Сюжеты девяти картин (целых девять многофигурных композиций! ни у кого в мире, кроме Галлерие Аккадемие, нет такого Карпаччиева изобилия) разнообразны, в том числе есть и святой Августин, изображённый как интеллигентный церковник, работающий над проповедью в кабинете, studiolo. Студиоло Августина – один из самых элегантных в истории дизайна деловых интерьеров, но лучше всего, конечно, две истории святого Георгия: «Битва святого Георгия с драконом» и «Триумф святого Георгия». Кажется, что Гоцци, когда писал свою фьябу Il mostro turchino, «Синее чудовище», приходил их смотреть, чтобы вдохновиться, столь фантастическо-забавной кажется Ливия (согласно латинской версии жития святого история происходила в Сирте, на родине Муаммара Каддафи), выдуманная Карпаччо. Я специально сохраняю итальянское название пьесы, чтобы акцентировать внимание на turchino, «бирюзовом»: в книге о Ломбардии, в главе о Мантуе, я много говорил об особом отношении итальянцев к синему цвету, для определения которого они заимствуют инородное blue. Звучание «туркино» указывает на Восток, и в «Триумфе святого Георгия» Карпаччо изображает сцену в вымышленном восточном городе, довольно точно передавая современные ему восточные костюмы, которыми Венеция его времени изобиловала и которыми он явно восхищался, прямо как Делакруа и Матисс с их помешательством на марокканцах.
Цикл Карпаччо намного лучше, чем церковные творения Делакруа и росписи Chapelle du Rosaire, Капеллы Чёток, в Вансе Матисса. Сравнивая и выстраивая их в определённый ряд, я делаю это не только ради красного словца. Скуола ди Сан Джорджо дельи Скьявони – место не столь религиозное, сколь эстетское: Делакруа с Матиссом, работая в церквах, также думали в первую очередь об эстетах, и только потом о верующих. Цикл Карпаччо более соответствует месту, так как скуола не церковь, но место общественных собраний, хотя и осенённое религиозностью; у французов же церковь превращается в скуолу, то есть святилище становится местом встреч. Судьба Венеции во всём предсказала закат Европы, которая уж почти столетие как, со времени опубликования Шпенглером своего труда, всё никак закатиться не может. Карпаччо в Скуола Далмата ди Сан Джорджо уравнял эстетизм и релизиозность, что явилось исходной точкой той эволюции-деградации религиозности и религиозного искусства, на которую сегодня столь многие сетуют. В очередной раз убедившись в том, что во всём Венеция виновата, я в косом наклоне копья святого Георгия увидел сходство с опасным креном колокольни церкви ди Сан Джорджо деи Гречи и христианства вообще, и, последовав указанию древка, отправился к церкви ди Сан Франческо делла Винья, chiesa di San Francesco della Vigna, Святого Франциска Виноградника. Она находится на северо-востоке, на самом краю Венеции.
Роскошный мраморный фасад церкви ди Сан Франческо делла Винья, творение, начатое самим Якопо Сансовино, а законченное самим Андреа Палладио, есть шедевр ренессансного строительства и жемчужина венецианской архитектуры. Он столь совершенен, что францисканству, несмотря на всю его открытость, как-то даже и противоречит – и всё же я предпочитаю вход не центральный, выходящий на Кампо Сан Франческо делла Винья, Campo San Francesco della Vigna, а боковой, с Кампо делла Фратернита, Campo della Confraternita, Площади Братства. Мрамора здесь никакого нет, обнажается чёткая структурность сооружения, чей архитектурный ритм впечатляет не меньше, чем великолепие фасада. Площадь же, довольно большая и вытянутая, но со всех сторон замкнутая, для Венеции не только необычно пуста (мало кто сюда приходит, нет даже ни одного кафе, что для такой большой площади в Венеции редкость), но ещё и украшена совсем необычным для местного строительства мотивом – открытой высокой колоннадой, на которой покоится, как на сваях, внушительная галерея. Сквозь колоннаду видны и соседнее Кампо ди фьянко ла Кьеза, Campo di fianco la Chiesa, Площадь сбоку Церкви, и ограничивающий площадь канал, и мост через него, и ряд древних зданий – ведута упоительна. Открытая колоннада, не похожая ни на что венецианское, но похожая на неопалладианские фантазии Ивана Александровича Фомина, всегда меня занимала. Оказалось, что она принадлежит соседнему Ка’ Гритти, Ca’ Gritti, дворцу XVI века, но пристроена позже, в XIX веке, когда дворец достался францисканцам и они соединили его с монастырём и церковью длинной галереей второго этажа.
Сама церковь, может быть потому, что она, в отличие от многих других венецианских церквей, сколько я к ней ни приходил, никогда не бывала заперта, производит на меня впечатление гостеприимной открытости. В интерьере, строгом, палладианском, всегда звучит музыка и стоят свежие цветы, и Сан Франческо делла Винья производит впечатление самой верующей церкви в Венеции: нет здесь ни музейных киосков, ни музейных ларьков, хотя в церкви находится несколько столов, заваленных книжками, как религиозными, так и искусствоведческими, за которые тебе предложено платить по желанию. В церкви полно отличной живописи, в том числе и картина Беллини – чудесное Святое Собеседование, Sacra Conversazione, Девы с Младенцем и святых Франциска, Иеронима, Себастьяна и Иоанна Крестителя с коленопреклонённым донатором, происходящее в весенне-зелёном пейзаже, – расположенная в отдельной от остального здания капелле, в которую надо спускаться по ступеням. В самой церкви висит большой «Алтарь Морозини», как называется «Мадонна с младенцем на троне» малоизвестного художника фра Антонио да Негропонте, который и известен-то только по этой картине. Францисканца и, видимо, уроженца Эвбеи (Negroponte – Эвбея) – это мы вычитываем только из его подписи, являющейся чуть ли не единственным дошедшим до нас документом, с ним связанным, – фра Антонио да Негропонте хочется назвать венецианским Пизанелло. Картина – настоящее чудо, и всё в ней пленительно: обряженная в пышнейший парчовый красно-золотой плащ тихая Дева с молитвенно сложенными руками, чей смиренный вид резко контрастирует с роскошью одеяния, похожий на куклу Младенец у неё на коленях, держащий в руке тонкую и прямую зажжённую свечу, рой пёстреньких ангелят с бабочкиными крылышками в яркую полоску, высокий мраморный резной трон с рельефами, напоминающими о скульптурах церквей Ростово-Суздальского княжества, высокая стена из кустов белых и красных роз, призванная оградить трон Девы от мира, так что картина фра Антонио да Негропонте напоминает о балете «Спящая красавица», и множество птиц, изображённых красочно и детально, прямо как в старинном орнитологическом атласе. Картиной восхищался Теофиль Готье, заявивший, что именно такими должны быть церковные образа, творимые для поклонения: насколько возможно члену «Клуба гашишистов» судить о том, чему верующим поклоняться, предлагаю вынести на обсуждение, но не могу не упомянуть о мнении автора «Эмалей и камей», Emaux et Camées, как потому, что искренне восхищаюсь его сорви-голова-романтизмом, так и потому, что церковь ди Сан Франческо делла Винья, то ли благодаря рекламе Готье, то ли из-за того, что Франческо по матери француз, пользуется особой популярностью именно у представителей этой нации, и я, как в Сан Франческо делла Винья ни зайду, всё на французов натыкаюсь. В последнее посещение церкви, замечательное, пустынное, сопровождаемое пением Salve Regina Перголези, звучавшим лишь мне одному, меня преследовали, как Эриннии Ореста, две старые француженки с лицами интеллектуальных гарпий, какие бывают только у французских старух и ни у каких других старух в мире. Они беспрестанно что-то лопотали, шуршали путеводителями и особенно раздражали меня тем, что около Беллини и фра Антонио, повешенных в тёмные углы и поэтому требующих пол-евро (в Сан Франческо делла Винья всего пол-, во всех остальных венецианских церквах – два) на своё освещение, гарпии не платили, но, после того, как гас зажжённый мною свет, терпеливо ждали, умолкнув в темноте, не раскошелюсь ли я ещё. Я раскошеливался, свет зажигался, и они опять начинали бормотать и шуршать путеводителями, как заслуженные посетительницы ленинградской филармонии моего детства шуршали обёртками конфет – где же вы, старушки моего детства? – нет вас, вы все далече, и я вас оплакиваю, как буду оплакивать и старых гарпий, мешавших моему общению с Беллини и фра Негропонте. Может, у них мелочи не было.
