– Грек же договор привез, – продолжал Ингвар. – Назад не увезет ведь. Роман клятвы принес. Теперь только мне осталось. Утвердим договор, а с Эйриком разделаемся после. Зимой.

– Уж не жалеешь ли ты твоего дядю? – поддела его Эльга. Ее растревожили упоминания о Хельги Красном, и теперь она чувствовала особенную досаду на мятежную родню мужа. – Всех моих родичей, кто тебе мешал, ты выставил из Киева – и Олега, и Хельги. Я не возражала, хотя, видят боги, я до сих пор не могу смириться, что из Олегова рода я одна…

– Мне одному они мешали? – Ингвар сердито воззрился на нее. – Там еще была Мальфрид! Мать с меня пыталась спрашивать за ее смерть! Это, по-твоему, я жалею свою родню?

– Перестаньте! – мягко, но с легкой досадой осадил обоих сразу Мистина. – Это ваш общий престол, и вы оба чем-то ради него пожертвовали. На нем не могли сидеть сразу все мужи и жены Олегова рода и Улебова[48]. Там есть место только для вас двоих. Не ссорьтесь. Наши враги только о том и мечтают, чтобы вас поссорить.

– Оба мои брата изгнаны! – уже тише продолжала Эльга. – Если теперь нам мешает твой дядя, – она взглянула на Ингвара, – я не вижу, почему с ним надо нянчиться!

– Да не собираюсь я с ним нянчиться! – Ингвара возмутило подозрение, что он пристрастен к своей родне, сидя на престоле Эльгиной родни. – Но что – прямо сейчас бежать?

– Если я верно понял грека, – Мистина приложился к чаше, – Роман велел ему убедиться, что с Эйриком мы покончили.

– Но договор утвержден! И в нем про Эйрика ни слова нет.

– Роман хочет быть уверен, что с той стороны его Корсуни никто не станет угрожать. Уж больно Хельги там отличился в то первое лето. Если греки приедут к Роману и расскажут, что с Эйриком мы ничего не сделали… Договор ведь можно исполнять по-разному. Разные щели выискивать и зайца за яйца тянуть греки великие умельцы. Чего мы с них ни спросим – одни отговорки получим.

– Но что же – сейчас на Эйрика идти? Греки будут ждать?

– До осени они подождать могут. Сейчас еще и Ярилина дня не было.

– Но это же до Хольмгарда, а оттуда… еще с полмесяца только до волока на Мерянскую реку, – припомнил Ингвар. – А там? Если Эйрик все упрямится – воевать. До зимы управимся ли?

– Ты не забыл про наших друзей-варягов? – Без посторонних Мистина мог говорить прямо. – Тень, Берега, Бешеного, Сову с Ведуном и прочих. Я надеюсь, они не нарушили слова и ушли туда, куда мы их послали. Они уже сейчас должны быть у Эйрика. Я отдал им всю тамошнюю добычу – ради своей жадности они постараются разорить как можно больше Эйриковых владений. Если удача с нами, то Эйрик заставит их драться. Может, сейчас они уже схлестнулись. Не знаю, кто кого одолеет, но теперь те и другие ослаблены. И Эйрик, и Тень со своими угрызками. Осталось только прийти туда и добить уцелевшего. Если это Эйрик – ты покажешь ему, что без тебя ему придется вечно отбиваться от каких-нибудь сухопутных викингов. За морем их много. Если это варяги – еще проще. У них нет никаких прав, мы просто перебьем их, и Мерямаа снова будет под твоей властью. Даже можем объявить это местью за Эйрика.

– И кого мне туда сажать, вместо него?

– У тебя два младших брата.

Ингвар помолчал, мысленно видя Тородда или даже Логи-Хакона на месте владыки Мерямаа и прикидывая, не кончится ли это через несколько лет новым мятежом.

– Но покорить Эйрика должен ты сам, – твердо сказала Эльга. – Вернуть свое, а потом уж думать, кому доверить.

– Должен – пойду, – мрачно ответил Ингвар.

Если Эльга может ради единства державы мириться с раздором внутри своего рода, то и он сможет.

– И тянуть не стоит, – добавил Мистина. – Эйрик тоже не дурак и способен связать два конца – понять, что варягов на него кто-то натравил. Если дать ему время, он и правда может успеть с хазарами сговориться.

– Я им всем раздам по гривне золотой… И варягам тоже. Ты же не обещал им, что я их простил?

– Нет. – Мистина многозначительно двинул бровями. – Я сам их не простил.

Где-то в глубинных течениях души Мистина ненавидел варягов еще сильнее, чем сам князь – за те намеки, которые они ему делали, дразнили возможностями, которые он был вынужден отвергать.

Ингвар мрачно смотрел перед собой, уже видя предстоящую дорогу. Эльга хочет, чтобы он своими руками усмирил своего кровного родича, не оказывая ему милости больше, чем досталось родне Эльги. В этом Ингвар видел ее вредность и даже некую месть, но готов был все это принять. В самые тяжелые дни после первого похода на греков Эльга не поддалась уговорам своего сводного брата, сохранила единство Русской державы. Она имела право требовать такой же твердости от мужа, а Ингвар не собирался крепостью духа уступать собственной жене.

– И ты, Свенельдич, со мной.

– Как скажешь. Если что, Асмунд здесь.

Мистина имел в виду, если Эльге без мужа и Мистины понадобится воевода, она найдет поддержку в другом своем двоюродном брате. Асмунд сын Торлейва, шурин Мистины, был человеком храбрым и толковым, но притязаний на власть не имел и ему доверяли.

Со всеми прочими делами княгиня справится сама.

– Пойду я. – Мистина встал и поставил серебряную чашу на лавку.

Ингвар поставил свою, махнул ему рукой и пошел в спальный чулан. Мистина и Эльга проводили его глазами с совершенно одинаковым выражением: стойкой невозмутимости, за которой пряталась тоска.

Эльга медленно подошла, собираясь попрощаться и проводить гостя.

– Застегни меня, – полушутливо попросил Мистина и кивнул на длинный ряд тесно сидящих пуговок кафтана. – Устал, в петлях запутаюсь.

Такие кафтаны греки когда-то вывозили из сарацинских стран, из Греческого царства они попадали на Русь, а оттуда – в Северные Страны. От ворота до пояса поперек груди на них нашивались полоски узорного шелка, не шире женского пальца; поверх каждой полоски пришивался плетенный из золотой или серебряной проволоки позумент, а там, где полоски справа и слева встречались посередине груди, разрез скреплялся маленькой пуговкой из бронзы или серебра. Все составные части такого кафтана делаются по достаткам хозяина; у Мистины все они были наиболее роскошными. Многоцветный узорный шелк нескольких видов, золотой позумент, позолоченные пуговки, и полоски с позументом сидят плотно одна к другой, образуя два широких поля на груди. И чем больше этих мелких пуговок, тем больше терпения и ловкости пальцев требуется, чтобы вставить их в петельки из тонюсенького шитого шелкового шнура или вызволить оттуда. У Мистины этих пуговок было около трех десятков.

Эльга глубоко вздохнула и взялась за дело. В избе были три ее служанки, спал на своей лавке Святка, да и Ингвар мог когда угодно выйти из шомнуши. Молча натягивать тонкие петельки на позолоченные пуговки, почти прижавшись к груди Мистины, жадно вдыхая его запах, всем телом впитывая тепло его тела, – вот все, что она могла себе позволить. Она знала, что этот запах пьянит ее сильнее греческого вина и стоялого меда, что похмелье наступит немедленно и будет жестоким, но отказаться не могла. От каждого легкого касания пальцев к его груди ее пробирал трепет.

Мистина тоже молчал и не шевелился, только дыхание его становилось все более глубоким.

– Ты не хотела бы… – почти шепотом начал он, когда она одолела уже половину пуговок. – Чтобы я остался в Мерямаа вместо Эйрика?

Эльга знала, почему он об этом спросил. Она и сама иногда думала: не лучше ли ему уехать куда-нибудь, чтобы не длить это ежедневное мучение, если уж одолеть свое влечение они не в силах?

– Нет, не хотела бы, – не поднимая глаз, уверенно бросила она.

Эта страсть была будто нить, что соединяла их сердца, врезаясь и мучая их оба. Но если им придется разойтись, если эта нить порвется – Эльга знала, ее сердце просто умрет, погаснет. Как ни тяжела такая боль – пустота еще хуже.

Когда до ворота осталось три-четыре пуговки, Мистина накрыл руку Эльги своей: хватит. Снаружи был довольно душный летний вечер, и он еще запарится, пока доедет до собственного двора.