Нина Каверина
Недосказанное
Маленькая предыстория
Сохранился листок: «Первое стихотворение».
Тихо-тихо ветер веет.
В небе ярко солнце светит.
Речка под горой блестит.
А за речкой лес стоит.
1947 год. Ученица 3 класса Гольевской школы Нина Каверина.
На память милому Папочки».
Нашлась и тетрадка со стихами подростка. В стихотворении «Родина»
есть такие слова: «Твердо по заветам Ильича Сталин к коммунизму нас ведет».
Пионерское воспитание! В 10 классе по заданию учителя немецкого языка должны были сделать перевод из Гейне. Получилось. Заставили читать в классе несколько раз. А потом пришла юность, и мечты, и печали:
Еле-еле голубеют небеса.
Голоса
не слышны в немом лесу.
И росу
солнца луч не шевелит.
Так лежит
на листе она сыром,
смятом сном,
слезкою холодной.
Родились дети, читала им длинные стихи-песенки. Особенно любили про зайца, убежавшего от лисы в домик брата.
Работа в школе отнимает все время. Два стихотворения запечатлели суматошное, славное время.
Утро ясное, утро теплое.
Ледяная роса на траве.
Редким золотом осень выткала
первый след свой на темной листве.
Еще рано, пустынен мой город.
В золотистом тумане дома.
Только мне он особенно дорог,
когда жизни кипит кутерьма.
Первый день сентября молодого.
Он нахлынет потоком детей
и цветов. И, наверное, снова
каждый вспомнит о дальней своей
школьной юности, ею зажжется,
провожая глазами ребят
и не сразу, не скоро вернется
в трудный день свой из детства назад.
Ну, а я… Я останусь в том крае,
где взрывная живет тишина,
то пугает тебя, то ласкает
детских душ кочевая волна.
Закружится, как шар многоцветный,
зазвучит, заиграет мой день.
А пока час безмолвный, рассветный
не спеша гонит сонную тень.
У меня есть пятый класс – малыши задорные.
Очаруют тотчас вас души непокорные.
Раз – дерутся, два – лежат на полу, сцепились,
три – вскочили и уже где-то растворились,
растеклись по этажам. Переменка школьная!
Но звонок. Сидят, пыхтят. Где ты, жизнь привольная?
Надо суффиксы искать, падежи, склонения
и писать, писать, писать – аж, до помрачения.
А средь них девчонки есть, пишут, не собьются.
Все четверки и пятерки им и достаются.
Всё это помнилось, тревожило, занимало и не давало покоя.
Благодарение
Осень поздняя. Рано темнеет.
Теплый сумрак заполнил мой дом.
Слышно, дождь, будто нехотя, сеет.
Как там улица? Что за окном?
Подошла. Красота-то какая!
Реки движущихся огней,
Белых, красных тревожная стая
Еле тянется. Надо б быстрей!
Едут, едут усталые люди,
Потрудились, пора отдохнуть.
Моих сверстников с ними не будет,
Где-то рядом проходит наш путь.
Грустно? Да… Нас упрямое время
Попросило сойти на ходу.
Пережитых лет тяжкое бремя
Не отбросить, оно на виду.
Тихо движемся. Как же иначе?
И в пути появляется вдруг
Удивительная задача:
Вновь вглядеться в себя и вокруг.
Нас несло ежедневное «надо»,
Как экспресс мимо милых картин.
Я теперь их приветствовать рада
Иль с собой быть один на один.
Жизнь всегда и сечет, и ласкает.
И, свободу найдя, человек
Понимает, ох, как понимает,
Что недолог заманчивый век,
Что шагать, даже тихо, непросто,
Что друзей сокращается круг.
Вопреки всему радуйся – во сто
Раз сильней, чем и правнук, и внук!
Благодарен будь каждому утру:
Ты шагаешь по теплой траве
И лицо подставляешь ветру,
Машешь вслед отгоревшей заре…
Появилось время – родились стихи. О чем они?
Давно то было
Дары памяти
Рождается ребёнок – белый лист,
на нем ни буковки, ни малой точки.
Мелькают годы, и уже не чист
листок: из запятых возник росточек.
Стал заполняться памяти архив.
Год сорок первый – ранняя ячея.
Сигнал бомбежки – ноющий мотив –
в землянку гонит строже и бойчее.
У взрослых сумрачный, суровый взгляд.
Темно. Язык коптилки сонно светит.
Все ждут, где новый громыхнет снаряд.
Считают: раз… второй, неужто третий?
Давно то было… Мой архив созрел,
заполнен так, что отлетают крышки.
Но странно: целый ворох не у дел,
мертвы, оттуда голосов не слышно.
Другие голосят и гомонят,
цветные запускают киноленты.
Какой закон высвечивает ряд
живой, взрывая памятью моменты?
Не знаю… Ими линия, судьба
прочерчена, блестит передо мною.
Уже семья, работа и – борьба
с самой собой, с нехватками, с бедою.
Ошибки, есть особые. В глазах
темнеет при одном воспоминанье.
Оценки изменились, но назад
дороги нет. Бессильно их признанье.
Тут словно бы из табакерки черт,
выскакивает память о постыдном.
Ну, мелочь, ну, случилось, низкий сорт
моих поступков… Их уже не видно!
То совести отчаянный порыв
дать подзатыльник за дела былые.
