– Сегодня премьера. Москвичи пожелали посмотреть нашу работу. Вы будете?

– Обязательно.

Вечером была премьера, зал был почти полностью заполнен, было много приглашенных гостей: из городского начальства, из передовиков производства и даже из близлежащих колхозов. На спектакль пришли все московские актеры и режиссер, расселись в отведенных им рядах партера, они попросили оставить для них места не слишком близко, чтобы видеть всю сцену, как это видят обыкновенные зрители, и не слишком далеко, чтобы хорошо слышать текст, видеть эмоцию и пластику актеров.

Кажется, никогда раньше Иван Николаевич так не волновался, ему предстояло показать свой спектакль актерам труппы великого Московского Малого Академического Театра. Он всю жизнь прослужил в провинциальных театрах, начинал когда-то актером, потом ему стало тесно в образе актера, и он попробовал себя в режиссуре, Иван Николаевич помнил много премьер, которые им были представлены на суд зрителей. Были удачи, были и провалы, но сегодняшнее волнение особенное и оно не столько связано со строгостью столичных судей, расположившихся в зале, сколько из-за своих, выращенных им молодых актеров, вчерашних студийцев. Как они справятся с волнением, смогут ли удержать зал, зарядить его своим чувством, смогут ли передать его режиссерский замысел и философию спектакля?

Иван Николаевич, как всегда занял обычное для себя место в директорской ложе. Рядом с собой ближе к сцене он попросил присесть Анну, чтобы видеть ее лицо, ее реакцию на представление и зал, ему важно было, чтобы сегодня она была не его помощником, часто отвлекаемым поручениями далекими от творчества, а обыкновенным чутким и внимательным зрителем. Режиссер доверял ее чувству и считал, что она не сможет скрыть от него, если заметит недосказанность, недостаточность выражения чувства или другую ошибочную эмоцию, не ту которую должен почувствовать и принять зал. Он надеялся на ее помощь и ожидал поддержки и совета.

Прозвучал третий звонок, шум в зале стал стихать, Анна прошлась взглядом по залу, многие зрители ожидали начала представления затаив дыхание. Из общего настроения зала выделялись ряды, где разместились московские актеры. Большинство москвичей продолжали разговаривать, для них это было обычное и вполне рядовое событие, возможно, они задавались вопросом: «Что может нам показать молодой провинциальный театр?» И, похоже, думали, что заранее знают ответ. Только несколько из их числа и московский режиссер сконцентрировано ожидали поднятия занавеса. Начал гаснуть свет, Анна и весь зрительный зал сосредоточились на представлении.

Когда закончился первый акт, раздались аплодисменты, зажегся свет, Анна снова оглядела зрительный зал, москвичи не аплодировали, но многие из них переговаривались и одобрительно кивали головами. Ее взгляд остановился на ложе напротив. До начала спектакля эта ложа была пуста, теперь там появилось несколько человек в гражданском платье, видимо из городского начальства и один в военной форме, в этом человеке она узнала следователя Соколова. Анна встретилась с ним взглядом, он внимательно и сосредоточенно смотрел на нее. Ее снова охватило оцепенение, как это происходило с ней на допросах в Москве на Лубянке, а потом во время следственных действий здесь в кабинете этого самого следователя Соколова. Сквозь оцепенение до нее донеслись слова режиссера:

– Аннушка, посмотрите, как реагирует зал – это хорошо, а ведь это только первый акт, только начало действия, дальше главное развитие событий. Мне кажется, боюсь сглазить, но нельзя исключать, что нас сегодня ожидает успех. Вы молчите, что-то не так? Вам не нравится?

Анна попыталась улыбнуться:

– Нет-нет, что вы, Иван Николаевич, все хорошо, мне кажется все хорошо.

Она продолжала смотреть на Соколова, он тоже не отводил взгляда от их ложи, теперь он недобро смотрел на режиссера, Анна подумала, что будет лучше, если она немедленно уйдет. Она помнила последний свой визит в его кабинет, когда неожиданно в его обращении к ней проявилась любезность и пугающая настойчивость в предложении помощи в устройстве ее будущего. Тогда уже ей показалось, что он рассчитывает продолжить с ней отношения, но на других не служебных основаниях. Она постаралась исчезнуть из поля его зрения, и казалось, ей это удалось, но сегодняшняя встреча в театре и его тяжелый взгляд вернули ощущение опасности, исходящее от этого человека в форме.

Анна понимала, что опасность может угрожать не только ей, но и людям, находящимся рядом, поймав его взгляд, направленный на режиссера, она решила, что будет лучше, если Соколов не будет видеть их вместе с Иваном Николаевичем. По своему опыту она знала, что сотруднику ОГПУ, недавно преобразованного в НКВД, совсем не трудно использовать имеющиеся у него служебные возможности, чтобы превратить добропорядочного человека в преступника, а в лучшем для него случае в изгоя отверженного обществом. Ей не хотелось проверять, способен ли Соколов на подобную низость.

Она еще раз улыбнулась и обратилась к Ивану Николаевичу:

– Мне правда нравится. Я уверена, сегодня будет большой успех. Только вот у меня, что-то душа не на месте, беспокоюсь как там мой Гриша. Он с утра был немного грустный, не заболел бы. Я, пожалуй, пойду домой, не обижайтесь, а завтра вы мне все подробно расскажете. Хорошо?

– Хорошо. Конечно-конечно, идите скорей, дай бог, чтобы с вашим сыном все было в порядке. Позвольте вас проводить.

Анна отрицательно покачала головой:

– Нет-нет, что вы, ведь премьера, никак нельзя здесь без вас.

– Ну, хорошо-хорошо, только до выхода.

Анна улыбнулась и прошептала:

– Ладно, проводите до выхода, но только до служебного.

Иван Николаевич удивленно поднял брови:

– Почему до служебного?

– Не хочу, чтобы видели меня уходящей в антракте.

Он пожал плечами, встал и подал ей руку:

– Как пожелаете.

Выходя из зала, Анна заметила, что Соколов тоже поднялся со своего места.

Анна поспешила пройти к служебному выходу, Иван Николаевич, прощаясь, пожелал ей увидеть сына здоровым и жизнерадостным. Анна подала ему руку:

– Еще раз прошу, не обижайтесь. До завтра, Иван Николаевич, хочу услышать одобрительные слова от москвичей.

Анна быстрым шагом отправилась домой, а Иван Николаевич, глядя ей вслед, достал из кармана пиджака папиросы и закурил.

Анастасия Георгиевна удивилась столь раннему появлению Анны, она знала о премьере и думала, что узнает о том, как все прошло только утром, в ее взгляде отразилось беспокойство:

– Аннушка, что так рано? Что-то произошло?

Анна поспешила ее успокоить:

– Не тревожьтесь, Анастасия Георгиевна, все хорошо, премьера состоялась. Просто я ушла пораньше, после окончания первого акта.

– Почему ты ушла? Ведь это первая твоя премьера. Нет, ты что-то не договариваешь. Без серьезной причины ты не могла уйти.

Анна устало опустилась на стул:

– От вас ничего не скроешь. В зале я увидела следователя, который вел мое дело, мне не понравилось, как он на меня смотрел.

Анастасия Георгиевна многозначительно покачала головой:

– Ты красивая женщина, ничего удивительного в том, что на тебя особым взглядом смотрят мужчины.

Анна брезгливо отвернулась:

– Только не этот. От его взгляда мне становится холодно, стынет кровь, мне кажется, что он из тех людей, которые приносят боль и несчастье. Когда я его увидела, почувствовала, что мне необходимо уйти, и чтобы объяснить свой внезапный уход пришлось сказать, что беспокоюсь о Грише. Это нехорошо, но другого объяснения не нашлось.

– Ничего страшного, ты мать и твое беспокойство о сыне – это нормально. Ты посмотри на него. Видишь? С ним все хорошо. Мы позанимались, поиграли.

Гриша подошел к Анне, прижался, потом показал бумажный кораблик:

– Баба Настя учила меня делать кораблики.

Анна погладила его по головке:

– Какой красивый кораблик. У тебя получается. Ты сам его сделал?

– Получается, только когда Баба Настя помогает.