— Так, может, не будем мешать Юйгую и дальше господствовать над миром? — с ехидцей сказал Гэрэл.
— И высасывать соки из других стран, как он делал на протяжении последних сотен лет? Я не идиот, господин генерал, я понимаю, что счастье Юйгуя дорого обходится остальным странам. И все же я верю в то, что возможно привести другие страны к такому же процветанию, но не ценой угнетения друг друга. Надо только понять — как. Наш мир, столетиями барахтавшийся в бесконечных войнах — в нем все неправильно, чудовищно, нечестно, несправедливо; мир не должен быть таким, его будто давным-давно кто-то сломал… Но я верю, что его можно починить. И вы хотите того же, правда? Хотите изменить мир к лучшему, хоть и действуете довольно неприглядными методами… Мы с вами связаны. Вы ведь тоже это чувствуете? Это как память о чём-то несуществующем. Ложная тоска по иному, никогда не существовавшему миру.
Гэрэл вздрогнул, поднял руку, словно собираясь остановить его, однако ничего не сказал.
— Как фантомная боль… — безжалостно продолжал император. — Но что, если набраться смелости и поверить, что такой мир — правильный — может существовать?
— Если тебе будут говорить, что есть только этот мир — не верь…
— Мама, ну что ты опять… — говорит он с легким раздражением.
Она улыбается с виноватой нежностью. Худенькая, ломкая, прозрачно-голубые глаза, как всегда, смотрят куда-то мимо его лица, как будто видят что-то, невидимое ему.
— Прости… Не такая мать тебе нужна — не такая слабая, не… полоумная — так они говорят, да? Но понимаешь, даже если те миры — выдумка, это единственное хорошее, единственное красивое, что у меня есть. Они — и еще ты, Гэрэл…
Он вздыхает, усаживается рядом с ней, накрывает ее руку своей. Ему больно смотреть на нее, но он рад, что она хоть ненадолго вспомнила о его существовании.
— Ох, мама…
Она стискивает его руку.
— Мой Гэрэл… Ты, должно быть, ненавидишь меня за то, что я дала тебе жизнь — привела в этот ад. Я трусиха. Я просто хотела разделить с кем-то свое одиночество. Прошу, не презирай меня за слабость…
— Я не презираю, мама, как ты могла такое…
— Я знаю, что должна жить этим миром. Но ведь, понимаешь, человек, который оказался в тюрьме, будет пытаться из неё выбраться… Разве это слабость, что я продолжаю думать о доме, который остался за тюремной решёткой?
Он отрицательно мотает головой. Он не знает, слабость это или нет. Он просто хочет видеть ее здоровой и счастливой.
— Там хорошо… — шепчет она. — Если бы наш мир стал хоть немного похож на тот, откуда я пришла, счастливых людей было бы куда больше… Вот бы я могла показать тебе, Гэрэл! Там каждый может стать тем, кем хочет. Народ сам выбирает себе правителя. Там нет ни рабов, ни господ, а работа — радость, а не тяжелый труд, и никто не принуждает женщин выходить замуж за тех, кто им не по сердцу, или торговать своим телом, и даже у самых бедных людей достаточно денег, чтобы не умереть от голода…
— И войн тоже нет?
Мать задумчиво потирает висок тонкими пальцами.
— Не знаю… Не помню… Наверное, нет…
Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Как вообще можно было разглядеть это в таком, как он? Как кому-то вообще могло прийти в голову, что его жизнь, состоявшая из войн, интриг, предательств и — тут народная молва не врала — развешанных по столбам трупов, имеет какое-то отношение к мечте изменить мир к лучшему? «Ложная тоска по иному, никогда не существовавшему миру»… Почему он описал это именно такими словами?
Гэрэл надеялся, что его лицо остается непроницаемым.
— Вы — идеалист. И как же вы собираетесь… починить мир?
— Я пока не знаю, — серьезно сказал Юкинари. — Я надеялся, что вместе мы сможем что-то придумать.
— Вместе? — иронически переспросил Гэрэл.
Юкинари молчал.
— Где-то на этом месте вы должны позвать меня к себе на службу, — Гэрэл попытался усмехнуться, но вышло, кажется, не очень убедительно.
Юкинари не улыбнулся и не отвел взгляд.
— Да, — сказал он тихо, — в какой-то момент я представил, что мы могли бы создать эту страну и править ей вдвоем, рука об руку. Но сейчас я подумал, что ваши амбиции, наверное, не ограничиваются постом военачальника, — извините. Во всяком случае, в моей стране вы этой должностью вряд ли удовлетворитесь: Рюкоку долгое время была мирным государством и здесь совсем иначе относятся к воинскому сословию, чем у вас дома… Мы с вами уже как-то говорили об этом. В Чхонджу военным чинам оказывают больше почёта, чем гражданским, и тот, кто командует войском — без пяти минут император. У нас же переняли глупую северную традицию осуждать военных и смотреть на них свысока. Вы, должно быть, хотите большего…
Гэрэлу к этому моменту удалось отогнать наваждение и почти что взять себя в руки. Он сказал:
— Нет, я не настолько властолюбив. Я не тешу себя надеждой, что ваш народ, помешавшийся на аристократическом происхождении и богоизбранности, когда-нибудь признает меня царём. И не буду врать, что не хотел бы вам служить — я восхищаюсь вами, как, вероятно, восхищается любой, кто вас видит. Но если бы вы знали о моем происхождении, вы бы поняли, почему ваш народ никогда не примет меня. Ни как военачальника, ни в каком-либо ином качестве. Я…
Он замолчал, осознав, что и так сказал много лишнего, и сменил тему:
— Я тоже думал о мире, который вы мне сейчас описали. Вы заслужили немного откровенности, так что признаюсь — я думал о нем неисчислимое множество раз ещё с тех пор, как был мальчишкой. Я старше вас, так что у меня было больше, чем у вас, времени на размышления. И я понял, что это невозможно. Такой мир может быть только придуман. Вы хотите, чтобы наши народы смешались между собой и взяли друг у друга всё лучшее, но такого не будет. Вы мечтаете о стране, где будут править разум и свобода — но люди не стремятся ни к свободе, ни к знанию, ни к красоте, ни к законности, и вовсе не рвутся освобождаться от своих предрассудков. Жители наших стран всегда будут ненавидеть друг друга. Вы не сможете одеть чхонджусцев в парчу и научить любоваться цветущими вишнями; не заставите южан бросить коней и луки, забыть их глупые суеверия и вести цивилизованную жизнь; северян не отучите презирать остальные нации; не вобьёте в мужчин Рюкоку уважение к женщинам, а в женщин — самостоятельность. Как вы собираетесь заставить людей стать счастливыми?
— Силой, — сказал Юкинари. Он ответил быстро, а значит, был готов к такому вопросу. — Поначалу — силой. Неприятно признавать это, но вы правы — люди не любят меняться. Но сами по себе они не плохие — просто их надо немного подтолкнуть. Пройдет время, и они всё поймут и сами ощутят необходимость в таком государстве.
— Хорошо, — сказал Гэрэл, которого такой ответ не очень удивил, — допустим, так и будет. Вы прекрасный правитель. Может быть, гениальный. Вы мечтатель, но можете, когда требуется, мыслить практично; вы искренни в своем желании сделать мир лучше, что само по себе редкость; обычно все, что интересует людей — как заполучить власть, но при этом им совершенно неинтересно как-то ей распоряжаться, — не удержался он от колкости в адрес Токхына. — И все же этот ваш мир невозможен. Если проследить историю наших государств, можно увидеть, что она постоянно повторяется. Появляется талантливый правитель, такой, как вы, который поднимает страну из руин, основывает новую династию, одерживает победы, заключает союзы… Но за подъемом неизбежно следует упадок — империя распадается, вновь погружаясь в хаос. На то, о чем вы мечтаете, нужны даже не десятки, а сотни лет — и все это время власть должна удерживаться в руках одного-единственного правителя, что, как вы понимаете, невозможно. Или же нужны некие чудодейственные силы, в которые я не верю.
— А если такие силы есть?
— Ах, ну да — вы же у нас Дракон Востока, — с холодной иронией заметил Гэрэл.
— А вы, значит, не считаете себя избранником Белого Тигра?
