— Джет! Опусти меня вниз.

Драугр, заслышав своё имя, резко остановился, словно послушный ослик. Он бережно обхватил Сигни двумя руками, снял со своего широкого плеча и поставил в вертикальное положение прямо перед собой. Сигни надула губки и посмотрела на свои ручонки. Они были пусты — она забыла свой нож в каюте и теперь ей нечем проучить зазнавшегося мертвеца.

— За что ты бил моего папу плёткой, и почему мой папа теперь тоже драугр?

Голос фараона просыпался сухим песком. Он смеялся.

— Я не бил твоего папу плёткой, дочь ярла, только собирался. И, кстати, что значит «тоже драугр»? Ярл Туи теперь безусловно драугр; я же — неупокоенный, то бишь всё-ещё немного живой. Понимаешь разницу, маленькая ярлица?

— Нет, не понимаю, — девочка надула теперь и щёчки, — Но я убью тебя своим ножом, или расскажу Волку, что ты сделал с Туи Рыжим и Зверь схватит тебя за шиворот и отволочёт Гарму.

Джет издал пару сухих хлопков.

— Нет, маленькая ярлица, всё будет не так. Это я расскажу Волку, где ты опять лазала ночью и это тебя он отнесёт Гарму. А такие, как я, псу не интересны. Он любит свежее мясо.

Маленькая дочь ярла крепко призадумалась. Потом она протянула руку и подёргала неупокоенного за иссохшую руку.

Великий Фараон присел на корты и обратил к девочке своё древнее лицо.

— Ладно, Джет, — примирительно протянула та. — Давай так: я никуда не ходила ночью, а ты не бил моего папу хлыстом, идёт?

— Так я и так не бил его, маленькая хитрющая ярлица.

— Может и не бил, — девочка вновь обиженно надула губы, — Но Волк то об этом не знает. А я возьму и скажу, что бил.

Джет задумчиво пошелестел себе под нос, а потом опять подхватил Сигни и перекинул через плечо.

— А ты коварная, как и подобает ярлице. Но вот тебе мой совет. Никогда не пытайся обмануть Волка. Он всё равно узнает правду, и, если тебе очень-очень повезёт, то, возможно, ты потеряешь лишь его расположение. Хотя, насколько я помню, лжецы обыкновенно лишались каких-либо конечностей. И языка.

Сигни перестала молотить кулачками по спине, перемазанной мазутом, и притихла.

Они поднимались по стальному коридору, освещённому жутковатым мигающим светом красных аварийных фонарей.

Высокий мужчина, босой, в грязном рабочем комбинезоне и красной вязаной шапочке китобоя, подозрительно напоминал усохшую мумию. На его широком плече, головой вниз, висела маленькая девочка в длиннополой рубахе, обильно покрытой засохшими пятнами крови. Раздутые от обиды щёчки делали её похожей на обожравшегося хомяка.

* * *

— Прикинь, дружище: сейчас я переебу тебе веслом по роже, заберу твою огненную трубу, самого тебя выкину в море, а потом поплыву прочь, с оружием и едой.

Хельги пнул сеть, валяющуюся на дне шлюпки. Сеть была набита рыбой под завязку. Скаидрис усмехнулся, поправил кренящийся набок ствол калаша, приставленного к скамье, и спросил:

— А с ним ты чё делать будешь?

Измазанный рыбной слизью с прилипшими к нему кусочками кровавых потрохов палец вперился в небо.

Хельги поднял глаза и притворно вздохнул. Над шлюпкой пронеслась чёрная тень: реально чернее самой чёрной черноты.

Когда Грим проносился мимо, Скаидрис изловчился и подкинул вверх огромную серебристую рыбину, которую только-что выпотрошил. Ворон лишь слегка склонил вбок свою чудовищную голову, щёлкнул блестящим клювом и угощение бесследно исчезло.

— Этот трюк называется «Рыбы дай», — сообщил труъ-мéтал с неподдельной гордостью.

— Никакая это не ворона, — пробормотал себе под нос Хельги.

Скаидрис озабоченно повертел головой по сторонам.

— Где последняя сетка, не помнишь?

— Там, бро, — палец скальда вперился в заросли тростника, подступающего к самой воде.

— Тогда поплыли, снимем, а потом на корабль. Предвкушаю свежую, наваристую уху.

— Чё? — не понял молодой викинг.

— Бля, ну как тебе объяснить... Берёшь всю эту хуйню, — Скаидрис пнул вторую сеть, что содержала рыбу помельче, — Кидаешь в котёл и...

— И варишь с самого утра, пока солнце не встанет прямо над твоей головой, — подхватил Хельги.

— Exactly, — обрадовался лив. — Ну с полднем ты переборщил, достаточно и пары часов.

— Возможно, — кивнул скальд. — Потом эту кашу процеживаешь, кладешь соль, корешки и вот этих красавиц, — босая нога викинга упёрлась в сетку, набитую крупной выпотрошенной треской, — И луковицу.

— Можно ещё чёрного перчика и пару картофелин, — добавил Скаидрис, но сразу же поправился, — Извини я забыл, что ты не в курсах про картоху, Америку ведь ещё не открыли.

— Чё, бля? — презрительно приподнял брови Хельги, — Да я в пятнадцать лет уже добыл свой первый скальп. Тот скрелинг был высокий и здоровый. И вот такая бородища, — Хельги похлопал себя по груди, обозначая размер.

— Не пизди, — добродушно пожурил его Скаидрис, — У скрелингов не растёт бороды.

Смущённый скальд слегка покраснел и некоторое время они гребли молча.

Мутное солнце встало над полосой воды на востоке, придав низкому небу светло-серые свинцовые оттенки. Ветер усиливался, гоняя по тревожным небесам рвань тёмных, набухших дождём облаков.

Шлюпка ткнулась носом в заросли усохшего тростника, где вскоре и нашёлся оранжевый поплавок сети. Когда Скаидрис попытался подцепить его веслом, где-то на берегу сухо треснул винтовочный выстрел, и гребная лопасть разлетелась в мелкую щепу.

Бойцы Волчьего Сквада повалились на дно лодки, прямо на скользкие сети, доверху набитые рыбой. С берега выстрелили ещё раз. И ещё. И ещё.

Скаидрис, извиваясь, словно один из угрей в их сетях, выпростался из-под скальда, сеток и рыбы. Схватив свою винтовку, он дал в сторону берега длинную очередь. Одиночные выстрелы затихли, и вскоре заросли тростника на берегу загрохотали ответными злющими очередями.

Пули пробили стену лодки на расстоянии двух пальцев от тел бойцов, валяющихся на дне, в грязной воде, среди дохлых рыбёшек.

— Прыгаем, — криво оскалился Хельги, — На счёт три.

Пуля разнесла борт над его левым плечом, пропорола холщовую ткань и кожу под ней. Хельги поморщился.

— Раз, два, — скальд потянулся к краю шлюпки.

— Погоди, — хмуро пробормотал лив, и, выстрелив пару раз в заросли, мрачно пробормотал:

— Я плавать не умею.

Хельги прищурился, вытащил из ножен меч, и сказал:

— Сейчас стреляешь. Стреляешь десять ударов сердца. Потом не стреляешь. Понял?

Скаидрис кивнул.

— Понял, прикрою.

Высунув ствол за борт, он дал вслепую ещё одну длинную очередь. Хельги скользнул в воду, будто змея — ловко и бесшумно. Скаидрис проворно сменил магазин, и, пока считал до десяти, винтовочные очереди срезали заросли сухого тростника, будто мотокоса. Интуитивно он направил огонь именно в ту, правильную сторону, и, похоже, накрыл противника. Во всяком случае, кого то из них. Уроды, прячущиеся в камышах стрелять стали реже.

Пять, шесть... Дуло калаша изрыгало пламя.

Увлёкшись, паренёк привстал на одно колено.

Семь, восемь...

Ответная очередь хлестнула по тощей груди. Скаидрис, прижав к рассечённой пулями кенгурухе свою винтовку, повалился на спину, на дно шлюпки, где и барахтался некоторое время, с посиневшим лицом, тщетно пытаясь вдохнуть. Когда он простился с жизнью и приготовился умереть, его лёгкие всё же впустили внутрь себя немного воздуха. Лив лежал на спине, хрипя открытым ртом и слушал пронзительные вопли, раздающиеся со стороны камышей.

Там кого-то резали или насиловали.

Скаидрис наморщился как старый гриб, положил винтовку в лужу, и, опершись рукой о борт шлюпки, с трудом принял сидячее положение. Он стащил через голову кенгуруху от «Cult of Fire», свою многострадальную, верную боевую спутницу, с оторванным рукавом и изображённым на груди простреленным портретом полуразложившегося Бедржиха Сме́таны. Очень бережно затоптал одёжку под скамейку. Проверил кевларовые щитки, плотно прилегающие к телу.

Дырки три-четыре. Повезло. Пара рёбер наверняка сломана, но это уже мелочи.