– Извините. Это невероятно вкусно.
По всему телу пронеслось удовлетворение, чистое и прохладное, будто свежий лед. Мне хотелось взять эту ложку и начать кормить ее. Заставить ее стонать снова и снова. Дерьмо.
Заворчав, я положил себе кусок кардамонового пирога. Если бы я сейчас съел Брест, то, вероятно, кончил бы прямо в штаны.
– Где вы покупаете десерты? – спросила Эмма Мами́.
– О, я не покупаю, – ответила она. – Они домашние.
– Правда? – Эмма положила в рот малину. – Вы восхитительный пекарь.
Я бросил на Мами́ быстрый предостерегающий взгляд, поэтому она просто отхлебнула кофе и неопределенно хмыкнула. Да, я был трусом и не хотел, чтобы Эмма узнала, что она ест то, что я приготовил. Я… стеснялся этого.
Сэл наблюдал за нами все время, явно находя мой дискомфорт чертовски забавным. Но вместо того, чтобы толкнуть меня под автобус, он бросил мне спасательный круг – вероятно, потому, что жил на моей территории и не хотел спать с одним открытым глазом.
– Мами́ обладает множеством талантов. – Он поставил пустую кофейную чашку и потянулся за бокалом для шампанского. – Она научила меня шить.
– Это правда, – подтвердила Мами́. – Он был милым маленьким мальчиком, пробирался в мою гримерку, чтобы поиграть с моими платьями, пока его отец работал тут.
– Папа – бизнес-менеджер Амалии, – объяснил Сэл.
– Однажды, – продолжила Мами́, – Сальвадор случайно разорвал Halston[29].
– Ох, – взвыл Сэл, закрывая лицо руками. – Это было винтажное золотое вечернее платье из ламе́[30].
Я понятия не имел, что это значит, но, судя по выражению лица Эммы, она крайне сочувствовала Сэлу.
Мами нежно рассмеялась.
– Он так расстроился из-за этого, что я решила научить его, как все восстановить.
– И никогда такого не повторять, – улыбнулся Сэл. – Она подарила мне Halston на шестнадцатый день рождения.
Эмма положила подбородок на сцепленные руки.
– Вы надели его?
– К сожалению, тогда я еще не был готов к подобному. А к тому времени, когда осмелился, эта штука не налезала на мои бедра. Оно до сих пор висит у меня в шкафу. Можешь попробовать вырвать его из моих хладных, мертвых рук.
Эмма снова засмеялась. А я запихнул в рот еще один макарон. Вероятно, я собрался вывалиться из-за стола, объевшись сладостями, но лучше так, чем пялиться на Эмму влюбленными глазами, как идиот.
– Я была счастлива иметь рядом человека, разделявшего мою любовь к моде, – сказала Мами́. – Увы, мой милый Титу́ этим совсем не интересовался.
– Откуда ты знаешь, Мами́? – Я взял еще один макарон. – Ты ведь никогда не спрашивала.
– Ну, теперь бы могла. – Она игриво шлепнула меня по руке.
Уголок моего рта приподнялся.
– Слишком поздно. Я оскорблен и уже не заинтересован.
– Дерзкий мальчишка. – Мами́ усмехнулась, а затем сморщила носик.
Эмма наблюдала за нами своими зоркими глазами.
– Вы двое очень близки, – сказала она, когда наши взгляды встретились.
– Мы были близки даже до смерти моих родителей.
Если Мами́ и удивилась тому, что я рассказал Эмме о родителях, то не подала виду. Она с нежностью посмотрела на меня затуманенными глазами. Я мог бы смягчиться из-за этого взгляда. Но потом вспомнил ее назойливое вмешательство в мою личную жизнь. Я бросил на Мами́ косой взгляд.
– В детстве она читала мне сказки на ночь.
Мами́ внезапно заинтересовалась несуразными коктейльными кольцами[31] на своих пальцах. Неужели она действительно думала, что я забуду маленькую уловку, которая привела меня сюда?
Я переключил внимание на Эмму.
– Моей любимой была «Мальчик, который кричал «Волк!»[32].
Губы Эммы дернулись, в глазах засиял свет, и я вдруг понял, что реагирую на это так, будто этот свет льется прямиком на мою душу, расширяя пустующую пещеру внутри ее. Я боролся с улыбкой, яростно боролся, ведь все, чего я хотел, – это широко улыбнуться и рассмеяться вместе с ней.
– Она напугала меня до смерти, – мягко продолжил я, – и я больше никогда не вводил никого в заблуждение.
– О, ну ладно, – весело пожурила меня Мами́. – Считай, что наказал меня. А теперь заткнись и ешь свой пирог. Будь хорошим мальчиком, ага?
Смешок вырвался из меня прежде, чем я успел сдержать его. Чертовски хорошее ощущение. Мне стало легче, когда я увидел Эмму: ее губы приоткрылись, словно в изумлении, а голубые глаза сверкнули. А затем она улыбнулась мне, словно я сделал ее день лучше, просто рассмеявшись.
Улыбка пронзила меня в самое нутро, и на секунду я забыл, как дышать. Единственный раз, когда я чувствовал себя так, – когда я летел надо льдом, петляя между защитниками, и легким движением запястья отправил шайбу в сетку.
На меня обрушились горе и утрата, такие холодные и темные. Воспоминания выбили из меня смех, и я поймал себя на том, что спешно вскакиваю на ноги, гремя посудой. Кровь прилила к голове, горло болезненно сжалось. Мой голос звучал будто издалека, когда я пробормотал отстойное:
– Прошу меня извинить. Нужно вернуться к работе.
А затем я бросился прочь, зная, что все они смотрят на меня, и чувствуя себя полным идиотом. Я не мог найти в себе силы беспокоиться об этом в тот момент. Лишь в одном я был уверен: мне нужно держаться подальше от Эммы Марон.
* * *
Мами выследила меня часом позднее. Это оказалось несложно – я был на кухне. Когда хоккей ушел из моей жизни, кухня стала моим убежищем, единственным местом, которое по-прежнему казалось мне знакомым и чистым. Здесь я полностью контролировал ситуацию. Здесь я все еще был королем.
Я не оторвался от разделывания лимона Мейера[33]. В уничтожении фруктов есть определенное удовлетворение.
– Что готовишь? – спросила Мами́, подходя к длинной мраморной столешнице. Учитывая, что отец Мами́, мой прадедушка, обучал меня, она точно знала, как много значит для меня выпечка и что мне нужно, чтобы вернуться к ней. В тот день, когда я возвратился в Роузмонт, разбитый и поверженный, она чуть ли не силой затолкала меня на кухню и велела приступать к работе. С тех пор я готовил для нее и Сэла.
– Лимонный тарт[34].
Мами́ посмотрела на двенадцать маленьких формочек, которые я приготовил.
– Маленькие тарталетки. Вкусно.
Я хмыкнул. Сначала я сделал тарталетки, а после начал заниматься тестом, которое планировал оставить в холодильнике на ночь. Я экспериментировал с булочками для завтрака, и, похоже, метод сработал. Хотя тесто оказалось весьма привередливым. В один день все удавалось на ура, а во второй – не удавалось вовсе.
И все же я бы предпочел работать с тестом, взять от этого занятия… немного энергии. А тарталетки… ну, их нужно было сделать.
– Прошу прощения, что ушел так внезапно.
Эти слова принесли боль, но многие вещи делали это.
Мами́ без осуждения цокнула.
– Понимаю. Хотя, возможно, наша гостья могла не понять.
Наша гостья. Мои внутренности неприятно перевернулись. Во мне было шесть футов четыре дюйма роста и двести двадцать фунтов костей и мышц. Мужчины боялись встретиться со мной лицом к лицу. А я убегал от женщины ростом пять футов шесть дюймов, которую мог поднять одной рукой, как будто моя задница была в огне.
Что она подумала обо мне? Я схватил еще один лимон, надрезал его и раздавил над ситом голой рукой. Яркий, свежий цитрусовый запах заполонил мои легкие. Ей нравится запах лимонов. Эмма сказала, что они напоминают ей о счастье.
На кухне было тепло от печей, в которых я пек багеты. На плите кипел ужин, выделяя аромат запеченных в вине овощей и тимьяна. Обычно я находил удовольствие в этих вещах, но не сегодня.
