Я стараюсь не смотреть на Софию и Катерину с их мужьями, даже мимолетные взгляды причиняют мне слишком сильную боль. Лука прижимает Софию к своей груди, его руки перебирают ее волнистые темно-каштановые волосы, и по тому, как трясутся ее плечи, я могу сказать, что она плачет. Катерина не в объятиях Виктора, но по тому, как они смотрят друг на друга, разговаривая тихими голосами, я вижу, что они так же эмоциональны, просто не склонны показывать это публично.

Мой муж же, больше увлечен беседой с Джейкобом, чем когда-либо со мной. Проходя мимо, я ловлю взгляд Найла, вижу вспышку эмоций в нем и то, как он напрягается, как будто ему приходится сдерживать себя, чтобы не подойти ко мне так же, как мне приходилось сдерживаться к Коннору. Это тоже больно, новая стрела пронзает мою грудь, потому что я знаю, что независимо от того, что происходит между нами, я никогда не смогу вернуть его любовь так, как он хочет ее дать, не полностью. Он заслуживает лучшего, чем это. Я знаю, что это правда, но я еще не готова отпустить его, не готова потерять единственного мужчину, который заставляет меня чувствовать, что меня ценят больше, чем просто то, что я могу для него сделать или дать.

— Сирша. — Голос моего отца грубый и хриплый от дыма, его лицо бледное и перепачканное сажей, когда он смотрит на меня. — Мы выбрались.

— Я рада. — Меня переполняет прилив эмоций, когда я наклоняюсь, чтобы обнять его, чувствуя, как он застывает от удивления. Мы с отцом не часто бываем нежны друг с другом, хотя между нами существуют узы любви. Он просто предпочитает показывать это другими, более практичными способами, и, учитывая, что моя семья в целом не отличается любовью, у меня редко была возможность выразить это таким образом.

— Коннор преуспел. Он продемонстрировал истинное лидерство. — В голосе моего отца слышится нотка уважения, и, учитывая трения между ними в последнее время, я рада. Нам всем будет лучше, если они смогут продолжать ладить, хотя я знаю, что моему отцу будет трудно уступить власть Коннору, даже труднее, чем потерять мою преданность. Хотя я не могу себе представить, как он мог думать, что я не сосредоточу это внимание на своем муже, после целой жизни уроков о своих обязанностях в браке. Однако он видит в Конноре продолжение самого себя, пешку для продвижения своих собственных амбиций, и это меня пугает.

Я знаю одну вещь о своем муже – он не является ничьей пешкой. Даже моей, и уж точно не моего отца.

— Ты думаешь, это был несчастный случай? Или что-то еще... — Слова вылетают прежде, чем я успеваю подумать о них, мой желудок скручивается в узел при мысли о том, что кто-то, возможно, специально устроил пожар, но отец сурово смотрит на меня.

— Это не твоя забота. Иди к своему мужу. Со мной все будет в порядке, я сейчас вернусь домой. Моя машина здесь.

Мой муж не хочет, чтобы я с ним встречалась, я хочу возразить, но не делаю этого. Моему отцу не обязательно знать о проблемах в нашем браке или о том, что Коннор почти не хотел со мной разговаривать. Он все равно обвинил бы меня в какой-нибудь моей ошибке, дал бы мне несколько советов о том, что мне нужно сделать по-другому, чтобы угодить Коннору. Вместо этого я слабо улыбаюсь ему, наклоняюсь, чтобы сжать его руку, прежде чем направиться к машине. Я не смотрю ни на Найла, ни на Коннора, ни на кого-либо еще. Я хочу побыть одна в прохладной темноте городской машины, пока жду Коннора, чтобы взять свои эмоции под контроль.

Когда я внутри и дверь за мной закрыта, я позволяю себе немного поплакать. Совсем немного, не так много, чтобы я не могла скрыть, что плакала, когда вернулся Коннор. Я смотрю в тонированное стекло, и когда я вижу, как он отрывается от своих людей и широкими шагами направляется к машине, я вытираю слезы, вытирая щеки и вытирая глаза.

Он мне ничего не говорит. 

— Домой, — говорит он водителю хриплым голосом, а затем откидывает голову на кожаную спинку сиденья, закрывая глаза.

Я не беспокою его. Я не могу представить, насколько он, должно быть, измотан сейчас, когда адреналин спал, какую сильную боль он, должно быть, испытывает. Я хочу дотянуться до него, коснуться его руки или как-то успокоить, но я этого не делаю. Было бы слишком больно, если бы он отмахнулся от меня, и я знаю, что именно это, скорее всего, произойдет, если я это сделаю.

Поездка обратно в квартиру проходит в тишине. Я смотрю на его красивое лицо, когда он сидит с закрытыми глазами, наблюдая за моим мужем. Даже покрытый сажей, с кожей, покрытой пятнами сыпи от жары, в порванной и грязной одежде, он невероятно красив. Все в нем - физическое совершенство, и мне до боли хочется прикоснуться к нему, напомнить себе, что он жив. Что я не потеряла его… не полностью.

Когда мы возвращаемся в квартиру, Коннор выходит, не говоря ни слова, и направляется к нашей входной двери. Затем, зайдя внутрь, он сразу же начинает расстегивать рубашку, стаскивая ее. Что-то глубоко в моем животе разогревается при виде его широкой мускулистой спины, изгиба мускулов, когда он комкает в руках испачканную сажей рубашку, выбрасывает ее в кухонный мусор, проходит мимо стойки и продолжает идти по коридору к нашей спальне.

Мне не следует следовать за ним, я инстинктивно знаю, что он, вероятно, хочет побыть один, но я не могу остановиться. Я чувствую глубинную потребность понаблюдать за ним, самой убедиться, что он невредим, что мой муж спасся целым и невредимым. Это почти чувство собственничества, жгучая боль в груди. Огонь не смог его забрать. Он мой. За исключением того, что это не так, разве что в юридическом и техническом смысле. Он мой муж, но Коннор не мой. Он никогда не отдавал мне так много себя.

Кроме той единственной ночи.

Меня пробирает дрожь при воспоминании о той ночи, когда он был Уильямом Дэвисом, когда мы вдвоем пьяно трахались на полу в гостиной или, по крайней мере, он был пьян. Я была трезва как стеклышко, достаточно трезва, чтобы помнить все это, даже если он не помнит. Даже если он назвал меня лгуньей за некоторые вещи, которые, по моим словам, он сказал и сделал.

Коннор, кажется, даже не замечает, что я последовала за ним в спальню. Он снимает брюки, бросает ремень в ящик стола и снимает брюки так же, как и рубашку. Следующими идут его боксеры, и я прикусываю губу при виде его мускулистой задницы, мягкого покачивания члена между бедер. Я хочу прикоснуться к нему, провести по нему руками и доказать себе, что он действительно здесь. Что он действительно жив и в безопасности.

Он бросает одежду в корзину для мусора, направляется в ванную и оставляет меня там, стоять у двери, даже не сказав ни слова благодарности. Я вижу, как на его коже начинают расцветать синяки, как скованно он ходит, и мое сердце сжимается от осознания того, как ему, должно быть, больно.

Я слышу звук включающегося душа и колеблюсь.

Я не должна следовать за ним туда. Моя гордость подсказывает мне, что все, что я делаю, это настраиваю себя на еще один позорный отказ, но как будто то, что я чуть не потеряла его сегодня, сдвинуло что-то внутри меня. Я чувствую, что мне нужно быть рядом с ним прямо сейчас, как будто находиться в другой комнате, невыносимая боль. Мне нужно его увидеть. Он чуть не умер.

Вопреки себе я иду в ванную, открываю дверь и захожу внутрь. Коннор стоит по другую сторону непрозрачной двери душа, очевидно, не замечая моего присутствия. Я сбрасываю с себя одежду, прежде чем успеваю передумать, и открываю дверь. Коннор, кажется, осознает мое присутствие в тот самый момент, когда я захожу в душ, и его глаза расширяются. Я вижу, как его взгляд скользит по моему обнаженному телу в мгновение ока, почти так же быстро, как я заметила вспышку эмоций в его глазах ранее, а затем он переводит взгляд на мое лицо, его губы поджимаются.

— Могу я спокойно принять душ? — Раздраженно спрашивает он.

— Я хотела… — мой голос замолкает. Я не знала, как сформулировать то, что я хотела ему сказать, потому что все, что я скажу, прозвучит глупо. — Я хотела убедиться, что с тобой все в порядке, — неуверенно заканчиваю я, хотя знаю, что он на это не купится. Я уже знаю, что это так. Чего я хотела, так это быть рядом с ним, и, видя, как он ухмыляется мне, я бы отдала все, чтобы он этого не понял.