Пустой, везущий чуть ли не только одного меня, вапоретто пыхтел, длинно́ пробираясь мимо новостроек Венеции, мимо искусственно созданного в 1960 году острова Тронкетто, Tronchetto, также называемого Изола Нова, Isola Nova, Новый Остров, мимо пришвартованных к нему зимующих яхт, унылых зданий на Канале ди Фузина, Canale di Fusina, страшилы Молино Стуки, начинающего Джудекку с запада, мимо всей уродливости венецианского охвостья, бормоча про себя, что миновали случайные дни и равнодушные ночи. То есть пароходик цитировал блоковскую «Ночную фиалку»: «Я медленно шел по уклону Малозастроенной улицы, И, кажется, друг мой со мной. … Но всё посерело, померкло, И зренье у спутника – также, И, верно, другие желанья Его одолели, Когда он исчез за углом, Нахлобучив картуз, И оставил меня одного (Чем я был несказанно доволен, Ибо что же приятней на свете, Чем утрата лучших друзей?)» – Блок, по-моему, единственный в мире отважился заметить приятность потери лучших друзей. Я себя чувствовал именно так, как пароходик мне и описывал: будто умолкали шаги, голоса, разговоры о тайнах различных религий, и заботы о плате за строчку, я всех потерял, – и был страшно доволен тем, что у меня никого нет и меня нет ни у кого, и одиночество ощущал как блаженство.
Die Schlecht-Unendliche, то есть «дурное бесконечное» обоих берегов Канале Джудекка, что так мило сердцу пожилых эстетов, вторило блоковским строчкам. Вапоретто, из Джудекки бросаясь к Дзаттере, die Schlecht-Unendliche нарезал зигзагами: я видел то удаляющуюся и уменьшающуюся полосу Джудекки и нарастающий Дзаттере, то, наоборот, они были единым разным, и время безразмерно растянулось, прямо как вселенная. Краткие остановки у палладианских куполов Иль Реденторе и делле Дзиттеле были как остановки в вечности. Всё заканчивается, вечность в первую очередь, и вот я уже отплываю от церкви Сан Джорджо Маджоре, chiesa di San Giorgio Maggiore, Святого Георгия Бо́льшего. Последний палладианский купол, как последний привал вечности уносится вдаль, и вапоретто, с растянутостью покончив, стремительно пробегает Бачино ди Сан Марко. Уже не плавно, а второпях на меня надвигается самый знаменитый вид Венеции, с Марчианой, Пьяцеттой с колоннами святых Марка и Теодора, Кампаниле, Палаццо и Приджони, и, быстро уйдя влево, от меня отстаёт. Я достиг желаемой Сан Дзаккариа, и вылезаю на Рива дельи Скьявони, Riva degli Schiavoni, Берег Словенцев.
Северный берег Бачино Сан Марко делится на две части, на Моло, Molo, Мол, и Рива, Riva, Берег. То и другое – название набережных, и Моло, равно как Рива, в Венеции столь же привилегированны, как Канале, Пьяцца и Палаццо, – они пишутся с заглавной буквы и существуют в единственном числе. Полное имя Моло – Моло Сан Марко, Molo San Marco. Рива же, поскольку она очень длинна, делится, как и Дзаттере, на несколько частей, имеющих собственные имена: Рива дельи Скьявони, Рива ди Ка’ди Дио, Riva di Са’di Dio, Берег Дома Господа (название происходит от имени старого госпиталя, здесь находившегося), Рива Сан Бьяджо, Riva San Biaggio, Берег Святого Власия, Рива деи Сетте Мартири, Riva dei Sette Martiri, Берег Семи Мучеников. Моло и Рива образуют самую широкую, самую длинную и самую прямую магистраль Венеции. Последняя, Рива деи Сетте Мартири, появилась при Муссолини, и была открыта только в 1941 году. До того никакой набережной не было, берег был занят старыми маленькими верфями для починки лодок, сараями да хижинами, имея вид живописный, но непрезентабельный. Практически все дома здесь муссолиниевские и послевоенные, и сначала эта Рива носила имя отвратительное и не венецианское, Рива делл’Имперо, Riva dell’Impero, Берег Империи. В 1944 году набережная стала местом расстрела немцами семи политических заключённых, устроенного в отместку за смерть германского солдата, найденного в водах одного из каналов: солдат вроде как упал сам, пьяный, и захлебнулся. После войны Рива делл’Имперо была переименована, и теперь Берег Семи Мучеников естественно продолжает Берег Дома Господня и Берег Святого Власия, так что и не догадаешься, что его название относится к XX веку.
Слова molo и riva, написанные с маленьких букв, имеют самое общее значение, но в Венеции они стали именами собственными; все остальные молы и берега – фондаменты. Моло Сан Марко принадлежит самый знаменитый вид Венеции, то есть Марчиана, Пьяцетта и Палаццо Дукале, и Моло заканчивается у небольшого мостика, Понте делла Палья, Ponte della Paglia, Моста Соломы, перекинутого через Рио ди Палаццо, Rio di Palazzo, Дворцовый Канал, отделяющий Палаццо Дукале от Приджони. Происхождение названия мостика непонятно, но явно связано с тюрьмой: то ли здесь находилась хижина торговца, поставлявшего постельное бельё, то есть солому, в Приджони, то ли к мостику причаливали лодки, соломой торгующие. С Моста Соломы и Тюрем начинается Рива, то есть та, самая густонаселённая её часть, что носит имя Рива дельи Скьявони. На ней – главные причалы вапоретто, множество кафе и ресторанов, а ларьков чуть ли не больше, чем на Мосту Риальто. В сезон, а особенно в high season, на Рива дельи Скьявони не продохнуть, и толпа перед ступенями, ведущими на Мост Соломы, схожа с толпой перед эскалатором московского метро в час пик. С моста ещё открывается вид на Понте деи Соспири, Ponte dei Sospiri, Мост Вздохов, едва ли не самый знаменитый архитектурный памятник Венеции, и фотовспышек вокруг него больше, чем вокруг Бритни Спирс, когда она пьяная из ночного клуба вываливается. Понте деи Соспири действительно прекрасен, ничего не скажешь, на него взглянуть – это как безешку съесть, и за безешками очередь на Мосту Соломы и выстраивается, а так как мост этот – просто мостик, то вечный час пик и случается.
Этимология названия Рива дельи Скьявони, Берег Словенцев или Берег Славян, так как имя schiavoni, означавшее уроженцев побережья Адриатики, венецианцы переносили на славян вообще, занимательна. Наиболее часто повторяемая версия его происхождения от фамилии неких торговцев, Schiavoni, то ли уроженцев Далмации, то ли ведших свои дела со словенцами и далматами, прозаична и не слишком убедительна. Более похоже на правду соображение о том, что до XII века, до искусно провёрнутой аферы с уничтожением Зары и разграблением Константинополя, торговля со славянами, schiavoni, для Венеции была чуть ли не самой важной. Во-первых, до овладения венецианцами Террафермой словенцы, хорваты и далматы были главными поставщиками продуктов в Венецию, мяса и рыбы в первую очередь; во-вторых, именно жители Иллирийского побережья были главными посредниками в отношениях венецианцев с греками. К этой части берега Бачино, служившей долгое время и портом, причаливало большинство торговых судов, а так как большинство из них были schiavoni и речь на располагавшемся здесь рынке звучала в основном schiavoni, то и набережная получила соответствующее имя. Ещё одна версия происхождения названия, звучит фантастично, но крайне привлекательно. Она состоит в том, что это место в Венеции было в IX–XI веках местом бойкой торговли рабами: раб по-итальянски schiavo. Лучшими, самыми дорогими, покорными, сильными и красивыми рабами были славяне, привозимые аж с берегов Днепра. Высококачественный людской товар покупался у половцев, перепродавался в Константинополе и уж оттуда достигал Венеции и Ривы.
Образы несчастных уроженцев Киевской Руси, томящихся на Рива дельи Скьявони в ожидании покупателя, будоражат мою фантазию: первая встреча Руси и Италии. То, что торговля рабами велась, и в Корсуни и Константинополе были важнейшие рынки живого товара, на которых славян было полно, несомненный факт. Факт также то, что рынки снабжались как за счет половецких набегов, так и стараниями собственно русских поставщиков, тогда продававшими своих соотечественников не только на внутреннем рынке, но и на экспорт. Итальянское скьяво, schiavo, «раб», созвучно schiavone; более того, это слово, определяющее славян, некоторым кажется образованным от schiavo с помощью увеличительного суффикса, так что перевести его можно как «рабище». Есть ли прямая связь между словами schiavo и schiavone, неясно, но то, что связь между славянином и рабом есть, это, увы, объективная реальность. Нет сомнений в том, что славянские рабы появлялись и в Венеции: вот тебе и «Венецейцы… Что ни день о русичах поют», как нам о том сообщает «Слово о полку Игореве» в переложении Н. А. Заболоцкого. Я, как только появлюсь на Рива дельи Скьявони, тут же представляю себе своего далёкого предка, привезённого в Венецию, а далее воображаю его приключения, – дело увлекательное, а теперь, в силу того, что на Рива дельи Скьявони славянская речь сейчас столь же, если не более, густа, как и в IX–XI веках, ещё и актуальное: связь между работорговлей и современным туризмом очевидна. С другой стороны, может быть именно далёкие воспоминания о рабстве моих соотечественников меня подспудно и отторгают: не могу сказать, что Рива дельи Скьявони моё любимое место в Венеции. Видеть её я предпочитаю на картинах Каналетто, на которых она заселена менее густо, чем сейчас, а в обычной жизни стараюсь прогулок по ней – кстати, прекрасных – по возможности избегать. Мне и архитектура её особенно не нравится. Кроме Приджони ничего выдающегося на этой набережной не стоит, но красивая Тюрьма, хоть ты её и укрась мраморным фасадом, всё же тюрьмой останется. Белый же фасад церкви ди Санта Мария делла Визитационе, chiesa di Santa Maria della Visitazione, Святой Марии Осмотра, то есть Встречи Марии и Елизаветы (visitazione по-русски «посещение», «осмотр»), называемой также церковью делла Пьета́, chiesa della Pietà, Сострадания, в просторечии – просто Ла Пьета́, La Pietà, хорош лишь как отдалённый отзвук гения Палладио.
