– Значит, вы вошли и сделали уборку за три дня до того, как мы нашли его? – уточнил ГГ. – Зачем? У вас был повод полагать, что ваш бывший супруг мертв?
– Нет-нет, что вы! Я всю дорогу думала лишь о том, что Хассе опять куда-то смылся или снова во что-нибудь вляпался, такое уже бывало. – Ее взгляд замер, уставившись на картину над телевизором, где были изображены какие-то геометрические фигуры. ГГ терпеливо ждал продолжения. Женщина нервно ковыряла кожу возле ногтей. Сами ногти были идеальные, с бледно-розовым лаком. Их цвет сочетался с обивкой дивана. Эйре стало даже неуютно, когда она обнаружила эту деталь. «Кто-то же должен держать себя в руках», – подумала она, не позволяя хаосу завладеть собой.
– Я ведь не думала, что его убили, – проговорила наконец Сесилия Рунне. – Я бы тогда решила, что…
– Что?
– Хассе казался счастливым, но у его натуры была другая, скрытая сторона, порой способная впасть во тьму. Такое сплошь и рядом бывает с великими людьми. Ощущение собственной никчемности, если на тебя никто не смотрит. Весь свет только на меня, – она что-то смахнула с глаза, слезинку или ресничку, и моргнула. – Я читала о нем в вечерних газетах. Они пишут, что он был известным актером. Но почему они не писали об этом, когда он был еще жив?
Этим утром полиция предала огласке имя погибшего. Родственники были уже поставлены в известность, и больше не было никаких причин пытаться и дальше скрывать эту информацию от прессы. Напротив, ожидалось, что общественность отзовется и поможет им в расследовании. Сейчас в Сундсвалле на телефонах сидели стажеры, которые обрабатывали поступающие от населения сведения, пытаясь отделить психов от тех, кто действительно внушал доверие.
– Он мог приглашать в ресторан совершенно чужих людей, с которыми только что познакомился, хотя нам едва хватало средств на оплату жилья и счетов. Сейчас-то я хорошо зарабатываю, но тогда… И все лишь ради того, чтобы хотя бы ненадолго оказаться в центре внимания. Ему ведь давали роли, и, бывало, он по нескольку месяцев кряду отсутствовал дома, участвуя в съемках, а потом роли перестали давать. Тогда он начал говорить о них, рассказывал забавные истории про известных актеров, с которыми он снимался, и закатывал вечеринки, чтобы показать, на что он способен.
Сесилия достала из ящика журнального столика салфетку и сдержанно высморкалась, комкая ее в кулаке.
– Иногда мне кажется, что он переехал жить обратно в Нюланд только за тем, чтобы можно было во всем обвинить Нюланд – понятно же, что никаких ролей там не получишь.
– А у вас после развода появился кто-нибудь? – спросил ГГ.
– А какое это имеет отношение к делу? – Сесилия засмеялась и чисто девчачьим жестом откинула со лба челку, закинула одну ногу на другую. – Но если вы так сильно хотите знать, то скажу: нет, не появился. Хочется ведь настоящей любви, хотя я не уверена, что снова выйду замуж.
– Вы все еще его любите?
Немного ненатуральный смех, мимолетно брошенный на ГГ взгляд, в котором сквозило больше флирта, чем это позволяла ситуация.
– Ну и вопрос. Я обязана на него отвечать?
– А это так трудно?
– Нет, просто это немного личное.
Те, кому было поручено изучить социальные сети, пришли к выводу, что Хансу Рунне нравилось то, что выкладывали на своих страницах его друзья, но о себе он не слишком много распространялся. Его последний пост был в июне, когда по каналу svt повторяли фильм с его участием. Его бывшая жена поставила этому посту сердечко.
– Это ведь я его бросила, – призналась она. – Сначала первые несколько лет он меня почти не видел, все мотался по съемкам, а потом уже сам не мог без меня жить. Он бы погиб, если бы я ушла.
– Он вас ревновал?
– Да, ревновал, но ведь я же здесь ни при чем, верно?
Вопросы продолжались. С кем Ханс Рунне общался и чем занимался, когда бывал в Хэрнёсанде, если они виделись. Ответы Сесилии не дали им ничего конкретного. Судя по всему, Рунне вел себя так, как ведут себя многие после развода – сменил круг общения, или же это само окружение исключило его из своих рядов. Кстати, супруг носил фамилию жены и хотел сохранить ее после развода – все лучше, чем снова стать Свенссоном, которым он родился.
– Я понятия не имею, с кем он мог встречаться, – сказала она. – Хассе мог подружиться с кем угодно, в чьих глазах хоть на миг загоралась искорка восхищения им.
«Биттенс Рок-бар» находился всего в двух кварталах от квартиры Сесилии Рунне, в угловом доме на Стургатан. Когда они вошли, внутри все еще царили послеполуденные спокойствие и умиротворение, предшествующие наплыву посетителей и нарушаемые лишь голосом Боба Дилана из динамиков. Судя по старой афише, в прошлые выходные здесь праздновали Октоберфест, а тем, кто был одет в ледерхозены, бармен делал пятидесятипроцентную скидку.
– Ну надо же, – немедленно отреагировал ГГ на такое заманчивое предложение. – Надо было и мне свои вытряхнуть.
По всему выходило, что в тот вечер в сентябре Ханс Рунне после прибытия на вокзал Хэрнёсанда направился прямиком сюда. Чек был оплачен час спустя, и, судя по сумме, он выпил не больше одного бокала пива.
Бармен узнал его по фотографии.
– Да, вот же черт. Я как раз видел эту новость в Сети несколько часов назад, мы еще говорили о том, что он порой захаживал сюда, но вот с кем общался? Прошу меня извинить, но я не слежу за тем, чем занимаются посетители: они заказывают пиво, и они получают пиво. Я помню, что он часто заказывал темное, в силу своей профессии я должен обращать внимание на такие вещи. Однажды обсуждали Лунделла, говорили, что с годами он приблизился в своем звучании к Тому Уэйтсу, приобрел неторопливость и несвойственную ему глубину, но потерял многое из того, что было в его песнях от Спрингстина. Тот парень сказал, что такое, наверное, бывает с возрастом, когда чувствуешь приближение большой тьмы. И жаждешь покоя уже совсем иного рода. Думаю, красиво сказано, хотя и не знаю, так ли это.
– Это было в сентябре?
– Нет-нет! Скорее уж летом. Или даже прошлым летом.
Они двинулись дальше по одному из мостов, под которым бухта сужалась, делаясь узкой, как канал. Возможно, именно этот путь избрал Ханс Рунне, когда в тот день покинул бар около восьми часов вечера – ради ужина за двести семьдесят пять крон.
ГГ шел, уткнувшись в свой телефон, бурча что-то про сотни сведений, поступающих от населения.
– Нет, ну кто обратит внимание на того, кто просто пьет пиво? Или на одинокого бедолагу, совершающего свой последний променад?
На черной воде покачивались отражения городских фонарей, дробясь на мелкие осколки света. В роду Эйры из поколения в поколение передавалась история о том, как еще задолго до Парижа, Берлина и Лондона Хэрнёсанд стал третьим по счету городом Европы, где появилось электрическое уличное освещение. Кто-то из жителей испуганно вопил, моля о прощении грехов, но большинство все же радовалось. Нажал на переключатель – и следом, как в Библии: «Да будет свет!» Теперь уже трудно представить, каким богатым был когда-то этот город.
Ресторан располагался на причале и был выстроен в виде каюты с круглыми иллюминаторами. Они успели как раз к ужину и решили заодно перекусить. Паста с лососиной и ростбиф. ГГ заказал еще бокал красного вина.
– Мне не обязательно садиться за руль, – пояснил он, – тут неподалеку есть служебная квартира, где можно переночевать.
Одного взгляда на меню и цены хватило, чтобы заключить, что Ханс Рунне расплачивался здесь только за одного человека. Указанной суммы хватило бы на горячее и самое большее на бокал домашнего вина.
– Сожалею, но я в тот вечер не работала, – заявила старшая официантка в ответ на их расспросы. Она была ровесницей Эйры, чуть за тридцать, светлые волосы, собранные в хвостик.
Снаружи чернело море.
– Вопрос – сколько нужно заплатить, чтобы позже кто-нибудь вспомнил про твое существование? – сказал ГГ, когда официантка ушла. – Где проходит эта грань? На десерте или на кофе?
