Отец…
Папа живет в центре города, но иногда приезжает ко мне на выходные. Мамы у меня нет, отец работает, кажется, круглосуточно в своей фирме, и видимся мы довольно редко, но это не спасает меня от его нотаций и вечного желания контролировать. Я единственный ребенок, он один воспитывает меня с семи лет, но иногда его переживания переходят все границы.
Встать с кровати не успеваю, он уже появляется на пороге комнаты. Злющий, волосы почти дыбом, дышит тяжело, как бык перед нападением. Я точно маленький хомяк рядом с ним, дотронься до меня – и нужно будет «Скорую» вызывать.
Я очень сильно люблю папу. И знаю, что папа любит меня. Но он сложный человек, с которым не всегда легко договориться, а еще и годами выработанный командный тон не добавляет веселья нашему общению.
– Дарья, какого черта? – влетает он в комнату. Я все еще сижу на кровати. В одежде, в которой гуляла вчера… Боже. Прикрываюсь одеялом, чтобы отец не подумал ничего плохого, и делаю глазки кота из мультика, только бы он не ругался сильно. – Я стоял в подъезде пятнадцать минут! Потому что дверь была закрыта на цепочку, а ты не могла открыть, когда я стучал, или хотя бы взять трубку!
Он злится, очень сильно, а у меня совершенно нет сил, чтобы хоть что-то пытаться ему объяснить. Ночное приключение высосало из меня всю энергию, мне действительно так хреново, что, кажется, поднялась температура. От стресса, наверное…
Пытаюсь помять руками шею – ломит, неприятно – и закрываю глаза, дослушивая, какая я бессовестная, заставила отца нервничать.
Но папа сдается быстро. Обычно его хватает минут на двадцать, а сегодня и того меньше: он видит, что мне нехорошо, и тут же смягчается, хотя бубнить будет еще долго. Но уже без злости.
– Ты заболела? – Он присаживается ко мне на кровать и кладет руку на лоб. Прохладная, так хорошо… Кажется, я и правда заболела. Всегда так. Стоит мне перенервничать, как наутро поднимается температура. – Дарья, как так? Ты снова съела слишком много мороженого?
Его мне тоже много нельзя, сразу горло болит.
Киваю. Я лучше совру, что съела слишком много мороженого, чем расскажу правду, от чего у меня температура. Потому что папе такое нельзя рассказывать ни в коем случае. У него сначала будет приступ от нервов, а потом он пойдет ругаться со всей округой и искать виновника моих нервов. И не удивлюсь, если найдет.
И я бы рада, чтобы козла нашли и наказали, но нервы и здоровье папы мне все-таки дороже. Тем более что этот преследователь ничего мне не сделал. А два раза в такие ситуации не попадают ведь, да?
– Прости, пап, я просто очень крепко спала, у меня и правда температура, кажется, – выдыхаю я, и отец окончательно оттаивает. Пока он уходит в ванную, чтобы найти градусник, я быстро, хотя в моем состоянии это очень сложно, переодеваюсь в домашнее и даже успеваю нырнуть обратно под одеяло. Фух! Удалась шалость. Потому что папа не понял бы, если бы увидел, что сплю не в домашней одежде. Придумал бы себе все что угодно, кроме того, что убегала от маньяка и вырубилась на нервах без сил.
– Вот градусник, – протягивает его мне, – я на кухне, сделаю тебе чай. Я сегодня ненадолго, Дарья, работы полно.
Как будто он хоть когда-то приезжает надолго… Он работает слишком много. Чересчур. Папа всю жизнь пахал, чтобы прокормить меня и иметь возможность ни в чем меня не ограничивать. Мама бросила нас, когда мне было семь, и с тех пор папа землю роет, чтобы у меня было все. И у меня правда все есть. И на самом деле отец выстроил свою карьеру так, что ему не обязательно работать так много, но вот привычка пахать никуда не уходит, и он все так же работает с утра до вечера. Лучше бы женщину себе нашел… Он у меня такой красивый! Да толпами бы падали, если бы он только решил, что ему нужны отношения. Но… раньше он боялся меня обидеть тем, что приведет в дом женщину, а сейчас, говорит, привык один. А мне грустно от этого. Он хоть и противный, но очень хороший.
Градусник пищит, заставляя меня вынырнуть из мыслей. Держу его еще секунд двадцать, достаю, и картина маслом: тридцать восемь. Как всегда… Радует одно: обычно температура, вызванная нервами, проходит на следующий день. Надеюсь, так и будет. Потому что болеть я сильно не готова. Во-первых, это скучно. Во-вторых, хватит и того, что во-первых. Живу одна, толпы друзей у меня нет, только Сашка, но она живет далеко, да и заражать ее не хочется. Еще был Антон, но… Боюсь, общение наше уже явно не на той стадии, когда он мог бы приезжать ко мне с апельсинами.
Телефон жужжит на тумбочке, поднимаю его и улыбаюсь: Антон. Только подумала о нем. Спрашивает, в порядке ли я. Заботливый… повезет той, кто не проворонит свое счастье, как это сделала я. Сама виновата. Нечего жалеть теперь.
– Дарья, что с температурой? – Папа никогда не называет меня Дашей, кстати.
– Тридцать восемь…
Он застывает в дверном проеме с чашкой чая и смотрит на меня чуть строго, как будто бы я виновата в том, что у меня температура. Всегда так делает! Лишний раз и болеть не хочется.
– У меня командировка на две недели, и как мне тебя одну теперь оставлять в таком состоянии? – спрашивает папа, укрывая меня одеялом посильнее. А я только на секунду задумалась, что перебраться к папе на пару недель было бы очень здорово. И не из-за температуры, конечно. А из-за… Я умом понимаю, что вряд ли это был какой-то серийный убийца, который заприметил меня и теперь, пока я не стану его жертвой, не отстанет. Скорее всего, это какой-то залетный идиот, который хотел добиться своего в моменте. У него не вышло, и преследовать меня он, конечно, не станет…
Умом-то понимаю! Но вот Сашка, подруга моя лучшая, в голове моей сидит и голосом мелодичным на ухо поет, что надо остерегаться теперь, по сторонам смотреть, а еще лучше запереться дома на двенадцать замков, заколотить все окна и нос никуда не высовывать. А если и высовывать, то только с мешком за спиной, где будет нож, перцовка, бита, молоток, шокер и еще куча всего. И обязательно выходить только в кроссовках. Ну, чтобы убегать, если что, удобнее было.
Вспоминаю, как бежала вчера на каблуках под жутко-тусклым светом фонарей, и по спине бегут мурашки. Угораздило же, блин…
И только порываюсь рассказать отцу, что со мной приключилось, как вижу озадаченность на его лице по поводу того, как ему ехать в командировку, если я заболела. Черт… если я расскажу ему, что произошло, он не то что командировку, он вообще работу бросит. И охрану мне наймет. И будет сам со мной везде ходить. А еще обязательно заберет меня к себе и будет эту квартиру кому-нибудь сдавать. А я ее, между прочим, сама выбирала! Не отдам никому.
Решаю молчать, так будет для всех лучше. А я пару дней дома отлежусь, а потом и правда любые маньяки обо мне уже забудут.
– Пап, езжай и не волнуйся, я девочка взрослая, а температура быстро пройдет. Обещаю пить все лекарства и быть умницей.
– И брать трубку, когда я звоню, – ругает папа за инцидент с дверью. Спасибо, не спрашивает, почему я вообще на все замки закрылась.
– Есть, мой генерал! – улыбаюсь я натянуто, прикладывая ладонь к голове, и даже на это движение сил едва хватает. Я просто хочу спать…
Засыпаю мгновенно, только краем сознания слышу еще какие-то слова отца, а через некоторое время – звук закрывающейся двери.
После нервного напряжения мне нужно отоспаться, это поможет лучше любых лекарств. Да и делать сейчас, если честно, не особо что-то хочется. Только спать, спать и спать.
И сплю я практически целые сутки, изредка открывая глаза, чтобы дойти до ванной комнаты, ответить на звонок папы или все-таки выпить чай и таблетку от головной боли.
Я давно не испытывала такого страха, меня это очень сильно вымотало эмоционально, и даже с Сашей я нахожу силы поболтать только через день, за что, конечно, получаю выговор.
Про преследователя молчу, иначе Саша поставит на уши весь город, да еще и сама в ужасе будет ворчать свое фирменное «я же говорила». Что говорила – непонятно, но говорила же!
