========== Текст целиком ==========

Я ел устрицы, сильно отдававшие морем, холодное белое вино смывало легкий металлический привкус, и тогда оставался только вкус моря и ощущение сочной массы во рту; и глотал холодный сок из каждой раковины, запивая его терпким вином, и у меня исчезло это ощущение опустошенности, и я почувствовал себя счастливым и начал строить планы. Хемингуэй, «Праздник, который всегда с тобой»

Знакомство

Правило первое: не иметь никаких дел с озабоченными уродами.

Шей Сильвермун пахнет морской гнилью. Это первое, о чем думает Рактер, когда видит будущую коллегу в своей мастерской.

Если переключить восприятие на цвет, электромагнитное излучение от гостьи выглядит как узор из разных оттенков изумрудного — словно волны под тяжелыми тучами в бурю: в толще воды прохладно мерцают серебряные искры.

В звуке Шей похожа на низкий мягкий аккорд, сквозь который пробиваются быстрые ноты из октавы выше: звонкий перестук, похожий на весеннюю капель в холодных родных краях Рактера, где, в отличие от Гонконга, бывает снег.

Но первым делом он чувствует именно ее запах. Не физический, а тот, что рисует ему мозг в попытке осмыслить на человеческий лад чужие ЭМ-волны. У Шей это странный влажный аромат, в котором определенно есть нотки чего-то протухшего.

Первое, что делает гостья — это растопыривает большой и указательный пальцы правой руки, словно заключив Рактера в некую рамку, прищуривается и рассматривает его очень внимательно.

— Именно такой, — со вздохом выносит она вердикт.

— Что?.. — переспрашивает он, подумав, что ослышался. Хотя учитывая количество техники, улучшающей его восприятие, ослышаться он, конечно, не мог.

— Именно такой, — терпеливо повторяет девушка, как будто это что-то разъясняет.

Потом широко улыбается – улыбка на загорелом лице белая, как рис, между передними зубами небольшая щель, — и уточняет:

— Мне сказали, что на моем корабле живет жуткий русский. Привет.

Ее кантонский так плох, что коренной гонконгец, пожалуй, ее просто бы не понял, зато «на моем корабле» она произносит с царственной небрежностью.

Рактер молча закуривает, с любопытством рассматривает ее в ответ — теперь уже в обычном, видимом человеку спектре, — она встречает его взгляд без капли смущения. Невысокая — для эльфа; огромные озера черных глаз, резкие южные черты (лицо он уже видел на видео) — итальянские, а может, греческие корни?.. Кожа смуглая, но тонкая — можно рассмотреть все голубоватые венки на предплечьях. На вид ей от силы лет четырнадцать. О настоящем ее возрасте Рактер информации не нашел: ей может быть сколько угодно от тех самых четырнадцати до — он быстро прикидывает в уме, сколько лет прошло с момента, когда по планете прокатилась волна Необъяснимых Генетических Проявлений и у матерей всего мира начали рождаться остроухие дети, — ну, скажем, до сорока с чем-то (представить такое сложно, она выглядит очень юной, но это же эльфийка).

Впрочем, его собственный возраст оставляет собеседнице не менее широкую область для догадок: отсутствие морщин в сочетании с сединой часто ставит людей в тупик. Наноботы в организме хранят его молодость не хуже эльфийских генов.

— “Именно такой” — значит жуткий? — спрашивает он, потому что ему кажется, что девушке хочется услышать этот вопрос.

— Нет, — отвечает гостья, не поясняя, однако, что же она имела в виду. — Это Гоббет считает вас жутким.

— Будьте так добры, передайте Гоббет, что самое жуткое, что я встречал на этом корабле — это содержимое кастрюли, которая вчера стояла на столе в ее комнате, когда я зашел туда занести кое-что.

Эльфийка фыркает:

— Ее так никто и не помыл, и теперь там…

С ее языка явно готово слететь какое-то остроумное продолжение фразы, но с тем, чтобы перевести его на чужой для нее язык, у нее трудности (поскольку она начала разговор на кантонском, на кастрюлю Рактер тоже пожаловался на кантонском, не желая упрощать ей жизнь). Она секунду медлит, хмурится и одновременно улыбается — в цветовом спектре это выглядит как радуга в дождь, — наконец досадливо щелкает языком и говорит:

— Вы — доктор Рактер. А меня зовут Шей Сильвермун. Давайте по-английски, а? Вы же знаете английский?

Он улыбается:

— Худо-бедно говорю, да. Так что там с кастрюлей? В ней зародился сверхразум?

Она дергает длинным ухом, ловя особенности произношения. Жалуется:

— Да. Именно это я и собиралась сказать. Вы украли мою шутку. И у вас акцент. Хотя, конечно, не такой скверный, как в фильмах про жутких русских… Наверное, потому, что долго жили в Берлине?

На слове “акцент” Шей Сильвермун делает жирное ударение. Похоже, тот простой факт, что на своем родном языке она говорит чище иностранца, кажется ей огромной победой; в эту секунду он готов допустить, что ей действительно четырнадцать. Вокруг ее рта две складочки — много говорит или часто улыбается, наверное, — но старше они ее не делают.

Конечно, тот факт, что она неплохо знакома с его биографией, Рактер тоже не оставляет без внимания, но это как раз то, чего он ожидал.

— Хотите сказать, половину акцента я взял из фильмов про жутких немцев? — шутит он.

Шей наклоняет голову к плечу, задумчиво трогает кончик своего носа, а затем с очень серьезным видом спрашивает:

— Что вы делаете сегодня вечером? Тут неподалеку есть один ресторан, где просто обалденные устрицы.

— Да, я в курсе, я живу на вашем корабле уже довольно долго. А сегодня вечером я, полагаю, буду работать с кое-какими чертежами, — приветливо говорит Рактер.

Она вскидывает брови, и удивление ее — удивление человека, непривычного к отказам — выглядит так же царственно-надменно, как и недавно брошенная фраза про корабль.

— Вы полностью проигнорировали суть вопроса. Я пригласила вас поесть устриц.

— Хорошо, давайте к сути. Возьму на себя смелость сэкономить мое и ваше время. В ресторан приглашают, чтобы завязать контакты рабочего либо романтического характера — у нас первый случай. Очевидно, вы осведомлены о моих навыках и опыте; я тоже о вас наслышан. И без всяких устриц могу сказать, что с удовольствием с вами поработаю.

— А почему, собственно, вы решили, — говорит Шей Сильвермун, не отрывая пальца от кончика носа, — что у нас не второй случай? Разве в двадцать первом веке девушка не может позвать мужчину в ресторан?

Ишь ты.

— Очень самонадеянно было бы полагать, что такая юная красивая девушка заинтересуется старым русским с железными ногами, — отвечает Рактер и запоздало осознает, что его слова больше похожи не на тактичный отказ, а на блеянье кокетливого педофила. Похоже, эльфийке в голову приходит именно эта мысль — она улыбается как-то криво, нехорошо. Говорит:

— Я старше, чем выгляжу. Точно не хотите? — и испытующе глядит на него из-под ресниц, соблазнительно (вероятно, это должно выглядеть так) склонив голову к плечу.

По ее разумению, затащить в постель малолетку, не сев в тюрьму — это невероятный успех, или что? Девушка, конечно, объективно очень привлекательна (эльфы — они почти все такие), но в Гонконге море красивых девчонок, более чем доступных, особенно если ты иностранец и у тебя есть хотя бы то невеликое количество денег, которое нужно, чтобы угостить их парой бокалов вина или стаканов виски.

— Ну, я тоже старше, чем выгляжу. Поверьте, я действительно стар, — говорит Рактер. — Быть может, я бы обрадовался вашему приглашению, когда был моложе и более… как бы это сказать… целым. Но секс уже давно, прямо скажем, лежит далеко вне сферы моих интересов.

Рактер подкрепляет эти слова ослепительной улыбкой. Эта итальянская Лолита любит прямоту — что ж, он тоже умеет быть прямым, как рельса.

Шей Сильвермун, к ее чести, не краснеет и не хихикает, лишь густые, словно углем нарисованные брови чуть приподнимаются. В цвете ее эмоции читаются лучше: канареечно-желтый всплеск удивления, тут же наливающийся густым рыжим любопытством (взгляд Шей цепляется за провода, отходящие от датаджека на шее Рактера, уходящие вниз и прячущиеся под рубашкой, и скользит ниже — по туловищу, бедрам, ногам — всему, что скрыто одеждой и представляет собой загадку). В век, когда можно реализовать с помощью магии либо имплантов самые причудливые сексуальные фантазии, его признание равносильно констатации факта, что он не в своем уме. И от эльфийки запоздало плещет грязно-серой волной настороженности: много ли человеческого вообще осталось в теле ее возможного коллеги? А как насчет души?.. (Именно в этот момент собеседники обычно бормочут: “Долбаные чоканутые риггеры”).