– Да как… – отвел взгляд Кирилл и передёрнул плечами.

Кратко он рассказал, что, когда Шохова отпустили, тот пришел домой. Пообщался с собутыльником-соседом, который ему в красках рассказал, как «участковый с какой-то девкой» увезли жену на ночь глядя. Его мать, которая живёт в общежитии напротив, тоже наверняка многое наговорила. Вот он и пошел разбираться хоть с кем-нибудь, а по пути ему попался не кто-нибудь, а Тургаев.

– Ну и всё. Я же не Рембо, сражаться с ним и бегать там… по всей улице, – хмуро и кратко проговорил Кирилл, но Дарья не задала ни одного уточняющего вопроса, видя, что ему не хочется об этом много говорить.

– Ты лучше вот чего скажи, пассажирка то наша не собирается по месту постоянной регистрации возвращаться?

Даша удивилась и чуть склонила голову набок. Она не ожидала, что первым делом Кирилл начнёт расспрашивать о Татьяне, муж которой ударом исподтишка отправил его в хирургию. Почему? Ему тоже хотелось, чтобы история женщины, которую он без спроса выдернул из привычного мира, закончилась хорошо? И тогда всё будет не зря. Наверное, это первая для Кирилла история, когда он сам принял решение вмешаться. Дарья помнила, как она впервые оказалась в эпицентре разрушения семьи. Ей казалось, что она просто вытянет женщину из беды на плотик спокойствия и всё встанет на свои места. Разве не достаточно просто вырвать её из-под удара?

– Пока нет… но еще мало времени прошло, – откровенно сказала Дарья, теперь уже точно зная, что всё может сложиться, как угодно. Кирилл серьёзно глянул на неё и дёрнул бровями в немом вопросе. – Она пока адаптируется, привыкает. Еще не верит, что так можно жить постоянно. Да и свекровь ей постоянно звонит, а Татьяна с ней разговаривает, хотя мы просили…

– Да-а. Бабка там та еще, – кивнул Кирилл. – Приходит в СИЗО регулярно, как в поликлинику, воет, что сыночка её спровоцировали и вообще он самооборонялся. Представляю, что она может ей наговорить. Заберите у неё телефон, да и всё.

– Ну, так нельзя, – мягко проговорила Дарья, виновато поджимая губы, потому что в глубине души и сама думала, что так было бы лучше. – Мы же не можем делать это против её воли. Ей должно быть спокойно и безопасно. Тогда всё…

– И как? – оборвал Дарью Кирилл, – спокойно? – С нажимом спросил он и даже поменял положение на кровати, чтобы погасить вспышку недопонимания, переходящую в раздражение. – Вместо переговоров с этой каргой, пусть лучше сидит, уголовный кодекс читает.

– Было бы ей еще что там читать по её ситуации, – быстро проговорила Дарья, в упор глянув на Кирилла. Какой смысл ему злиться из-за того, что подумает или скажет Татьяна, если для Шохова её слова теперь не будут иметь никакого веса. Его посадят не за Татьяну. – С недавних то пор.

– Так надо было заявление писать! – наставительно потыкал пальцем в кровать Кирилл, как в протокол тыкает полицейский. – Побои снимать! Я что, сам должен всё нарисовать? А теперь – конечно, ему даже характеристику никто плохую не даст, ни один синяк не пришьёшь. Тут вообще радоваться надо, что он в принципе сядет, какая разница за что?

– На самом деле, большая разница. От него страдала целая семья и закону на это плевать, – строго проговорила Дарья и быстро добавила, не позволив Кириллу вставить слово: – даже с заявлением! А заявление знаешь почему не пишут? Знаешь?

– Представь себе, знаю, – резко дернул головой Кирилл. – Но конкретно сейчас-то какая разница? Ты же сама сказала: она должна быть в безопасности. Так его сейчас закроют лет на семь, разводись в безопасности и дёргай отсюда. Даже заявление никакое писать не надо и бояться потом, что он спросит «какого хрена?!».

– Дело ведь не только в этой конкретной Татьяне. У тебя на участке таких сколько?

Когда в прошлом году в феврале приняли закон о декриминализации домашнего насилия, на Зимовье обрушился шквал звонков. Казалось, каждая третья позвонила по номеру кризисного центра, чтобы спросить: что делать?; теперь даже полицию вызвать будет нельзя?; его что, теперь даже до утра не заберут? «Он запер меня на балконе, тут холодно. Я нашла швабру, стучала в окно соседям, но никого нет. А тут вот еще молоток… есть… Он же придёт за мной? Если я его молотком убью, меня посадят? Или как теперь по-новому то?» – Дарья не знала, вызвала ли эта не представившаяся женщина полицию, или осталась мартовской ночью стоять на балконе, сжимая молоток. Дежурный в полиции сказал только: «ну перезвоните ей… что я могу сделать без адреса?», – как будто не знал, чем может закончиться звонок не вовремя. Еще несколько дней потом Даша читала все областные новости и продумывала пути решения проблемы с таким количеством неизвестных, но ничего, что могло бы ей подсказать финал того ночного звонка, не находила. Так и остался он незакрытой, саднящей раной.

А дикий шквал всё не прекращался. Женщины и юные девочки и раньше звонили, попросить совета, поддержки и прямой помощи. Но сейчас будто кто-то дикий и пьяный от безнаказанности, замахом отмечал возможность отделаться за него штрафом. Дарью разрывало от желания помочь и бессилия, с которым она каждый раз сталкивалась. Простые слова не помогали, уговоры не действовали. Их с Людмилой женщины не слышали, Даша по голосам понимала – они не верили. «Ты там, а я-то здесь!..»

Это было настолько пугающая лавина, что в какой-то момент Даша почувствовала, что ей приходится заставлять себя отвечать на звонки. Хоть днём, хоть утром, хоть ночью. Людмила Северовна поставила переадресацию вызовов на свой номер и бесконечно повторяла: «нужно вызывать полицию!»; «нужно писать заявление!», «нужно снимать побои!»; «теперь особенно нужно!» и каждой из них говорила: «называйте адрес, мы приедем… Ну или приезжайте сами, вместе всё решим». Тоже самое она сказала и Дарье, когда та позвонила и разрыдалась: «как я могу? Сижу тут в тёплых тапках! А их так много… Мне не хватает каких-то правильных, нужных слов!..». Даше казалось, что она проваливается в колючий ледяной наст. Он трещит, отламывается тонкими ледышками и проникает под кожу.

В те тяжелые несколько недель, перестав рыдать от невероятности происходящего, Дарья и поняла, что она не может оставаться только голосом по телефону. Потому что каждый такой разговор повисал в воздухе и разъедал изнутри мрачными предположениями. «Я не могу тут просто так сидеть», – сказала она и с тех пор появлялась везде, где могла. Приезжала и, представившись соседкой, вызывала полицию. С другой разговаривала через дверь. Третьей покупала по сброшенному из форточки паспорту билет на поезд. Передавая его из рук в руки, Дарья чувствовала себя смелой и настоящей, способной хоть что-то предотвратить. Как в двенадцать лет, когда говорила загулявшему с толпой хулиганов, Кириллу «пойдём домой».

Вера, заметив, как дочь начала задерживаться, уходить по вечерам или даже в ночь, сначала предположила самое хорошее и даже в глубине души порадовалась – наконец-то! И каким же было её разочарование, когда она поняла, что Даша уходит не на свидания. Деньги у неё начали ускользать, но никаких обновок не появлялось. Мама вздыхала и спрашивала: зачем? Дарья пожимала плечами и говорила, что это важно для женщин, у которых всё не так хорошо, как у некоторых. И для неё самой это очень важно. И невозможно было понять, что из этого важнее. Поэтому мама только вздыхала, просила быть осторожной и не лезть никуда очертя голову. Она даже досадливо рассказала об этом Светлане Тургаевой, когда та позвонила летом поздравить Веру с днём рождения. «Дашечка всегда была такой чуткой девочкой… Если б она не тянула моего Кирилла, где бы он сейчас болтался?».

Учителя относились к нему как к очередному троечнику-шалопаю на их голову, а Даше очень хотелось, чтобы это изменилось. Чтобы не только она знала, каким он может быть на самом деле и храбрым, и справедливым, и сообразительным. Она не знала, что именно надо делать, поэтому приставала к Кириллу, пытаясь то подтянуть по учебе, то втравить во внеучебное мероприятие, просто потому что по себе знала: учителя больше любят активных хорошистов. Кирилл ходил с ней по школьным конференциям, но и с теми одноклассниками, которых на конференции не брали, гулять не переставал. Когда Осокины решили, что в десятый класс Дарья пойдёт уже в городе, Кирилл пожал плечами и сказал только: «надеюсь, Дашка не будет реветь». А потом шатался по заброшкам практически весь май и чуть не завалил экзамены. Дарью мать на заброшки не пускала, каждый день говоря, что экзамены нужно сдать очень хорошо для перевода в другую школу. «Какую школу, зачем школу…» – бухтел Кирилл, когда возвращался грязный и голодный, а потом запирался в комнате.