Помнишь серый дом у железки? Ему все хотели охранную грамоту выдать. Памятник архитектуры, истории, один из немногих, который Наполеона с Гитлером пережил. Их пережил, а кого-то не пережил… А там он целехонек и даже отреставрирован. С любовью так.

И вот так со всем. Тут что-то порушили, там сохранили. Тут коробку на свободное место воткнули, там свободное пространство оставили. Чтобы где ходить и чем дышать было.

В остальном все очень похоже. Но только… лучше, что ли?

Представь себе, что ты стал тем, кем хотел в детстве. Не кем получилось, а кем хотел. И так весь город. И сам город стал таким, каким, должен был, наверное. И мир тоже…

Мотя замолчал, одним движением заглотил остывший чай, взглядом уткнулся в донышко чашки, будто пытался что-то рассмотреть на нем, как гадатель на кофейной гуще.

Я подлил горячего чая.

Он какое-то время смотрел на чашку, потом взял ее в руки, поглядел на меня сквозь поднимающийся над ней пар.

Я представлял себе, как лохматый небритый тип в потертой полевой форме вылезает на конечной остановке и идет по улице с раскрытым от удивления ртом. И тот тип, которым был Мотя, оставшийся тогда на бревне ждать автобус из другого мира, совсем не похож на этого — сидящего с чашкой.

— Место, где можно стать тем, кем хочешь, — медленно проговорил Мотя.

— Да? И кем стал ты?

— Археологом, — пожал он плечами, будто других вариантов не существовало.

Я молчал. История, годилась для книги с надписью «фантастика», а никак не для серьезного разговора. Но вот Мотя, совсем не похожий на себя прежнего. По всем признакам, достойный член общества, занятый хорошим делом, а не псих с почти криминальным промыслом.

— Собственно, я за тобой приехал.

— В каком это смысле?

— В прямом. Когда я там понял что к чему… не сразу, конечно, — Мотя усмехнулся. — Почти в осадок выпал. Стать, кем хочешь, если сможешь. Если сам потянешь. Сам, понимаешь? Трудом и талантом. Только ими…

Он снова отхлебнул из чашки. Наверное, ждал, что я скажу. А я думал, что ответить? У Моти все понятно. Места в обществе у него не было. В нормальном. В каком-то другом мире, если это не психушка, он нашел себе общество, и место в нем. А мне-то это зачем?

Я так и спросил. Заодно обрисовал свои перспективы на ближайший год.

Пока рассказывал, Мотя морщился, будто я преподнес ему какую-то гадость и поясняю ее подробности, но не перебивал. Молча дослушал, водрузил бороду на сложенные замком пальцы, уставился на меня взрослый как на маленького, сказанувшего несусветную глупость. Типа, как сказать, чтобы не обидеть?

— Знаешь, старик, — пробубнил он, упираясь подбородком, — это хреново.

— Чего?

— Ты полностью зависишь от этой женщины. Захочет — поднимет. Захочет — опустит. Если я правильно понял, она директриса, потому что ее папа так решил. Решит ее папа что-то в отношении тебя, так с тобой и будет. Чтобы ты не сделал. А кроме колупания в офисе, ты, извини, ничего не умеешь.

— Ни хрена! Я много что умею!

— Ну да, — согласился Мотя. — Только там ты можешь сам все сделать и решить. А тут… — он отмахнулся, будто муху прогонял.

Тут у меня все складывалось лучше не придумать.

— Да ты не бойся, — оживился он. — Сейчас сутками ловить автобус не придется. Я его теперь в морду знаю и примерное время тоже. И он скоро будет.

— Нет, спасибо, — сказал я как можно суше. — Мне как-то в психушку не хочется. Лучше я так поживу. В зависимости. Хотя бы, не от санитаров.

— Думаешь, я чокнулся? — удивился Мотя. — Сейчас… — он поддернул рукав и посмотрел на часы.

Марку на матово-черном циферблате я не узнал, но метки на нем подозрительно походили на тритиевые. Светят всегда, «зарядки светом» не требуют. Дорогое удовольствие.

— Минут пятнадцать есть. Как минимум, — объявил он. — Пойдем, хоть проводишь. Может, когда увидишь, передумаешь?

С чего бы я передумал? И провожать-то этого психа желания не было, а не то, чтобы куда-то ехать в компании с ним. Бросить все и переться в какую-то небывальщину — тем более. Вот согласись я на это, тогда меня точно нужно везти в дурдом.

Мы стояли на остановке.

Мотя постоянно поглядывал на часы, бубнил под нос про опоздания и несходимость времени. Я торчал рядом, прикидывая, не нужно ли что-то срочно прикупить до того, как ехать в аэропорт, и успею ли я сделать остальное. Так мы простояли больше получаса.

— Извини, старик, — сказал Мотя, глядя, как я дергаюсь. — Что-то он опаздывает. Причем и тут, и там.

— Ага, — кивнул я. — Про там не знаю. Тут я его не вижу. И не думаю, что увижу. Надо было галоперидолу принять. Извини, забыл.

Я развернулся и пошел к дому.

— Ты куда? — крикнул сзади Мотя.

— За таблетками, — кинул я за спину. — А то в дурку с тобой не пустят.

Больше я Мотю не видел. Может быть, он действительно уехал на том «не нашем» автобусе. Надеюсь на это.

Через сутки золотая осень кончилась. Похолодало. Небо затянуло тучами. Сверху посыпала морось, переходящая в дождь и обратно.

Отношения тоже охладели.

Сразу после отпуска, в который я не поехал. За сутки до вылета мне внезапно нашлись очень важные дела, неотложная рутина и другие вопросы, которые больше никому доверить было никак нельзя. Поэтому она мне сказала: «Извини. Ты же понимаешь…» А я кивнул, что понимаю, и обещал не подвести.

Не подвел. Хотя, как оказалось, понял не все и не так.

Приехав, она стала избегать общения вне работы. Да и в офисе тоже, все ограничилось служебными обязанностями.

Через пару суток я не выдержал и прямо спросил: «Что случилось?»

Она помялась, а потом выдала, что встретила какого-то музыканта… В общем, такого. Это любовь, а сердцу не прикажешь. И, оказывается, я сам сказал, что все понимаю, поэтому она рассчитывает на мое здравомыслие. Поэтому лучше расстаться друзьями и «по-хорошему».

Наверное, мое здравомыслие было сильно переоценено.

В тот же вечер я купил огромный букет и подкараулил ее у подъезда. Благо на территорию дома я все еще мог пройти.

Она вышла, почти выплыла под большим зонтом, бесполезным от осенней мороси. Я видел только ее. Бросился к ней с букетом. А стоило еще посмотреть на того, кто зонт держал.

Протягиваю ей цветы, прошу простить, если что не так сделал, и тут мой букет по-хозяйски так перехватывают, и визгливый такой голосок объявляет что-то типа: «Ох уж эта известность! От поклонников никуда не спрятаться!»

Поясняю, что цветы не ему, он просто не понял. Она стоит растерянная. А из-за букета вылезает раскрашенная рожа…

Я этому типчику носком ботинка слегка в голень ткнул. Ну он согнулся, развопился, что покалечили и чуть ли не убили. А она мне заявила, чтобы я убирался с глаз долой. Прогнала, короче.

На следующий день прихожу на работу, а директора моего ненаглядного нет. Секретарь говорит, что у босса психическая травма из-за чьей-то хулиганской выходки. На этого музыканта напали и жестоко избили у нее на глазах.

Я подумал, что так ему и надо и пожелал удачи тому, кто это сделал. Ну и сразу, не выходя из предбанника с секретарем, набрал ей. Спросить, как себя чувствует и все такое.

Она не отвечает. Я набрал снова. Опять без ответа.

Запиликал телефон секретаря. А меня ее звонки не касаются, я внимания на них не обращаю, опять набираю номер. В этот раз меня тут же сбрасывают.

Думаю, «что за фигня?»

Тут секретарь в кулак кашляет и рукой машет. Подошел, «В чем дело?» — спрашиваю. В ответ узнаю, что после вчерашней хулиганской выходки меня видеть не желают. Поскольку встречи на работе неизбежны, то я, по сути, уволен. Отделу кадров сейчас сообщат, чтобы рассчитали меня без двух недель отработки.

Конечно, уволили меня без золотого парашюта. Не того калибра фигура. Но какое-то выходное пособие в зубы выдали. Чтобы сразу с голоду не умер.

Я в тот же день разослал резюме во все предприятия нашей отрасли. Не очень-то их нас и много. Скорее, ниша, чем отрасль. Но со своими регуляторами и вообще, все как положено.