Не иначе нашёл поддержку в районном, а то и в республиканском управлении сельского хозяйства, да и без партийных органов, наверняка, не обошлось. Сейчас не то время, чтобы какому-то директору совхоза, пусть даже и депутату Верховного Совета СССР, позволили самоуправство.

– На международной выставке в Ялте в 70-м году наш портвейн серебряную медаль взял! – горячится он, – Магарач обошёл… Инкермановских обошёл…

Интуиция подаёт мне отчаянные знаки. Не тот ли это «товарищ», которому наш главный наобещал писателя. И Толик Юшкин слишком подозрительно оказывается с ним знаком.

– Портвейн, это хорошо! – ловит ключевое слово Лотарев. – Без портвешка в душе тоска, не твёрд ни разум, ни рука.

Юля смотрит на Лотарева с обожанием.

– Юля, неси портвейн, – командует депутат.

Блондинка по какой-то причине в одиночку не справляется. Вместе с ней появляется брюнетистая и фигуристая Галя. Скорее всего, Гале не хочется бегать с бутылками по залу и хочется посмотреть на писателей. Компания к её появлению относится с большим одобрением.

– Толя, – говорю, когда депутат покидает нас на время по естественной надобности. – это судьба. Вы с товарищем Бабуном практически приятели. Девушки у него на заводе вон какие знойные. Езжай вместо меня.

Юшкин внимательно разглядывает черноглазую Галю через бокал с портвейном.

– Да и чёрт с тобой, – соглашается вдруг он, – поеду. Раз уж ты такой баран, что с тобой поделать?

Я выдыхаю, словно с плеч падает груз весом в тысячу тонн.

– Полегчало? – Лотарев опрокидывает мне в бокал остатки портвейна из бутылки.

Чокаюсь с ним и пью до дна, мне действительно полегчало. В этот момент мне кажется, что Лотарев подмигивает Толику, но списываю это на пьяную гримасу. Тем более что он и Юле подмигивает сразу после этого. Та демонстрирует пример чтения мыслей на расстоянии и без единого слова отправляется за следующей бутылкой.

Дегустация неожиданно заканчивается, но нам это не мешает. Из зеркального зала мы плавно перемещаемся в «Зимний сад», а к аскетической закуске добавляются фрукты и, кажется, дичь.

Мы танцуем, я с Галей, а Толик с блондинкой. Депутат что-то втолковывает Косте Синицину, а Лотерев спит, положив курчавую голову на скатерть.

Потом я помню заднее сиденье такси. Такой тёплый и в то же время немного пыльный запах бывает только в такси. После меня куда-то тащат.

– Ключ под ковриком, – бормочу я на тот случай, если тащат домой.

Тыдых-тыдых… тыдых-тыдых… Мою постель почему-то ритмично покачивает. Открываю глаза и вижу нависающий столик и узкую полоску окна, в котором проносятся берёзки.

Какого хрена я оказался в поезде?!

– Серёга, открой окно, а то тут такой духан стоит, что можно топор вешать, – слышу я голоса.

Открываю глаза, и голову буквально пронзает болью. Толком ещё ничего не соображаю и на автомате спрашиваю:

– Где я?

Ответом мне становится смех сразу двоих.

– Ну ты, мужик, даёшь! Ты в поезде Москва – Симферополь. Это ж надо так нажраться и не помнить, как в поезд сел.

С трудом я сажусь, голова просто раскалывается, а во рту очень гадкое ощущение. Да ещё и пить хочется.

И да, я в поезде. В купе, если быть точным, четыре полки обитые коричневым дерматином, сетчатые полочки под полотенца, столик, на котором разложена какая-то снедь, осветительные плафоны тусклого пластика, перестук колёс, весело мелькающие за окном столбы и деревья. Ну и два моих попутчика. Одного из них, как я понимаю, зовут Серёга.

– Мужики, есть что попить? – спрашиваю я и кряхтя сажусь.

– Держи, болезный, – отвечает мне один и, порывшись в сумке, достаёт оттуда стеклянную бутылку Ессентуков.

– Володь, ну что ты ему минералку суёшь? Не видишь что ли, что человеку очень плохо оттого, что вчера было хорошо? Тут надо поправлять здоровье совсем другими методами. И как звать-то тебя, болезный?

– Фёдор, – мой голос буквально скрипит как несмазанная телега, – но можно просто Михалыч.

Надо отдать должное этому Володе, он сразу всё понимает и через секунду вместо зелёной бутылки минералки появляется сразу две другие, на сей раз уже коричневые.

– Держи, Федор, – говорит Серёга, невысокий, плотно сбитый мужик лет примерно на пять-семь меня старше, – Это рижское пиво Дижалус. Корешок из Латвии привёз целый ящик. Поправляй здоровье, не стесняйся.

Он ловким движением сбивает пробку прямо об столик, проигнорировав специальную открывашку под ним, и протягивает мне пиво, видимо его только недавно вынули из холодильника, так как бутылка запотевшая.

Обычно я не похмеляюсь, не имею такой привычки. Но сейчас голова работает словно троящий движок, с перебоями. Поэтому как в тумане беру привет из Латвии и делаю сразу несколько больших глотков.

Я не большой любитель тёмного пива, вернее, я его люблю, но предпочитаю пить портеры в более камерной обстановке, но сейчас это то что нужно.

Характерная для портера сладость карамелизированного солода смывает мерзкий привкус изо рта, а достаточно крепкий градус разгоняет из головы похмельную муть. Берёзки за окном перестают опасно раскачиваться, словно я стою на штормовой палубе, а колёса стучат не по вискам, а как им и положено, по стыкам рельсов.

– Ну что? Полегчало? – участливым голосом спрашивает Серёга.

– Есть такое дело, – отвечаю.

– Ну вот и славно, – кивает он, – теперь тебе бы ещё в вагоне-ресторане чего-нибудь навернуть, желательно мясного и горяченького и всё, считай, что заново родился. А лучше бабу, – хохочет он, – но где её сейчас найдёшь!

– Спасибо, – отвечаю я, – сколько с меня за пиво?

Мой пиджак, в котором я отправился в Прагу, висит на крючке рядом с окном. Нагнувшись и посмотрев под стол, я вижу ещё и свой парусиновый чемодан с медными уголками. Всё страньше и страньше, как говорила Алиса.

– Да хорош тебе, мужик. Медицина у нас бесплатная. – смеётся Володя.

Исключительно дружелюбные и приятные попутчики мне достались. Их голоса кажутся мне смутно знакомыми, и эта мысль не даёт мне покоя, словно в памяти сидит какая-то заноза. Но будем разбираться с проблемами по мере их поступления.

– Спасибо, парни. Пойду-ка я в тамбуре постою. Проветрюсь немного.

Сначала надо узнать, как я вообще попал в этот поезд. И лучший способ для этого – прямо сейчас подойти к проводнику, ну или к проводнице. Без их участия моё, несомненно, бесчувственное тело не могло оказаться в этом купе.

Я беру свой пиджак, по идее сигареты, а такж, документы и билет должны быть в нём и выхожу в коридор.

Поезд идёт уже несколько часов, так что вагон уже приобрёл черты места обжитого и освоенного с точки зрения дорожного быта. Это, конечно, не плацкарт, где к финалу поездки попутчики становятся практически родственникам. Уровень комфорта и уединения здесь другой.

Но уже носятся по коридору дети, которым трудно усидеть несколько часов в одной клетушке. Сейчас нет гаджетов, в которые можно уткнуть чадо носом, передоверив его воспитание авторам туповатых мультиков.

Как и все дети на свете, эти моментально знакомятся и сколачивают банду из двух девчонок лет десяти, пацана немного постарше и мелкого карапуза младше-детсадовского возраста, который не совсем понимает, чем заняты старше, но таскается за ними щенячьим хвостиком.

Мимо меня величаво проходит молодящаяся дама лет пятидесяти в совершенно домашнем халате и меховых тапочках. Где-то в глубине вагона, ближе к туалету слышен звон гитары и девичий смех. Двери в большинстве купе приоткрыты, кондиционеров не имеется и, таким образом, создаётся естественная вентиляция, благо что окна и в купе и в коридорах опущены и создают необходимый сквозняк.

Надеваю пиджак и тут же запускаю руки в карманы. Так и есть мой щёгольской, привезённый с Кубы одним из наших дипломатов и благополучно у него выигранный пару лет назад, бумажник на месте.

Как и командировочные, которые я получил крупными купюрами, путёвка в ведомственную гостиницу, два трояка, пятёрка, а также мелочь, примерно рубль мелкими монетами.