Со временем я очень привыкла к нему, а он всегда относился ко мне со старомодной учтивостью. Иногда он приносил мне букет цветов, которые зимой стоили огромных денег. Я никак не ожидала такого отношения и была очень тронута. У Сергея был большой автомобиль с шофером, и было ясно, что он занимал высокий пост в советской разведслужбе.
В тот первый вечер мы подъехали к квартире Кима, и Сергей вошел вместе с нами, чтобы выпить бокал шампанского, которое Ким заранее охладил. Но через несколько минут Сергей вежливо попрощался и ушел. Я была безумно счастлива.
«Ты конечно прихватила – спросил Ким – бутылку шотландского виски?» Я объяснила, что русский агент, провожавший меня в лондонском аэропорту, не разрешил мне даже приблизиться к магазинам. «Черт подери, – засмеялся Ким, – а я уже всем сказал, что ты привезешь бутылку виски».
Ким жил под чужим именем в огромном сером доме, в пятнадцати минутах езды на метро от центра города Я пообещала никогда не раскрывать его имени и его адреса. Сзади это здание напоминало Лубянку. Но с фасада вид улучшался благодаря небольшому зеленому скверику, где по теплым дням старики играли в шахматы, а старушки зорко наблюдали за своими младенцами.
По советским стандартам, у Кима была огромная и шикарная квартира из четырех комнат, но в спальне не было двуспальной кровати: русские в них не верят. Позднее я специально навела справки: таких кроватей в продаже не было.
Тогда я не имела представления, насколько трудно обставить квартиру в Москве. Не зная, чего натерпелся Ким, я, должно быть, сильно обидела его своими замечаниями в те первые дни. Например, я сказала, что хорошо бы избавиться от голубого диванчика, который Ким поставил в углу гостиной. Только позднее оказалось, что это была редкая находка, и Ким ею очень гордился.
Ким объяснил, что, по престижным соображениям, его русские друзья настояли на том, чтобы у нас был телевизор – в те времена за телевизорами были огромные очереди.
Ким знал, что я обожала птиц, и уже приготовил для меня канарейку и пару зеленых попугайчиков в прелестной самодельной клетке.
Кухня была современной и хорошо оборудованной. Стиральная машина из Чехословакии, пылесос из Румынии, полотер из Югославии; русским был только холодильник. Но стиральную машину, работавшую с дикими завываниями и до смерти пугавшую нашу прислугу, мы превратили в кухонный стол. А вот пылесос, о котором мы не могли даже мечтать в Бейруте, был настоящим подарком для наших многочисленных восточных ковров.
Киму потребовалось много месяцев и несколько тысяч рублей, чтобы обставить наш дом. Сергей возил его по всему городу, показывая десятки квартир, и, в конце концов, он остановился на этом старом доме до-сталинской эпохи, который показался ему намного солидней и надежней, чем неуклюжие, однообразные блочные коробки, выраставшие как грибы по всем окраинам. Зная мое музыкальное прошлое, наши друзья даже предложили большой рояль, но Ким отказался из-за недостатка места.
Обходя квартиру в ту первую ночь вместе с Кимом, который с возбуждением ребенка показывал мне на каждый предмет, я обратила внимание на груды книг, сложенных у стен каждой комнаты. Там было более четырех тысяч томов, оставленных Киму Гаем Берджесом. Ким еще не успел купить книжных полок, и нашей первоочередной задачей было найти их как можно больше. Неожиданно застекленные книжные полки появились во многих магазинах. Мы разместили их во всех комнатах.
В первое утро в Москве я проснулась в своей узкой кровати и сразу почувствовала, что в квартире есть кто-то третий. Я слышала тяжелые, властные шаги и скрип стульев в гостиной. Кто бы это ни был, его определенно не интересовало, спим мы или уже проснулись. «Кто там ходит?» – прошептала я Киму. «Это Зина, наша экономка», – ответил он. Ей предстояло стать моей первой занозой в России.
Зина была грубой, маленькой женщиной лет тридцати, с крашеными волосами. Она стала интимной частью нашей жизни с восьми до четырех. Она присматривала за Кимом уже несколько недель и вела все хозяйство по-своему. Меня она терпеть не могла. С самого начала она заявила, что не желает никаких изменений в ее дневном расписании. Хозяйкой была она. Когда однажды я решила отполировать пол и вычистить все ковры, она отказалась это делать и провела час или два в нашей гостиной, куря одну за другой наши сигареты и ничего не делая.
Я не знала ни одного слова по-русски, и Ким, на этой стадии, тоже знал не так уж много, хотя вполне мог написать все, что хотел, своим мелким изящным почерком. Но, кроме языкового барьера, мы просто с ней не сошлись. Меня с самого начала больше всего раздражало, что Зина с нами обедала. Не то, чтобы я не желала ее видеть из-за какого-то снобизма, но само ее присутствие за столом меня буквально сковывало. Почему эта крашеная голова должна была сидеть между мной и Кимом?
«Она должна обедать с нами каждый день?» – спросила я. В молчаливом упреке Кима я увидела, что бессознательно задела его приветливую терпимость к каждому т о в а р и щ у.
Однажды, решив приготовить себе коктейль «Кровавая Мэри», я послала Зину за двумя бутылками томатного сока. Она вернулась с дюжиной. «Почему?» – мой раздраженный жест не нуждался в переводе. Тогда я еще не знала, что если на рынке появляется такая редкость, как томатный сок, то нужно купить как можно больше, поскольку его может не быть много месяцев.
Первое, что сделали русские после моего приезда, это убедили нас пройти полную медицинскую проверку в спец. поликлинике КГБ. Я даже не могу припомнить, чтобы меня когда-нибудь так тщательно проверяли. Они продержали нас там целый день, делая рентгеновские снимки, кардиограммы и прочие проверки. Несколько дней спустя пришел Сергей и объявил вердикт: я была здорова, а Киму требовался курс уколов для укрепления организма. Для этой цели была назначена медсестра, которая должна была приходить к нам каждое утро. Кроме того, нам предложили отправиться на месяц в один из лучших санаториев. Мы сказали, что хотим подумать. Мы оба истосковались по какому-то подобию нормальной жизни и хотели скорее к ней вернуться.
На первый взгляд Ким выглядел очень жизнерадостным в своей новой русской одежде, но чувствовал себя не очень хорошо и был явно не в форме. За почти невыносимым напряжением последних месяцев в Бейруте последовало еще более тяжкое испытание: его таинственный побег в Россию. Из того немногого, что он мне рассказал, я понимаю, что большую часть пути он проделал пешком – по крайней мере, в начале своего побега. Хотя он исчез из Бейрута в январе 1963 года, в Москву он прибыл только через несколько месяцев. Во всяком случае, так он сказал. Он никогда не рассказывал мне, как провел эти потерянные месяцы.
По прибытии в Москву Кима поселили в маленькой квартире с видом на реку, и о нем заботилась старая, толстая экономка, чьей основной целью, по словам Кима, было впихнуть в него как можно больше еды. Она постоянно ругала его, что он мало ест, и еды, которую она готовила, хватило бы на четырех человек. Он проводил много времени со своими русскими коллегами из разведки, а в свободное время ходил по городу пешком, узнавая и исследуя его, как он привык делать в каждом новом городе. Когда-то я шутила, что он похож на тайного агента из шпионских романов, который всюду ходит и все запоминает.
По непонятным для меня причинам, русские держали нас под очень сильным контролем. В августе того года, за шесть недель до моего прибытия, в московской больнице умер Гай Берджес, который с юношеских лет преданно делил с Кимом его тайную любовь к России. Дональд Маклин был на похоронах и произнес короткую речь. Духовой оркестр исполнил «Интернационал». Ким сказал, что ему не разрешили придти на похороны, но позднее я узнала, что он все-таки успел навестить Берджеса перед самой смертью.
Ким никогда не жаловался на эту жесткую дисциплину, но я подозреваю, что ему больше всего не хватало долгих и задушевных бесед с Берджесом – как в добрые, старые времена. Может быть, такие беседы помогли бы и самому Берджесу прожить еще немного.
