«Известно ли тебе, кто твоя вирд-кона?» – спросил медведь.

Во тьме Ингвар не видел, как шевелится его пасть, и низкий голос, казалось, вливался ему в уши прямо из окружающей тьмы.

«Да. Известно. Это женщина по имени Снефрид… Она ведь живет здесь, в Мерямаа?»

«Именно так. Она живет здесь. Я знаком с нею дольше, чем ты живешь на свете, потому что она – и моя вирд-кона тоже. Мы с тобой связаны не только кровью, но и нитью норн. Снефрид могла бы оборвать нить любого из нас, когда пожелает, но она не станет помогать никому. Ни мне, ни тебе. Если ты так жаждешь власти, что готов пренебречь кровным родством – можешь назначить мне битву. Я хоть и стар, но не уклоняюсь от боя, и предпочту пасть в сражении, чем уступить то, что считаю своим. Но ты – сын моей сестры, а Сванхейд – достойная женщина. Пока еще не случилось непоправимого, я должен тебя предостеречь. Наши нити связаны. Оборвавшись, моя нить оборвет и твою. Если ты убьешь меня, то и сам проживешь недолго. А когда ты умрешь, мой род окажется в более выгодном положении. У меня четверо сыновей, и все они уже взрослые. Твой сын еще слишком мал, чтобы взять дела в свои руки. Твои братья предпочтут помириться со мной. Твоя жена выйдет за другого, твоя держава распадется, и все будет так, как было, когда я сюда прибыл: наследники Олава правят на севере, наследники Хельги Хитрого правят на юге. Думай сам, нравится ли тебе это и не больше ли ты потеряешь, чем приобретешь. Вот все, что я хотел тебе сказать».

На глазах у Ингвара черная гора пошевелилась – медведь встал на четыре лапы, готовый уйти.

«Но есть еще одна плохая весть для тебя, – добавил он, обернувшись, и Ингвар снова увидел в ночи два горящих углями глаза. – Ты пытался одолеть меня чужими руками, на пути предательства. А ведь Всеотец все видит. Ты можешь оттянуть твою гибель – это пока еще в твоей власти. Но ты сам погибнешь по вине предательства – это не я решил, и этого я не могу отменить. Могу лишь обещать: если сейчас ты оставишь вражду, старый медведь Эйрик будет твоим другом там… во владениях Одина-Бурого. Как говорил Хникар:

Подумай, что ты уже сейчас можешь сделать, чтобы избежать посмертного презрения. Потом ведь будет поздно. Может быть, тебе целую тысячу лет придется ждать того, кто позаботится о твоей посмертной славе. А теперь прощай».

Красные угли погасли, воцарилась тьма… Огромный медведь исчез так тихо, что до Ингвара не долетело ни звука.

Проснулся Ингвар, когда в щель полога уже пробивался тусклый свет. Вздрогнул, вспомнив свой сон. Конечно, это был сон – он вовсе не помнил, чтобы возвращался на свою подстилку и укрывался плащами, но вот ведь он лежит укрытый. В том сне он разговаривал мысленно – наяву так не бывает.

Ётуна мать! Ингвар сел, сбрасывая плащи, потер руками лицо. На другой стороне шатра спал уже другой телохранитель – они успели смениться, и даже дважды, а он спал так крепко, что не слышал. Ну и сон, того коня в корягу! Даже сейчас теснило в груди от волнения. Что он сказал, черный призрачный медведь? Пугал смертью от предательства… посмертным позором…

Две нити! Та женщина, Снефрид, о которой рассказывала мать. Она держит не только его, Ингвара, нить, но и Эйрика! Об этом Сванхейд ему не говорила. Возможно, сама не знала. А он теперь знает. «Мы связаны не только кровью, но и нитью»…

Стоит ли всему этому верить? Сон был слишком ярким, связным и отчетливым, чтобы от него отмахнуться. Рассказать Свенельдичу, привычно подумал Ингвар? В делах иных миров побратим тоже разбирался лучше, но что-то мешало. Казалось, эта тайна доверена только ему, ему и стоит как следует все обдумать…

Ингвар выбрался на воздух. Дождь, слава асам, прекратился, хотя небо по-прежнему было в пелене. Какое же чувство свободы каждый раз ощущаешь, когда с неба на голову перестает падать мелко рассеянная вода – как будто тебя выпустили из-под сети и позволили идти куда хочешь. Такое доверие богов хочется оправдать…

– Ётуна ма-аать! – вдруг вскрикнул кто-то возле шатра, так что Ингвар вздрогнул.

В крике слышались изумление и испуг.

– Что ты, Хрольв? – окликнул Фарульв Лодочник от обильно дымившего костра. – Змея?

– Дерьмо! – глухо поправил Радорм, лежавший под навесом из лапника. – Глядеть же надо, куда ступаешь.

– Сам ты… Идите посмотрите!

Несколько человек подошли к Хрольву.

– Ого!

– Вот это… ётунова хрень…

– Да как же он сюда подобрался?

– И никто его не видел.

– Дозорные проспали все.

– Надо проверить – у нас люди-то все на месте? А то, может, унес Гуннара, а мы и не знаем. Ждем тут, пока он нам кашу сварит, а его самого уже в лесу доедают…

– Конунг! – сообразил кто-то. – Хьёрт, поди глянь – конунг-то цел?

Ингвар вышел на голоса, к кучке удивленных и встревоженных гридей. При виде его на лицах отразилось облегчение.

– Конунг, посмотри! – Сиггейр показал на землю. – Вот тут какой-то тролль бродил ночью…

Ингвар подошел, уже догадываясь, что увидит.

На мокрой от дождя земле меж шатров отпечаталось несколько крупных медвежьих следов – один, два… Потом начиналась трава, на ней следы терялись, а искать их в лесу желающих не нашлось…

– Медведь, говоришь? – Мистина, сидя на корточках, положил свою ладонь с вытянутыми пальцами внутрь отпечатка звериной лапы: далеко не маленькая, его ладонь поместилась там целиком. – С такими-то лапками?

Он выпрямился: с мокрыми волосами, с рубашкой на плече, которой вытирался на ходу. Проснувшись, полез купаться – как будто в воздухе ему недостаточно воды, – а выбравшись на песок, услышал крики возле конунгова шатра.

– А не думаешь ли ты, конунг, что это был тот Бурый, который еще зовется Одином?

– Что-то такое он говорил… – пробормотал Ингвар. – Я помню: он упоминал Одина-Бурого…

Вмиг по дружинному стану разнесся слух: к конунгу во сне являлся Один. Слух этот вызвал более тревоги, чем бодрости: Один редко приносит добрые вести.

– Что он сказал? – негромко спросил Мистина, когда они с Ингваром уже сидели под пологом конунгова шатра, глядя, как Гуннар Пузо пытается поддерживать уверенный огонь под котлом с кашей, а сырой дым бросает ветром из стороны в сторону. – Расскажешь? Или это тайна?

– Да он не сказал, что это тайна. Он хотел предостеречь… от предательства, – выдавил Ингвар. – Я плохо помню. Как проснулся – вроде все помнил. А теперь – ну, так… – Он помахал рукой в воздухе, будто разгонял туман. – Говорил, что мне не следует сражаться с Эйриком, потому что его гибель принесет гибель и мне.

– Может, это и кстати, – обронил Мистина. – Что предостерег. Надоел мне этот троллев поход через Утгард. Повезет нам, не повезет – доброй славы здесь все равно не сыскать.

– Так что же – назад поворачивать? – Ингвар бросил на него угрюмый взгляд. – Опять? Я от греков едва отмылся, если меня еще старый дядька заставит штевень поворотить…

Мистина понимал это не хуже конунга: Ингвара до сих пор жег стыд после первого похода на греков, когда он сам был ранен в первой же битве и отступил в Болгарию, оставив войну другим вождям.

– С Эйриком мы непременно повидаемся. Но если сам Один предостерегает тебя от этой вражды, нарываться на драку будет глупо. Если он тебя оставил… – Мистина понизил голос, – то упрямиться значит погибнуть, и даже без особой славы.

– И что теперь – дары ему подносить? Любовные стихи сочинять?

– Послушай. Ничего непоправимого еще не произошло. Мы взяли Видимирь, но отбили его не у людей Эйрика, а у мятежных варягов. Это они – Мороз, Тень и Берег – убили Эйрикова зятя и его отца, это они целое лето грабили веси вдоль волока. Мы, то есть ты, только покарал их за эти дела. Сделал одолжение Эйрику, своему родичу.