Он отбросил биту, заломил Лене руку за спину, притянул к себе и поцеловал в губы, сильно сжав другой рукой ее пострадавшее уже левое бедро.

«Ах, мерзкая рожа! При людях! Силой! Ты мне ответишь за это, обезьяна!». Пока Лена фыркала и отплевывалась, Вано и его коллега пытались закурить на ветру и, посмеиваясь, стояли рядом. Но вот они подняли головы, обернувшись к своей попутчице и больше уже не смогли оторвать глаз от ее лица…

Разбуженные в эту ночь жители близлежащих к «Бегемоту» районов города имели сомнительное удовольствие наблюдать в атмосфере несколько громовых разрядов, сопровождаемых зелеными и красными молниями. «Опять фейерверк устроили! Денег им девать некуда!»

Но одесситы, все как один, были неправы на этот раз. Увиденное ими явление не относилось к разряду зрелищных мероприятий, и, кроме того, оно было совершенно бесплатным.

IX. Здравствуй, ж…, Новый год!

Первое, что бросилось в глаза Векшину, когда он приехал на студию, так это отсутствие на рабочем месте двух самых ярких персонажей в его съемочной группе, двух антиподов – Николы Губанова и Иннокентия Михайловича Артшуллера, оператора-постановщика и директора съемочной группы. Векшин поздоровался с остальными. И в ответ услышал что-то неразборчивое. С недоумением оглядел всех. Уж что-что, а коллектив здесь подобрался живой и компанейский. Но сейчас члены его команды имели довольно пришибленный вид. А Люся Хабарова, помощник режиссера – «хлопушка» – и вовсе возилась с платочком и похныкивала.

– Да что с вами такое? Умер, кто-нибудь?

Бася, художник по костюмам, откашлялась и произнесла грудным голосом:

– Еще нет…

Векшин плюнул с досады.

– Что происходит, объяснит мне кто-нибудь или нет? И сделайте кофе, пожалуйста!

Люся, обрадованная возможностью чем-то занять себя, схватила пустой чайник и выбежала в коридор.

– Вера Ивановна, рассказывайте, настоятельно вас прошу, – сказал Векшин и плотно уселся на колченогий стул.

Вера Ивановна, дама сорока восьми лет, в той или иной вариации видавшая в киношной жизни все без исключения сюжеты, подалась в его сторону.

– Павел Артемьевич, десять минут назад сюда заглянул Николай и заявил нам, что собирается применить к Иннокентию Михалычу «последнюю степень устрашения» и что, вообще, тот будет умирать мучительной смертью. По-моему, он не шутил. Вид у него был довольно убедительный.

– Вот черт, нашли время! Где они оба? – вскочил на ноги Паша.

– Они в третьем павильоне заперлись. В нашей декорации, – сказала со своего места администратор Женя Кормильцева.

– Так-так-так… Дамы, оставайтесь на своих местах. Всех впускать и никого не выпускать. А Люську срочно пошлите за коньяком. И пусть лимон не забудет.

Павел бросился по лестнице вниз. Спасти жизнь директора группы было его прямой обязанностью. Вдогонку ему кричали что-то, но он отмахнулся.

– Павел Артемьевич! Самое-то главное мы вам не сказали! Павел!

Массивная железная дверь павильона была действительно заперта изнутри. Векшин прислушался. Звучал старый добрый рок. Конечно, при других обстоятельствах его любимый альбом «Дип перпл» воспринимался бы по-другому. Но сейчас крик души ветеранов классической гитарной музыки только подчеркивал абсурдность ситуации.

Векшин заколошматил по железу.

– Никола!

Никакого ответа. Тут он вспомнил, что их декорация в павильоне одной своей стороной выходит к небольшому оконцу, неизвестно для какой цели сделанном в практически глухой стене. Метнулся туда. Форточка была открыта на уровне примерно двух с половиной метров. Вся надежда была на то, что как каждый, или почти каждый мужчина в экстремальной ситуации, Векшин сможет собраться, допрыгнуть и подтянуться. Студийная бабушка-вахтер с удивлением а и живой заинтересованностью следила за тем, как Паша Векшин из Москвы бросается на эту амбразуру. С пятой попытки Векшин добился своего.

Он протиснулся внутрь довольно быстро. Слава богу, его формат совпадал с размером окна. Прямо перед ним стояла выгородка комнаты, где снималась постельная сцена с участием главных героев фильма. Но сейчас на широкой постели восседал по-турецки Никола Губанов. Мизансцена была странноватая. Никола сидел спиной к Векшину, повернувшись лицом к прикроватному шкафу, и раскачивался в такт оглушительной музыке. Но вот она прервалась.

– Ну, что Иннокентий Михалыч? Вспомнил?

– Колька, скотина, прекрати сейчас же!

Голос директора съемочной группы раздавался из шкафа. Это было не только интересно. Это было захватывающе интересно. Поскольку пока ничего опасного для жизни директора не обнаруживалось, Векшин решил понаблюдать. Он осторожно начал обходить декорацию, чтобы увидеть Николу анфас. Из шкафа раздавались решительные высказывания о ближайших родственниках Николы и о нем самом. Векшин никогда бы не подумал, что таким образом мог выражаться обычно флегматичный и утонченный Иннокентий Михайлович.

– Господин Артшуллер, я вас не выпущу отсюда, пока не услышу всей правды. Клянусь Урусевским!

Имя святого для Николы Губанова классика операторского искусства подтверждало серьезность его намерений. Векшин увидел оператора съемочной группы прямо перед собой. Никола сидел, поджав ноги, во рту дымилась огромная сигара. Слева перед собой он держал осколок стекла, а в правой руке зажал кусок какого-то белого материала. Когда он со всей силы начал водить им по стеклу, Векшин понял по звуку, что это пенопласт.

Из шкафа снова донеслись проклятия. Губанов прервал свое занятие. Затянулся. Выпустил в сторону шкафа облако дыма. Включил стоявший рядом магнитофон. Музыка вновь заполонила пространство. Векшин силился что-то понять. Прошло минуты три.

– Ну, как вам композиция, дядя Кеша? Нравится?

Молчание.

– Ну-ну, Иннокентий Михалыч, если будете симулировать обморок, мы просто потеряем больше времени.

Альтшуллер на этот раз зарычал с подвыванием.

– Выпусти меня отсюда! Башибузук хренов!

Губанов кивнул и взялся за стекло и пенопласт. Векшина передернуло от омерзительного писка, и он решил, наконец, обнаружить свое присутствие. Павел шагнул в пространство выгородки. Похлопал Николу по плечу.

– А, Паша, это хорошо, что ты пришел! Будешь присутствовать при моменте истины!

– Павел Артемьевич, остановите вы этого кретина! – вскричал в шкафу Артшуллер.

– Колись, враг народа! – зарычал Никола.

Векшин решил, что пора вмешаться. Вырвал у Николы пенопласт. Сел рядом.

– Чем ты сейчас занят Николай?

– Добиваюсь правды! – заявил Никола.

– Какой правды?

– Е-мое, так ты не в курсе, Паша?! Дело в том, что в нашей команде появился засланный казачок. Господин Артшуллер полностью оправдал свою фамилию.

– Антисемит! – отреагировал запертый.

Векшин подошел к шкафу. В замке торчал обломок ключа.

– Никола, твоя работа?

– Моя! – без тени раскаяния сознался оператор. – Паша, дорогой, да за это убивать надо мучительной смертью!

– Так, Никола. Глубокий выдох и все по порядку, – сказал Векшин.

Губанов положил сигару в стоявший рядом бокал.

– Павел Артемьевич, официально вам заявляю: директор нашей съемочной группы – подлый обманщик и предатель…

– А ты фашист и хулиган! – успел вставить Иннокентий Михалыч.

– … он ввел меня, вас, нас всех в заблуждение, а режиссера вообще чуть не убил собственной ложью! Пленка-то наша лежит себе в сейфе на своем месте, а он врет, что она исчезла!

– Твою мать! – сказал Векшин.

– Его, его мать, Паша! И он мне говорит, что это просто недоразумение.

Векшин взял сигару и глубоко затянулся. Закашлялся. В шкафу задвигался директор. Векшин сходил к «амбразурному» входному отверстию, где он заметил приличный железный прут, и стал освобождать узника. Выходя из своей камеры-шкафа, тот имел довольно заплесневелый вид.

– Ну-с, Иннокентий Михалыч, что вы можете сказать по этому поводу? – спросил Векшин.

– Павел Артемьевич, это просто какая-то трагическая ошибка, клянусь мамой. На втором и третьем этаже студии стоят абсолютно одинаковые ряды сейфов. И там, и там есть цифра «13». Накануне мы положили пленку в сейф № 13 на втором этаже, а потом пришли забирать материал на третий этаж, к тринадцатому же сейфу. И что характерно, ключ подошел один к одному. А сегодня я обратил внимание на это совпадение. И, слава богу, обнаружил пропажу на втором этаже.