На ветхих улицах жалкого городишки, развевается растрёпанный плакат, описывающий внешность древнего Дракона, его повадки, последнее местонахождение и объявленную награду за поимку, мёртвым он не принимался. Звали то чудище – Вилорис, что переводилось со старых языков как «Мученик» или «Страдающий», то немногое, что удалось перевести из речей драконов.

Награда была высока, достаточно, чтобы навсегда окончить работу и спокойно жить, недужить. Этот Дракон был уникален своим происхождением: в его жилах течёт кровь древнейших чудовищ, обладающих знанием запредельного и кровь людей, маленьких, но хитрых существ.

Выше по дороге, устланной из мусора, погибших от болезни жителей, вылитыми из окон испражнениями, красовался дом одного из графов рода охотников. Из распахнутого, роскошного окна, вылетали занавески и не менее роскошные, пышные, чёрные волосы юной дамы, тяжело вздыхающей от скуки одиночества. Она была как многие юные аристократы красива и много кто ходил свататься к ней за её милое лицо, честную улыбку, нежное и стройное тело, приятный аромат ночных цветов, которым она пахла вся, от ног и до последнего кончика волос. Не смотря на специфику цвета её кожи, неприсущему аристократам, она имела вес в вопросах красоты. Специфика также и заключалась в её необычных ромбовидных родимых пятнах, расположенных хаотично по всему телу: на плечах, на кистях, на шее, на бёдрах, на спине – это придавало только больше красоты, но один шершавый участок кожи не давал покоя. Благо он скрыт – за пышной грудью, смыкающей этот единственный неприятный недуг.

В её комнату постучали, это была верная служанка Вера Любовна, чуть пухлая женщина в возрасте, с короткими, каштановыми волосами, собранных в короткий хвост, спрятанный под белый тканевый платок. Она всегда стучала тихо, боясь разбудить Оливию – вечно сонную дочь хозяина дома.

– Оливия, вы проснулись? Оливия? Вы снова тоскуете, Оливия? – Вера Любовна тихо подошла к засыпающей даме, заплетая ей косу своими мозолистыми ладонями.

– Ох, Вера Любовна, уж третий день прошёл, с того письма, а папенька то и не вернулся, боюсь случилось чего – Оливия тихо держала слёзы, придерживая белый платок у своего маленького носа, сверкающего от грозового солнца.

– Вы опять за отца переживаете? Ну сколько раз вам уже повторять, милая, вернётся он, вашего старика не так легко взять живьём, он слишком упрям для смерти.

– Дорога то ведь опасная, Вера Любовна, разбойники, звери, бандиты, наёмные убийцы… У папеньки дела совсем плохи, он много кому задолжал, и все потребует с него дань. Сдался ему этот дурацкий зверь… – Оливия уже не держала слёз, ветер усилился, срывая с её гладких и тёплых ладоней платок, упавший в лужу.

– Успокойтесь, пойдёмте чаю попьём, я вчера принесла ромашковый, как вы любите и сладости тоже вчера приехали, ваши любимые, пойдёмте, простудитесь ещё – Вера Любовна с небольшой силой тянула за собой горюющую девушку, закрывая окна перед грядущей грозой.

Эта милая женщина осталась работать в доме, даже когда все прочие прислуги разбежались искать другую работу. Она не получает денег вообще, сама готовит, сама стирает, сама моет полы и протирает реликвии предков рода Кровострелов.

Она провожала её по широкому, белому коридору, украшенному люстрами и аккуратными лампами со свечами, тускло освещающих путь.

Висевшие картины пугали в детстве Оливию, на них были сюжеты самых грандиозных охот и чучела пойманных чудовищ, висевших под портретами их охотника. Они и сейчас внушают ужас, способный испугать только её, для гостя дома графа Александра, они покажутся приятным отголоском могущественного прошлого.

Дверь в общую кухню распахнулась, старая буржуйка грела комнату, а на ней кипел чайник. Рядом с чайником стоял ещё один чайник поменьше, стеклянный, в нём плавали лепестки ромашки, переплетаясь с другими травами.

Вера Любовна очень хорошо следит за домом, он остаётся чистым и в лучшем виде, даже посуда вымыта до блеска и сверкает от любого источника света. Оливия села за стол, на котором обычно готовят еду, она запачкала рукава в муке, снова тяжело вздыхая. Вера Любовна быстренько протёрла ей рукава чистой тряпкой, достала из комода чистые белые чашки, серебряные ложки, полную тарелку сладостей, баночку сахара,  хватая той же тряпкой кипящий чайник, разливая его по чашкам.

Они сели друг напротив друга, Оливия продолжала плакать, выравнивая складки на платье, Вера Любовна пыталась её успокоить, ставя ближе вкусности и чай.

– Ну дорогая моя, успокойтесь, вы мне сердце режете своим плачем. Я тоже устала от этой чёрной полосы, тоже плачу по ночам, но не при вас, потому что знаю, что тяжело – Вера Любовна сделала первый, лёгкий глоток, чуть обжигая горло. Оливия повторила за ней, потихоньку успокаиваясь и отдаваясь влиянию чая.

– Папенька ваш – Продолжала Вера Любовна – человек самый упрямый из тех, кого я знаю, он найдёт выход, уже нашёл. Нам только верить в него и ждать надобно, и по возвращению одарить любовью и показать как мы его ценим, правильно я говорю?

Оливия всхлипывая от слёз, произнесла – Правильно…

– Вы умничка! Пейте, чай, пейте. Это особенные ромашки, собраны с моей родины. А пахнут то как, ммм… Понюхайте, не стесняйтесь.

Оливия чуть вдохнула аромат, всё больше проникаясь его утончённостью. Повторный вдох был куда дольше, на её лице наконец – то появилось спокойствие. Она дунула на чай и чуть – чуть выпила через край чашки.

– Чудесный чай, хороший. Опять вы меня спасли, спасибо… Если бы не вы, давно бы лежала в трущобах, как вдова без ума.

– Ерунда, дорогая моя, ерунда. Это давно стало частью моей работы – успокаивать вас. Помню, как вы маленькая, пришли ко мне в грязном платье, кричите, плачете, ревёте. А я вас за ручку взяла и прямо в платье искупала, у вас такая радость, озорство на лице, через час снова приходите в грязном платье и уже не плачете, а сами бежите в ванную. Вы так до пятого дня рождения делали, целый год я мыла вас в одежде… Какое время… Счастье!

Чашка была снова полная и в этот раз, она разбавила его сахаром, всё также потихоньку делая глоток за глотком.Оливия покраснела от стыда, утыкаясь в чашку, допивая горячий чай до дна – Налейте мне ещё, пожалуйста – Попросила Оливия, смотря на своё белое платье, расправляя складки и протягивая руку к сладостям. Она вытянула яркий фантик конфеты «Очаг», на нём была нарисована печка с милыми глазами и лёгкой ухмылкой, не фантик, а вырванная страница из детских сказок.

– Скажите, Вера Любовна, почему у папеньки, такая жизнь тяжёлая? Дедушка умер, не успев передать свои знания, ему пришлось самому учиться охоте. Я ему твердила об учителе, денег у нас тогда было полно… Отказался, говорил «Не позволю кому – то учить Александра Кровострела»!

– Ох, знаете, милочка… Он не выбирал такую жизнь, если бы не он страдал, то кто – нибудь другой постоянно бы спрашивал «Почему страдаю именно я?!» поэтому, мы можем только смириться, да и… Нет, только смириться.

– Ну как же? Я не хочу чтобы папенька страдал, он не заслуживает такого, пусть страдает дядя Хан, он злой, противный, плохо пахнет и на меня поглядывает жуткими глазами… На мою грудь присматривается, извините меня, на мой ЗАД! Я ему пощёчиной дала понять, где его место и папеньке пожаловалась, а ему с рук сошло… Этот гадкий судья и его гадкая книжка!

– Какое бесстыдство! Вот ведь старый бабник, ну ничего, я поговорю с отцом, он разберётся, не переживайте, я не пущу этого козла к вам.

С улицы прозвучал колокол, кому – то открывают ворота, люди кричат невнятные речи, шествуя чьё – то имя, прислушиваясь к этому гулу, можно услышать « Славься, Кровострел, Славься!»

Вся улица взбесилась от радости, колокола били всё сильнее, а общий хор славы становился громче. Оливия быстро накинула выходное платье и отцовскую шубу, выбегая из дома и направляясь к главным воротам.