависти.

— Здравствуй, здравствуй, сладенький.

Она полностью стащила шапку с головы мужчины и нежно пригладила его спутанные седые волосы.

— Извини, — Соткен скорчила виноватую гримасу и погладила полосу скотча, — Это я снять не могу. Смотри, что ты утром наделал.

Она продемонстрировала своё левое предплечье, обмотанное набухшими кровью бинтами. Наклонилась к мужскому рту и поцеловала заклеенные губы.

— Кусил меня, зубастенький. Больно кусил. Грязно обзывался. Ну да ладно. Полежи, охлонись, а потом, глядишь, и поговорим с тобой. А сейчас давай посмотрим, что там у нас. Как там наши раны.

Смуглая рука стащила с мужчины рваное шерстяное одеяло. Осмотрело простреленное бедро, понюхала заскорузлые бинты и удовлетворённо кивнула.

— Согласись, я — великий хирург. Виртуоз. Семь лет назад вернула тебе твоё лицо, а сейчас спасла от смерти. Согласен? Ну?

Её растрепанная голова склонилась к бледному мужскому лицу. Брови, обозначенные двумя тонкими чёрточками перманентного макияжа, нетерпеливо взметнулись вверх. Мужчина слабо кивнул и зажмурился. Она хлестнула его ладонью по щеке.

— Открой глаза и смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Кусочки пены вылетали из её рта вместе со словами. Раненый открыл глаза и попытался пошевелить запечатанными губами. Соткен приложила палец к его рту.

— Потерпи, сладенький, ещё наговоримся. Тем более, что мне нужно промыть твою рану и перевязать тебя, а тебе наверняка захочется покричать, а кричать, милый мой, сейчас ну никак нельзя. Поэтому полежи пока-что с заклеенным хлебалом, а потом посмотрим. Ты уж извини, обезболивающего для тебя нету. Самой, пиздец, как мало. Так что потерпи, будь мужчиной.

Она приготовила бутылку антисептика. Потом вспорола запекшийся слой бинтов на бедре мужчины с помощью армейского ножа а остатки, намертво прилипшие к ране, сорвала резким движением. Мужчина дико выпучил глаза и выгнулся так, что затрещали и ремни, сдерживающие его тело, и сами его кости. Соткен возилась меж его разведённых ног.

— Всё, — объявила она, лепя на рану полоски пластыря. — Отдыхай теперь. А я расскажу, что мы с тобой собираемся дальше делать. Пить хочешь?

Мужчина затряс головой. По его щекам катились крупные слёзы отступивший боли.

— Хорошо, сладенький, — в смуглой руке появилась плоская армейская фляга.

— Сейчас попьешь, малыш, но давай сразу договоримся — веди себя хорошо. Ну?

Седая голова согласно покивала.

Соткен рванула скотч с его лица и вмиг заткнула открывшийся рот горлышком фляги. Раненый жадно пил; ручейки воды стекали по седой щетине, покрывающей щеки и подбородок.

— Ну, всё, довольно.

Фляга исчезла, новая полоса скотча моментально затолкала обратно в глотку рвущиеся с пересохших губ слова.

— Теперь мы с тобой должны проверить, держим ли мы правильный курс и всё ли у нас под контролем. Помоги мне. Придержи-ка эту сторону.

Соткен подсунула край тактической карты Монакуры Пуу мужчине под подбородок и тот послушно прижал её. Женщина раскатала рулон прямо на обнажённой груди. Длины той хватило, чтобы полностью скрыть тело раненого. Наружу торчали лишь босые ступни с жёлтыми, изъеденными грибком, ногтями.

— Так, так.

Длинный пальчик виртуозного хирурга, начал своё путешествие из маленького городка на балтийском побережье Германии, продвигаясь в сторону Латвии. Карие мужские глаза внимательно следили за хищным и обломанным, словно акулий клык, ногтем. На границе Польши и Литвы палец замер. Соткен удовлетворённо хмыкнула.

— Мы уже почти у цели, сладенький. Осталось часов пять. Пять часов неторопливой езды.

Карие глаза прищурились, интересуясь: "Are you serious?"

— Да, сладенький. Всего-ничего. Сраных пять часов. Да ты не переживай так, смотри вот, я покажу тебе наглядно.

Она приподняла край карты, что покрывала ноги мужчины, и принялась тыкать пальцем в запутанные хитросплетения трасс и автобанов. Настороженный взгляд мужчины прояснился, кожица в уголках прищуренных глаз пошла морщинками. Он улыбался.

Соткен перехватила его взгляд и поняла, что раненый вовсе не следит за её пояснениями. Мужчина с интересом рассматривал рисунки, украшавшие тактическую карту.

В её правом углу расположились огромные красные сиськи, но на диаметрально противоположном кончике полотнища масштаб изображения слегка изменили: теперь кровавые сиськи принадлежали женщине, лежавшей на спине с широко раздвинутыми ногами, а место между её бёдер закрывала пятиконечная звёздочка с чёрной надписью «Censored». По просторам Тирренского моря, затмевая Сардинию точёными бёдрами, разгуливала высокая девушка. Из одежды на ней имелась лишь перевязь с мечом.  Расстояние от побережья Туниса и до берега Сицилии покрывала старательно исполненная готическим шрифтом надпись: «Йоля — пизда».

Соткен грустно улыбнулась. Потом сказала:

— Монакура рисовал. Такой дурашка. Наверное, я могла бы полюбить его. Но зачем? Я уже давно влюблена в тебя. Где-то в глубине души я всегда знала, что мы с тобой ещё встретимся. Я смогла полностью воссоздать твоё лицо — культовую рожу, на которую дрочили тысячи девчонок девяностых. Слепила её из обрезков твоих же ушей, и кусков кожи, снятых с твоей задницы. Сделала это, потому что любила тебя. Теперь и ты меня любишь.

Чёрточки перманентного макияжа вновь поползли вверх на лоб и раненый поспешно закивал головой. Соткен зарделась и счастливо похлопала длинными ресницами.

— Вот и славненько. Давай я поцелую тебя на ночь, и будем спать. Если захочешь писать — не стесняйся, писай, утром подотру. Всё, любовь моя. Спокойной ночи.

Она чмокнула мужчину в лоб, напялила ему на голову вязаную шапочку, скрыв настороженные карие глаза, скатала карту и накрыла голое тело рваным одеялом. Потом прошла к передним креслам и долго возилась там, звеня, булькая и чертыхаясь. Потом затихла. Десантный отсек заполнился сигаретным дымом. Потом всё стихло.

* * *

Рига казалась обезлюдевшей. Пикап долго колесил по узким, запутанным улочкам, не встретив на своём пути ни единой живой души. С трудом вырвавшись из тесного лабиринта старинных домиков, автомобиль покатил к тёмной громаде замка. Разъярённая Даугава вышла из берегов и яростно билась в крепкие стены, требуя признать своё господство. Длинноволосый бледный блондин покинул кабину: инквизитору захотелось получше рассмотреть скорбную панораму покинутого города.

Он взирал на острые шпили и башенки, хищно устремлённые в темнеющее осеннее небо, и не мог отвести взгляда.

«Тут гораздо лучше себя чувствуешь, чем на опостылевшей военной базе», — подумал инквизитор, — «Я бы сказал здесь просто восхитительно: ничуть не хуже, чем в Ватикане. Вот поселиться бы в этом замке...»

Сумрачная германская фантазия незамедлительно явила красочный мыслеобраз: посреди просторной рыцарской зале возвышается массивное кресло с высокой резной спинкой, окружённое полными латными доспехами и ростовыми щитами. На удобном сидении расслабленно расположился он — Юрген, повелитель Риги, с высоким кубком красного вина в бледной руке. Печальный взгляд его рыбьих глаз мечтательно устремлён на пляшущее пламя камина. Стрельчатые окна, украшенные мрачными витражами, распахнуты, впуская внутрь затхлого помещения холодный ноябрьский воздух...

Звук камушка, попавшего под подошву чьего-то башмака, вернул его к реальности. Он обернулся и заметил тень, скользнувшую в темноту подворотни.

« Вот оно! Наконец-то! Добыча!».

Юрген щёлкнул предохранителем пистолета-пулемёта и решительно бросился следом.

Минув проход узкой арки, Юрген оказался в маленьком тесном дворике. Скособоченные каменные балкончики потрескавшегося фасада здания поддерживало несколько крылатых младенцев. Заходящее солнце наполнило запылённые стёкла дома голодным красным свечением. Высокие ботфорты Юргена утонули по щиколотку в мягком ковре из увядших стеблей сорняка и травы.