Она психанула и ушла, бросив: «Не ходи за мной». Это была их первая крупная ссора с момента приезда в Питер. Потом он страшно корил себя за то, что не пошёл тихонько за ней следом. Но тогда, глядя, как развевается на балтийском ветерке подол её белого сарафана, лишь раздраженно подумал: «Ничего, пусть перебесится. Подумаешь, жук…»

Вечером на канале Грибоедова случилась трагедия.

Какой-то лихой аквабайкер, желая покрасоваться перед публикой, нарезал круги, проносясь всё ближе и ближе к кафешке, расположенной на понтонной площадке у самой воды. Каждый раз отдыхающих обдавало сотней сверкающих в закатном солнце брызг. Грозные мужские окрики и девичий визг лишь раззадоривали лихого наездника. Когда он в очередной раз направил свой аквабайк в сторону кафешки, тот вдруг перестал слушаться и, сбросив седока, вылетел на сушу, врезавшись в один из столиков! В тот самый, за которым одиноко сидела Юля.

Как в замедленной киносъемке она увидела летящую прямо на неё пластиковую махину и сразу поняла, что это летит её Смерть. «Господи! Я так хочу жить! Жить! Жиииить!» –успела подумать Юля до того, как её мысли заглушил хруст костей и грохот разносимых мотоциклом столов и стульев…

…Когда она открыла глаза, вокруг была густая зелёная трава, с прямыми как у осоки стебельками. «Густая как ковёр», – подумала Юлька и подняла взгляд. Над ней плыли пушистые оладьи облаков, поджаренные до золотистой корочки пекарем-Солнцем. «Как же хорошо жить!» – подумала Юлька и собралась встать. Но тут кто-то схватил её сзади огромной сильной рукой и поднял в воздух.

– Смотри, что я нашел! – прокричал мужской голос. – Правда, симпатяжка?

Юлька увидела, как к ней приближается огромное женское лицо. Лицо смотрело с ужасом. Большой, с дверной проём, рот медленно открылся, и из него раздался оглушающий вой:

– Где ты взял этого мерзкого жука?! Немедленно убери его от меня! Убей его! Убей! Убей!..

Я ждал уже двенадцатую минуту. Ожидание вряд ли можно было назвать приятным, учитывая усиливающийся жар, исходящий от палящего июньского солнца и нагретых каменных плит Малой Конюшенной. Чувствуя, что вот-вот превращусь в поджаренную гренку, я шагнул в небольшой островок тени, который лежал у ног бронзового Гоголя, и, по счастью, никем ещё не был занят.

Тень приняла меня благосклонно, окутав едва ощутимой прохладой. Я вдохнул полной грудью и застыл, сложив руки на груди, невольно повторяя позу памятника.

Впереди сияли колонны собора, в котором покоилось храброе сердце мёртвого полководца, а из-за брызг фонтана на лужайке казалось, что вход усыпан переливающимися на Солнце алмазами. Этот нестерпимый блеск заставил меня на секунду отвести глаза, взглянув вниз. Рядом со мной, в указательном персте тенистого пятна, лежала какая-то шапка, по виду казацкая. Удивившись, что не заметил сразу, я поднял её. На ощупь шапка была мягкая, как будто меховая, с тряпичным верхом. В одном месте, судя по хрусту, как будто прощупывалась бумага. «Грамота гетьмана зашита», – подумал я и усмехнулся своей шутке. Оглядевшись по сторонам и наплевав на жару, я зачем-то нахлобучил шапку на голову.

Тут-то всё и началось!..

И даже не то, чтобы началось что-то конкретное, но всё вдруг неуловимо изменилось. Воздух вокруг перестал быть невесомым и прозрачным; с Невского как будто накатила волна густого молочного тумана. Собор уже не сиял в солнечных лучах, а скорее угадывался, выделяясь в белёсой пелене тёмным контуром. Невский заволокло так, что от него остался лишь гул машин да шорох сотен шаркающих ног, к которому теперь ещё примешивалось какое-то не то цоканье, не то бряцанье. Я сузил глаза, пытаясь пробуравить невесть откуда взявшийся морок, и разглядеть, что же это бряцает, да куда там! Туман только сильнее загустел. Виднелись лишь тени прохожих, шмыгающих туда-сюда по улице.

– Где-то здесь должен быть его памятник, – сказал почти над самым ухом скрипучий голос, вроде мужской. – И откуда столько мороку нагнало? Двести лет, считай, по Невскому не гулял, а тут такая неприятность. И не разглядеть ничего.

– Какой-то биомусор в портал попал, – прогундел бас, точно мужской. – Иногда не доглядишь, оно, бестолковое, и влезет, куда не надо. Ничего, щас нащупаем. Нам сегодня край метку поставить, сегодня день такой. Или тебя не посвятили?

– Ну, расскажи уже, – с ноткой обиды заныл скрипучий. – А то вечно я всё последним узнаю…

– Особо-то нечего рассказывать, – ответил бас. – Ты ж помнишь, как этот Гоголь нашего пропесочил в «Сорочинской ярмарке»? А «Ночь перед Рождеством»? Это ж вообще безобразие. И ведь человеки-то до сих пор читают эту срамоту. Нет бы, серьёзную литературу изучали. Ан нет, анекдоты им про нечистого подавай!.. В общем, у нашего на него и зуб, и рог, сам понимаешь…

– Да как не понять. Только не достать теперь его, Гоголя то этого. Руки у нас коротки, – хмыкнул скрипучий.

– Почём ты знаешь? – живо откликнулся бас. – Во-первых, мы его авансом уже наказали…

– Как это?

– Молодой ты ещё, до демона ещё расти и расти. А дорастешь – узнаешь, что все выдающиеся человеки на особом учёте у нас и обязательно нашими двумя силами уравновешиваются. И если Создатель (бас почему-то сказал это слово шепотом) в кого-то по своему усмотрению искру вкладывает, то и нам разрешается от себя «добавочку» положить… Обычно наш в этом вопросе без затей… Стандартный набор использует. Болезнь, роковую любовь, склонность к сумасшествию или к конфликтам с властью, например. Ну, или совсем уж дежурный вариант – зависимость от алкоголя, наркотиков, беспутства… Знаешь ведь, что гении долго не живут?

– Угу, – промычал скрипучий.

– Но иногда на Него находит игривое настроение, и Он может соригинальничать. Вот и Гоголю не повезло. И, как потом выяснилось, поделом. Не любил нас покойничек… – бас кашлянул.

– Так, а что ему-то досталось? – скрипучий был явно заинтригован.

– Ты как будто и не знаешь? Что там у тебя по русской литературе было? Трояк? Учиться, дружок надо было, а не на нечистую силу уповать, – бас явно насмехался. – Ладно, напомню. Из полтавского писаки наш сделал тупиковую ветвь – вложил ему отвращение к женскому полу, обрек на одиночество вечное. Не раз потом радовался, читая его памфлеты, что правильный «подарочек» сделал… – бас задумчиво замолк.

– Ну, а как же суженая? Нам ещё в начальной школе говорили, что каждому человеку предназначена половина, и что он её обязательно встречает на своём земном пути. Только может мимо пройти и не узнать, если счастия любовного не имеет, – скрипучего явно задел рассказ баса.

– Была ему одна душа предназначена в суженые. Должна была родиться в Петербурге через семь лет после него. Если бы они встретились, не устоял бы он перед ней. Всю свою неприязнь к бабам позабыл бы, как пить дать… И в мир иной отошел бы не в 42, а лет на тридцать позже. Да только и тут мы руку приложили… Но смотри, никому ни гугу, а то не возьму тебя больше с собой на дело… Вне правил это. Когда душу ему предназначили, кое-кто из наших слегонца ось времени крутнул, и рождение её на двести лет вперед перенеслось! – в последней фразе баса явно слышались нотки гордости.

– Как это? – недоуменно спросил скрипучий. – Это она только вот сейчас, что ли, родиться должна? Это мы из-за неё, что ли, метку ставим? А как же предназначение?

– Тёмный ты, – бас снова звучал иронично. – Только в неправильном смысле. Предназначение черному коту под хвост пошло. Будет в книжках его портреты разглядывать да вздыхать. Разве что захочет погадать в крещенский вечерок перед зеркалом… Тогда, конечно, может и кое что непредвиденное произойти. Но сейчас девушки перед зеркалами не гадают, сейчас время другое. Так что, может, и обойдется. Давай к памятнику двигаться, хватит порожняки гонять…

Мимо меня в тумане проплыла чья-то внушительная фигура и тут же исчезла. Следом за фигурой проплыл и исчез… чешуистый хвост, с растрёпанной кисточкой на конце. Кисточка мела землю туда-сюда, как будто стирая следы своего хозяина.