Отвечу: в отличие от европейского бесовства – где экзи'стансом тамошнего мировоззрения и выступил бесноватый Адольф (а это ведь сложный богословский вопрос: следует разобрать догматы католицизма и искус протестантской ереси) – я не считаю товарища Сталина злом (здесь искус заключён в слове «считат» ь); я потому и вспомнил своё озеро детства.

Долгое озеро Норильского комбината.

Повторю: здесь искус заключён в слове «долг» – что и как считать своим долгом.

Обнадёживает одно: те, кто выжил, исполняя свой долг (например, в наши девяностые, нашу Гражданскую, на нашем ДОНБАССе и в нашей СВО) очень устойчивы к их липкой бесовшине.

Тогда (в моём детстве) центральной улицей Норильска была улица Ленина. Несколько кварталов кирпичных пятиэтажных домов сталинской постройки отделяли её от улицы Комсомольской, далее город заканчивался. На возвышенности располагалось небольшое здание бассейна в псевдо-классическом стиле.

Простите за термины. Я не знаток архитектуры.

Сразу за бассейном начинался спуск к Долгому озеру. Оно открывалось в обрамлении пара (температура воздуха под минус сорок, тогда как адова вода – не замерзала). Озеро – о-гранено берегами, посыпанными шлаком от производств. Озеро – о-божжено сернистым газом от плавки руды.

Озеро – о-бнято рельсами узкоколейки и трубами раскалённой воды с ТЭС (или – не помню – с ТЭЦ).

Вы спросите, зачем я так подробно описываю производственный пейзаж? А потому лишь, «что Божественные и небесные предметы прилично изображаются под символами, даже с ними несходными.» (Дионисий Ареопагит. О небесных иерархиях)

Что вверху, то и внизу. Я не могу описать детство Сталина, но – я могу описать моё. Причём – в доступных мне символах Сталинской Победы (образом которой может быть Норильский комбинат, без никеля которого не было бы нашей танковой брони); я потому и обращаюсь к детству, что дети – это ангелы.

Мой ангел (я – в моём детстве) любил гулять в одиночестве возле Долгого озера. Несколько раз я даже обходил его по периметру (если так можно сказать: подушечкой пальца по огранке дьявольского зрачка): «Что означают чувственные изображения Ангельских Сил; что значит огонь их, человеческий вид, глаза, ноздри, уши, уста, осязание, веки, брови, цветущий возраст, зубы, плечи, локти, руки, сердце, грудь, хребет, ноги, крылья, нагота, одеяние, светлая одежда, священническая одежда, поясы, жезлы, копья, секиры, геометрические орудия, ветры, облака, медь, янтарь, лики, рукоплескания, цветы различных камней; что значат виды льва, вола, орла; что кони и их различные цветы; что реки, колесницы, колеса, и что значит упоминаемая радость Ангелов?»

Вот это слово: радость. Только радостью (перед лицом вечности) мы оправдаем ничтожество своей плоти и неисправимую двойственность своей сути.

Поднятый (по-над собой) искусом отрочества и благами подаренного мне провидением одиночества, я шёл сквозь Ленинский проспект (вот так и Верховный вырастал из нечаевских бездн полутроцкистского большевизма), погружался в замкнутые квадраты жилых домов – так осуждённые ленинградские архитекторы пытались оберечь жильё от огромного ветра заполярной тундры.

Ирреальную душу (для которой смерти нет) – от рациональной преисподней (в которой смерть бессмертна).

Я выходил на улицу Комсомольская. Пересекал её – и начинал подниматься по заснеженной возвышенности: как её назвать? Холм? Сопка? Ума не приложу. Северные ветры срывали с земной поверхности снег: кое-где проступала почва, даже виднелись жёлтые клочья травы… Я шёл выше и выше, оставлял за собой тёплое здание бассейна.

Почти сразу начинался спуск к озеру (Долгому озеру долга).

Насколько помню, с одной стороны были устроены «фонтаны»: нечто вроде поливочного механизма в какой-нибудь пустыне. Множество тонких горячих струй били в направо и налево. Даже вода у каменистого берега была тёплой, в ней можно было купаться (кстати, как и в том бассейне) хоть при минус сорока.

Разве что: очень недалеко от берега!

Там даже (вы не поверите) – какие-то рыбки жили. Мы (дети) пробовали их ловить на крючки – не получалось, тогда брали трёхлитровые банки, проделывали в пластиковых крышках дыры, обвязывали горло верёвкой… Всё это было бес-смысленно: зачем нам смерть мелких, похожих на пиявок, рыб?

Единственный смысл человека: быть ловцом человеков. А во имя ли Сына человеческого или во отрицание Его – это вопрос к Мирозданию: как и на каком языке ты его задаёшь.

В Борисоглебе в том числе. (Константин Васильев)

Если проводить аналогию распада СССР с крушением Римской империи, можно легко впасть в смертельную ошибку: СССР был попыткой построить Царство Божье на земле (не даром мой герой был недоучившимся семинаристом): крушение Рима означало всего лишь, что Рим стал всем миром.

Но (видимо) – надо сказать о невидимом: что ни тот Рим (христианский) – не рухнул, ни Царство Божье СССР (коммунистическое) – никуда не делось: мы, его «бывшие» населянты, продолжаем его со-бытие! Потому в противовес тексту о Борисоглебе приведу другой… А потом мы отправимся в прогулку вокруг Долгого озера (озера нашего долга):

Я не говорил, за-чем я ребёнком (подростком) гулял вокруг Долгого озера? Хорошо! Поскольку (тогда) – и сам не знал: на деле это символ того, из каких бездн нам случается подниматься… Из каких бездн поднялся Верховный, чтобы стать спасителем и России, и её веры?

Я не знаю этого.

«Сталин умышленно избегал публикаций о себе и своей семье. С одной стороны, он стремился предотвратить обнародование нежелательной информации. С другой стороны, давала о себе знать подпольно-революционная привычка вообще не рассказывать лишнего – по принципу «чем меньше о тебе знают, тем лучше».