Почитал про состав жидкости, предложил Балларду название. Соматическая олеиново-магнетитовая аномалия. Сома.

Новая волна бунтов. Погибших, ха-ха, нет. Война в заботливой среде имеет свои плюсы. Зато выведен из строя бур, которым расширяли пещеру…

Боюсь спускаться в пещеры. Боюсь найти там Ким и увидеть, во что она превратилась.

Работник неподвижно стоял посреди тоннеля, погрузив голову в стену.

Может быть, он просто опёрся о стену лбом в момент краткого отдыха, и теперь дрейфующая плоть собралась потёками вокруг внезапной помехи. Или он оступился на выбитой из стены руде и провалился лицом в некстати подвернувшуюся прореху между волокнами мышц и тканей.

Настоящая причина была не важна, потому что теперь шахтёр выглядел так, как будто затеял дерзкий, но очень медленный побег – по одному органу за раз.

Полынь с едва сдерживаемым нетерпением сняла с пояса цеп. Плеть вырастить так и не удалось – сухожилия отказывались держаться вместе, распускаясь в медленно растущую сеть, слепо ищущую точки крепления несуществующих мышц. Неизвестно, сколько времени потратил Норма, уговаривая непокорные жилы держаться вместе, но у Полыни такого терпения в душе не нашлось.

Вместо этого она выбрала готовое решение – длинный и гибкий позвоночник, вырванный из стены целиком. Несмотря на свой шипастый и угрожающий вид, он не наносил работникам серьёзных повреждений. Но этого и не требовалось – по-настоящему серьёзные повреждения Полынь предпочитала наносить голыми руками.

Она размахнулась и хлестнула цепом по тощей спине:

– Руби! Руби!

Позвонки цепа громыхнули по своим собратьям, выступающим голым хребтом на сгорбленной спине работника. Тот содрогнулся и принялся вырываться из жадных объятий стены, упираясь в неё руками и ногами. Наконец обнажилось его лицо – красное и покрытое толстым слоем слизи.

Полынь покопалась в памяти, но имени, связанного с этим лицом, там не нашлось. Она пожала плечами и в качестве обращения хлестнула работника ещё разок:

– Ты чего творишь?

– Задумался… – пробормотал он. – Замечтался.

– За-ме-что?

– Град. Вспомнил Град.

Полынь невольно заинтересовалась. Найденные воспоминания высоко ценились – по их осколкам можно было составить картину той, утраченной жизни. Каждый надеялся найти в чужом осколке случайный кусочек себя; надеялся собрать из чужих воспоминаний свою личность.

– Что именно вспомнил? – спросила она, всем своим видом стараясь показать, как ей плевать на ответ.

– Воду. Чистую и холодную.

– Холодную? Звучит неприятно. Как её пить? Она же будет забирать тепло тела.

– Не знаю. Память говорит, что это приятно.

– Дурак ты.

– Угу.

Шахтёр помолчал, рассеянно и привычно ударяя по стене сросшейся рукой-киркой. Потом добавил:

– Ещё одежду помню.

– Ага, – неопределённо протянула Полынь. Она помнила слово, но крепилось оно в памяти только к пустоте.

– Это такой слой, покрывающий тело, – шахтёр провёл рукой по груди, – чтобы не было холодно.

– Холодно? Вот видишь, я же говорила, что вода отбирает тепло у тела!

– Нет-нет. Там воздух бывает холодным.

– Даже воздух?

– Угу.

– Хм-м… Ладно, работай.

Полынь зашагала по тоннелю, но через пару шагов остановилась, оглянулась и добавила:

– Спасибо.

Шахтёр успел только кивнуть головой – его рука, словно обретя свой собственный разум, уже принялась долбить упругое мясо стены; глаза работника расфокусировались и уставились в разные стороны, сигнализируя о том, что сознание за ними утонуло в привычном безмыслии.

Холодная вода, холодный воздух… Полынь на ходу покачала головой. Чем больше она узнавала о Граде, тем больше он начинал выглядеть очень неприятным местом: холодный воздух, твёрдые стены, работа давалась не каждому и не всегда окупалась едой, а люди… Люди большую часть времени проводили в одиночестве.

Может быть, Раджа всё-таки был прав. Может быть, по сравнению с Градом эти тоннели действительно являются раем.

Следующий участок встретил Полынь неестественной тишиной. Нет ритмичного стука кости о мясо, нет скрипа зубов и суставов уставшего шахтёра. Даже воздух показался прохладным, словно напоминая о недавнем разговоре. Привычная дымка, обычно наполненная моросью пота, крови и дыхания, теперь рассеялась до такой степени, что воздух у пола стал почти прозрачным.

Полынь зашагала быстрее, жадно и гневно раздувая ноздри. Пальцы сами собой сжались вокруг рукояти цепа – отростки его позвонков впились в кожу; боль искорками впитывалась в мышцы, разогревая и подготавливая их к действию.

Работник не бил стену. Вместо этого он ходил вдоль неё, слепо шаря по волнующейся поверхности и что-то нашёптывая про себя.

Не сбавляя шагу, Полынь с разбегу хлестнула его цепом по ногам:

– Руби! Работай!

Шахтёр дёрнулся и развернулся. На этот раз память смогла состыковать лицо с именем, хранящимся в памяти. Забой. Когда-то Забой считался хорошим работником. Странно.

Неважно. Долг Полыни – помочь работнику найти мотивацию.

Она снова замахнулась и крикнула:

– Руби!

– Нет, – Забой резко поймал цеп в воздухе.

Полынь потеряла дар речи. К счастью, речь ей не требовалась – она саданула Забою шипастым кулаком в живот и отобрала цеп из ослабшей руки, пока шахтёр медленно оседал на пол.

– Ты чего творишь? – удивлённо спросила она у лежащего на полу клубка боли.

В ответ послышался только хруст встающих на место рёбер – Забой пытался набрать в лёгкие воздуха, чтобы что-то сказать. Полынь недовольно поморщилась. Снова неправильно рассчитала силу удара.

– Я… Я не могу работать, – наконец смог ответить шахтёр.

– Как не можешь? Ты буквально создан для работы. У тебя даже рука-кирка есть. Зачем она тебе тогда? Спину чесать?

– Я не просил создавать меня таким.

– Если тебе рука не нужна, я могу её забрать, – кровожадно заявила Полынь.

– Нет! Ты не понимаешь…

Забой уселся на полу, всё ещё похрустывая заживающими костями, и посмотрел на неё снизу. Его глаза наполняла странная жидкость – как будто он попытался пить ими воду.

Полынь с недоумением провела пальцем по его щеке:

– Это что такое?

– Слёзы. Мне грустно.

– Почему? Ты обиделся, что я тебя ударила?

– Нет. Я потерял её.

– Кого?

– Любимую.

– Кого-кого?

Забой не ответил – только вздохнул и уткнулся головой в сложенные на коленях руки.

Столько новых слов. Столько тревожных, мучительных образов в памяти. Охваченная смутным беспокойством, Полынь растерянно уселась на пол рядом с Забоем и сказала:

– Ладно, рассказывай. Кого ты потерял?

– Забаву, – ответил шахтёр и ткнул пальцем в стену, не поднимая головы.

Полынь всмотрелась в указанную сторону:

– Но там никого нет.

– Потому что я её потерял.

– А. Да, конечно. Кто она? Как она выглядела? Я могу попросить Раджу…

– Это лицо, – Забой вскинул голову и посмотрел Полыни прямо в глаза. – Это было лицо на стене. Оно говорило со мной каждый день во время работы. Помогало мне. Утешало. Говорило, что я не одинок.

– Ага… Ты разговаривал со стеной.

– С лицом. С Забавой! Ты думаешь, что у меня мозг вытек.

– Немного.

– Ты думаешь, что на стене просто случайно сложилось лицо. Принесло течением глаза, рот… Так совпало.

– Угу.

– Нет. Она говорила со мной. Назвала своё имя.

Глаза Забоя снова наполнились водой. Почему-то смотреть на это было невыносимо.

Некоторое время Полынь посидела молча, размышляя, не выдать ли Забою более серьёзную причину для слёз. Это казалось самым простым решением. Но, в конце концов, победило другое чувство – неоформленное воспоминание, зудящее где-то на границе сознания, раздражающее, как лунка от выбитого зуба. Ждущее, чтобы его заполнили.