Ким приветствовал эти новости потоком телеграмм.

17 ноября: «ДИВНАЯ ДЕВОЧКА С НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДУ ПОДРОБНОСТЕЙ ЛЮБЛЮ ОБНИМАЮ ЦЕЛУЮ КИМ».

18 ноября: «ЖДУ СРЕДЫ ПОЗДРАВЛЯЮ ОТМЕЧАЮ ВЫПИВАЮ ЛЮБЛЮ КИМ».

19 ноября: «НЕ ЗАБУДЬ ШОТЛАНДИЮ И НЕ ЛЕТИ НА ОДНОМ КРЫЛЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ВСЮ КИМ».

Последняя телеграмма меня совершенно озадачила. Поразмыслив над ней несколько часов, я разгадала загадку: он хотел, чтобы я привезла ему две бутылки шотландского виски. Я припомнила, как он горевал год назад, когда я приехала в Москву с пустыми руками. Я купила виски в копенгагенском «дьюти-фри», во время пересадки на советский самолет, и радостно полетела в Москву, на этот раз уверенная в ожидающем меня приеме. Это было 28 ноября 1964 года.

Даже сев в полупустой «аэрофлотский» самолет, я все еще не полностью отказалась от мысли, что за мной могут следить. Естественно, мне было любопытно увидеть, есть ли в самолете какие-нибудь типы из ЦРУ. Но салон первого класса был пуст, и сразу после взлета я заказала себе водки и немного икры, за которые заплатила в долларах. Свою сдачу – как всегда бывает в советских самолетах во время операций в твердой валюте – я получила в шоколадных монетах. Уже наступила ночь, когда, пролетев над Балтийским морем и белорусскими лесами, мы приземлились в международном аэропорте Внуково. На этот раз, вероятно из-за снега, самолет остановился прямо у главного здания аэропорта. Из пилотской кабины вышел человек, попросил мой паспорт и предложил мне подождать. Я осталась одна. Первым, кто поднялся в самолет, был мой старый друг Сергей, с которым мы тепло обнялись.

«Где Ким?» – немедленно спросила я. «Он ждет в машине».

Это показалось мне странным. Машина стояла совсем рядом с аэродромом, но Ким остался сидеть внутри. Он даже не вышел меня встретить. Я села рядом с ним, и все, что он сказал после короткого объятия – это: «Так ты в самом деле вернулась». – «Неужели ты когда-нибудь думал, что я не вернусь? Это были ужасные пять месяцев, но, наконец, я здесь».

Нам нужно было о многом поговорить. Я начала ему рассказывать о расставании с дочерью, которая ужасно огорчилась, когда я объяснила ей, что не смогу приехать еще раз следующим летом, потому что на этот раз я отсутствовала слишком долго. Нам придется подождать еще год перед тем, как мы сможем встретиться.

И тут случилось нечто странное. Ким жестом попросил меня замолчать, как будто не хотел, чтобы Сергей, сидевший рядом с водителем, слышал то, что я говорю. Меня вдруг осенило, что, возможно, Ким меня стеснялся. Моя болтовня о Нью-Йорке, мои планы предстоящей поездки, должно быть, оказались дико не соответствующими данному моменту, особенно – из уст жены старшего офицера советской разведки. Я оборвала себя на полуслове, а Ким буквально окаменел, что было на него совершенно не похоже.

Мы вернулись домой круговым путем, и на этот раз я была уверена, что за нами ехала другая машина. Русские беспокоились, что английская или американская разведка может проследить нас до дому. Чтобы подбодрить Кима, я сказала ему, что сумела расшифровать его телеграмму и купила в Копенгагене две бутылки виски. Сергей сразу же захотел узнать, где именно я купила виски. Может быть, там была отрава?

Очевидно, русские по-прежнему опасались покушения на Кима.

Ким тоже внимательно исследовал обе бутылки и подробно расспросил меня о магазине, в котором я их купила. Но идея того, что в Дании кто-то специально бросил яд в бутылку виски, показалась мне настолько абсурдной, что я расхохоталась. Как только мы вошли в квартиру, Ким немедленно открыл одну из бутылок и сильно напился. У меня было такое ощущение, что он сделал это сознательно.

Все поведение Кима и холодный прием, оказанный мне в аэропорту, совершенно подавили мой дух. Мне еще раз болезненно напомнили о том, как мало я знала о реальном положении дел. Я снова вернулась в мир расплывчатых контуров, необъяснимых депрессий и таинственных тревог. Ким не проявил почти никакого интереса к многочисленным проблемам, с которыми я столкнулась в Америке, или хотя бы ко всем подаркам, которые я привезла. По крайней мере, Анна, наша экономка, искренне мне обрадовалась.

После такого малообещающего начала я попыталась восстановить свою жизнь в России с той минуты, как уехала оттуда пять месяцев назад. Тем временем прибыли мои авиапосылки, и их доставили к нам домой после таможенного досмотра. Я занялась оформлением своей студии – бывшей столовой, где были расставлены полки. Переоборудовала кухню, ставшую более удобной и уютной. Я сделала занавесы для гостиной и несколько подушек – из дивного куска золотого персидского шелка. Уродливая зеленая софа преобразилась от расшитых иерусалимских покрывал. Вся квартира стала нарядной и привлекательной по контрасту с серым городом, лежавшим в глубоком снегу.

До моего отъезда из России Ким все время работал только дома, и я постоянно его видела. Но сейчас он сказал, что в городе ему выделили кабинет с секретаршей. У него появилась неожиданная и увлекательная работа. Он объяснил, что познакомился с Гордоном Лонсдейлом, который ему очень понравился, и Кима попросили помочь ему в написании мемуаров. Лонсдейл, которого на самом деле звали Конон Молодый[2], был советским шпионом в Англии. С помощью двух англичан, Гарри Хафтона и Этель Джи, он сумел проникнуть в засекреченный научный центр, занимавшийся подводными исследованиями. В январе 1961 года его арестовали вместе с соучастниками и приговорили к 25 годам тюремного заключения. Но 22 апреля 1964 года его обменяли на Гревилла Винна, главного связного между английской разведкой и их советским агентом Олегом Пеньковским.

Ким восхищался Лонсдейлом, который, живя в Англии, прикидывался шумливым, веселым и щедрым канадцем. Но из того, что я о нем слышала, Лонсдейл казался мне авантюристом ограниченного ума, без всякой утонченности. Я спросила Кима, есть ли какая-то возможность встретиться с Лонсдейлом, но он ответил, что это очень маловероятно. Теперь Ким почти ежедневно проводил по нескольку часов вне дома, предположительно в своем городском кабинете, работая над мемуарами Лонсдейла. Он часто возвращался домой пьяным.

В дополнение к мемуарам Лонсдейла Ким продолжал свою работу на советскую разведку, или, по крайней мере, так я предполагала. Это включало, как и раньше, многочисленные визиты его русских друзей к нам домой с разговорами за закрытыми дверьми и продолжительное печатание на машинке. Время от времени он также писал политические статьи для различных журналов. Однажды он показал мне только что законченную статью, и я помню, как он спросил: «Ты видишь, как отличается моя нынешняя точка зрения от моих старых статей для «Обсервер»?

Зарплата Кима составляла 500 рублей в месяц, и еще ему платили значительные суммы за любую дополнительную работу. Кроме того, русские ежегодно переводили около 4000 фунтов стерлингов детям Кима в Англию. Квартира стоила нам сущие гроши, и единственной роскошью была прислуга. В отличие от меня Ким не считал необходимым позаботиться о том, чтобы у нас была машина или загородная дача.

После всей этой нервотрепки в Америке я очень хотела снова начать занятия русским языком. Я сообщила об этом Киму и спросила его, когда придет наша учительница. Но Ким ответил, что она занята. Сам он уже бегло разговаривал по-русски. Сидя одна в квартире, я слушала лингафонные пластинки, но без особого подъема. Дело двигалось медленно.

Видя, что мне скучно и грустно, Сергей организовал для меня редакторскую работу по проверке английских переводов русских детских книг. За четыре дня работы мне платили 80 рублей. Я была удручена и разочарована.

По крайней мере, первый раз за все время моего пребывания в Москве мне не было холодно. Я купила себе в Америке теплую шубу и сапоги. Но я все еще мучилась от последствий операции, сделанной год назад. В сильном холоде российской зимы боли стали донимать меня все больше и больше.

Я вернулась из Америки с решением сделать все, чтобы прижиться в России, и расширить круг наших знакомых. Но я уже видела, что на этот раз мне будет еще труднее, чем раньше.