– Нашла о ком думать! Может, слуги его и утопили! – громко сказал Карен с затаенным облегчением, думая, наверное: “Ух, пронесло”.

– Все может быть, – согласилась я.

– Ты сама слышала, он был плохим человеком, – напомнил парень. – Злобным эксплуататором. Кем-то вроде прославившейся зверствами Салтычихи, только мужского пола. Если граф бил и пытал крепостных крестьян, то за что им его любить и оберегать? Ничего удивительного в том, что несчастные угнетенные трудяги от него избавились при первом удобном случае. А чтобы избежать суда и не пойти всей деревней на каторгу, они сговорились наврать следствию, что граф сам утонул в болоте. Складно получается, правда ведь?

– Правда, – я согласилась, что крестьяне действительно могли жестоко отомстить злому барину-самодуру. – Только мне все равно непонятно, почему загорелая бабулька, которая ведет экскурсии, когда в музее нет Нины Климовны, назвала его живым мертвецом.

– Чего только не придумают бабки-фантазерки от скуки на старости лет, – воскликнул Карен, хитренько улыбнувшись. – Больше их слушай! У них рояль сам играет, без музыканта, и стол со стульями пляшут под музыку.

– Может, они нарочно нагоняют интригу, как в кино, – я, словно в детективе, разоблачила коварный план Нины Климовны. – Хотят, чтобы мы вернулись в Москву и там рассказали всем друзьям и знакомым о мистике в старинной усадьбе. Думают, мы приведем к ним новых посетителей музея.

– Точно, – с удовольствием подхватил Карен. – Так что, давай, Зин, поскорей забывай всяких посторонних блондинов. Давно почивших и никому не интересных, кроме занудных музейных бабок, которые сами как раритеты. Заскорузли от скукотищи, в которой они здесь годами сидят и не видят ярких огней столицы.

Карен проводил меня до крыльца дома Ивана Федосеевича. Очень не хотел оставаться за порогом, но я быстренько ускользнула от него с мороза в уютное тепло.

Спрятавшись за плотно закрытой дверью, вся раскраснелась от переживаний, и не могла понять – что это на меня нашло. Что за бурная волна внезапно накатила, откуда она взялась?

Не любовь ли снова пожаловала в гости? Ее мне только не хватало в ответственный момент, когда на кону стоят мои успехи в работе и все, что от них зависит в дальнейшей жизни. Я не могу разрушить свое будущее ради эфемерных чувств, которые сегодня кипят и будоражат сердечко, а завтра все остыло и след простыл того, кому они были посвящены и адресованы.

Понять бы еще, кто меня так встревожил… Карен? Мы с ним не первый раз ходим рядом и говорим. Что изменилось со дня нашего знакомства? И знать бы, почему, стоит мне закрыть глаза, так сразу же передо мной встает загадочный блондин с портрета. В рост, а не по плечи, как его нарисовал художник на картине из усадьбы. Живой и дышащий, хотя прекрасно понимаю, что он умер больше чем сотню лет назад. Настолько я еще не потеряла разум, чтобы забыть исторический факт.

Быть такого не может, чтобы покойник вызывал живые чувства! Совсем я в мыслях запуталась!

Карен прав, надо выкинуть музейные байки из головы. Правды в них нет. И в наши дни любят приукрашивать страшненьких людей для фотографий в газету. Доярку – ударницу по надоям так размалюют, что станет краше известной молодой певички. Что говорить о временах, когда простой народ боялся самовластных буржуев. Может, был тот граф-блондин страшнее огородного пугала.

Я занялась готовкой. Думала, что свидание с крупой, солью и деревенскими пряностями, насушенными с лета, отвлечет от лишних мыслей и развеет ненужные чувства. Но, перебирая грязное пшено, в котором чего только не попадалось: от колючего овсюга до мелких камешков, я продолжала вспоминать молодого мужчину с портрета. Все мне казалось, будто красивый блондин с непривычно длинными для советского человека волосами не только вполне себе жив, но и ходит где-то рядом. Я словно чувствовала его… Раз даже приоткрыла занавеску и выглянула во двор. Почудилось, что он стоит под окном и смотрит на меня в щель между застиранными пестрыми тряпицами на протянутой вместо карниза веревочке.

Так бы с ума не сойти… Надо вспомнить забавные юморески, сценки из комедий для настроения.

Я стала тихо напевать, укрощая пшенную кашу, которая норовила убежать из кастрюли. После удобной газовой плиты с четырьмя конфорками мне было нелегко приспособиться к настоящему очагу, который словно пришел из времен властвования графа Безымянного в здешних краях. Я обожгла правую руку – ладонь и два пальца, и очень испугалась, что ожог будет долго болеть.

У княжны Бекасовой нежные ручки, за нее слуги делают всю работу по дому. Закрасить кожу можно, если останется темное пятно, но как мне держать веер, пяльцы и иглу? Со свечкой в церкви я завтра должна справиться. А послезавтра меня ждет тройка рысаков. По сценарию княжна убегает на свидание, обманув старенького кучера. Придется взять в руки поводья.

Кашу я не смогла дальше помешивать. Промывая из ковшика место ожога, я все-таки упустила ее. Молочная пшенка пролилась на дровяную плиту.

Иван Федосеевич пришел вовремя, стал моим спасителем от проделок неукротимой каши.

– Что ж ты так ее раскочегарила? – сняв лохматую ушанку, хозяин дома почесал бороду. – Надо было вполовину меньше кидать, – он открыл растопку и зажмурился от дохнувшего на него жара, – и не большие дровишки, а самые маленькие щепки и чурочки.

– Простите, Иван Федосеевич, это с непривычки, – я подула на обожженную ладонь. – В городе у нас газификация.

– Ай, ладно, чего ворчать на городскую молодежь? – старик распрямился, придерживаясь за поясницу. – Старшая внучка моя тоже как приедет – одни происшествия. То палец воротами хлева прищемит, то петух ее поклюет. Младшенькую внучку я даже не пускаю в такие опасные места. А к печке с плитой строго-настрого ей запрещаю подходить. Грожу, мол, не получишь ты конфет от деда Вани, ежели не будешь слушаться.

Он составил кастрюлю с очага остывать и подошел ко мне, взял за руку жесткими цепкими пальцами.

– А ну, дай посмотреть. Ай, батюшки, уже волдыри вздулись, – старик поцокал языком, сокрушенно качая головой. – Ну не горюй. Все пройдет. Хороший старинный рецепт оставила прабабка, она мне в детстве царапины, гнойники, всякую мелкую дрянь лечила особой мазью. Погоди, я вспомню, куда дел мазь: положил в шкафчик или для холода оставил в погребе.

Иван Федосеевич ушел с кухни и быстро вернулся с открытой маленькой баночкой, в ней была светлая желто-зеленая мазь. Пахла она приятно.

– На травах и меду, без химии, – старик густо замазал ожоги. – Присядь, пусть застывает.

Он пододвинул ко мне стул, и я села, положив обожженную руку на колено ладонью вверх. Мазь холодила кожу, облегчая боль.

Скоро пришла Тоня. Она вместе со мной расстроилась по поводу маленькой, но очень несвоевременной неприятности.

Иван Федосеевич разложил кашу по тарелкам. Пшенка слегка подгорела и стала немного жесткой, но, к счастью, получилась съедобной.

Я старалась приспособиться есть левой рукой. Это было непросто. Пару раз я чуть не пронесла мимо рта ложку и не обляпалась.

За ужином хозяин дома рассказывал истории из своей жизни, поведал нам об опасных приключениях, когда они с другом Никифором партизанили в годы войны.

К нам на огонек заглянули ребята. Вошли в открытую дверь без стука, чем вызвали недовольство хозяина.

Я сложила руки на коленях, прикрыла обожженную здоровой, чтобы не расстраивать друзей и не давать повода для долгих ночных разговоров о том, что делать на съемках с нашей маленькой проблемой.

– А чего вы сюда захаживаете на ночь глядя, ась? – сердито заворчал Иван Федосеевич. – Повадились таким макаром к девчатам заруливать! Стыдно, товарищи комсомольцы. Неприлично себя ведете.

– А может, это мы к вам, Иван Федосеич, в гости пришли? – улыбнулся Карен. – Хотим перед сном послушать ваши стариковские басни.

– Ваш голос был слышен с улицы, и нам стало интересно, – поддержал Филипп.

– Я вам не Крылов, чтобы басни-то сочинять, – старик взмахнул морщинистой рукой, покрытой темными возрастными пятнами. – А что на моей памяти бывало, да чего мои бабки с дедами сказывали, то поведаю. Так и быть, присаживайтесь поближе к печке. Она у нас как раз хорошо натоплена сухими дровишками.