Наверное, эта сложная гамма чувств промелькнула на моем лице, потому что доктор поспешил успокоить меня:

– Вы, главное, молчите в любой ситуации. Для решения спорных вопросов есть я и наше руководство. Привыкнете. Ну, и плюсы в нашей работе всё же немалые. Как вам пансионат наш, понравился?

Что сказать? Уел. Трудно будет с Геворкяном.

Первый выезд, и сразу на боли в сердце. И не у кого-нибудь, а у самого министра рыбной промышленности СССР. Кутузовский проспект, элитные дома…

– Жена позвонила, – вводил меня в курс дела Авис Акопович по дороге. – Боль уже час не проходит, нитроглицерин не помогает. Плюс у Каменцева уже был инфаркт, он лежал у нас. Может, и повторный.

Наш «рафик» мчался по Кутузовскому со всей иллюминацией, машины просто разлетались в сторону. Основной фельдшер, Валентин Ильич, молчаливый тщедушный усач лет сорока, пододвинул ко мне кардиограф и сумку с кислородным баллоном. Я же вроде как стажируюсь, мне доверия нет. Да и работать в четыре руки ровно в два раза проще, чем в одно лицо.

– Григорий Степанович, вот тут направо, – Геворкян еще успевал давать указания водителю – широкоплечему крепышу лет сорока. Все на «вы», культурно…

– Сам знаю, – буркнул наш ямщик, делая крутой поворот.

У подъезда нас уже ждал мужчина в костюме. Пиджак у него топорщился под мышкой, не хватало только горящей надписи во лбу. Не любят у нас вожди встреч с простым народом. Тут вам не там, где в Швеции Пальме застрелили на улице после того, как тот пошел домой из обычного кинотеатра. А у нас будущему вождю достаточно было один раз в троллейбусе прокатиться, чтобы обрести народную любовь.

– Сюда, пожалуйста, – показал охранник. – Третий этаж, направо.

Не пошли – побежали. На третий этаж, с носилками, чемоданом, кардиографом, кислородом. Даже Геворкян нес мешок Амбу. Не хотелось бы применять.

Нас встретила женщина в халате и бигуди. За спиной у нее торчал еще один крендель в костюме, брат-близнец того, что шел за нами.

– Я Каменцева, – представилась она. – Пойдемте скорее!

Квартира – хоромы! Можно заблудиться с этой кольцевой планировкой. Но нас вели, поэтому не потерялись, быстро оказались в спальне, где на кровати с балдахином и амурчиками на ножках лежал целый министр. Губы и вправду посинели, глаза были закрыты.

– Электрокардиограмму срочно, – скомандовал Геворкян.

Валентин Ильич подал ему аппарат для измерения давления, а сам достал шприц, и его рука в готовности зависла над рядами ампул с лекарствами, будто у пианиста, готовящегося начать играть.

Пока я разворачивал аппарат ЭКГ, расслышал причитания жены: «…сил уже больше нет, проклятый ”Океан“…»

– Люда, замолчи! – министр вдруг открыл глаза, строго посмотрел на супругу. – И так хреново, а тут ты еще…

Взгляд суровый, а голос слабый. Понятное дело, тут воздуха не хватает, в мозгах знаменитая предсердечная тоска, в груди боль, да такая, что пошевелиться нет сил, и тут еще охи, делу не помогающие никак.

На электрокардиограмме была классическая картина инфаркта – с «лисьим хвостом», все как положено. Еще и желудочковые экстрасистолы, не часто, но есть. А мы что? Обезболили, лидокаин с гепарином укололи, венозный доступ обеспечили, кислородом на дорожку подышали. Всех мероприятий вместе со сборами минут на пятнадцать. Быстро погрузили Каменцева на носилки и в шесть рук – впереди встал один из охранников – потащили министра к лифту, а потом в автомобиль.

Благо ехать было близко – домчались обратно на Волынку почти мгновенно. То ли повезло, то ли дали «зеленую улицу» – даже нигде не пришлось выезжать на светофоре на красный.

Пока Геворкян сдавал министра в приемном покое, где нас уже встречала куча народу – от кардиолога до реаниматолога, и все с помощниками, я подошел к смолящему в сторонке Григорию Степановичу.

– А что за «Океан», о котором причитала жена? Не в курсе?

– Да тут все в курсе, – сплюнул водитель. – Сколько мы этих министров, замминистров уже возили… Предыдущий, Ишков – тоже с гипертоническим кризом тут валялся. Третья бригада его лечила. И тоже по «Океану». Это рыбные магазины – видел, поди?

– Да, у меня возле дома есть такой.

– Ну так вот, воровство там страшное было. Крали и крали. Черная икра, красная рыба… И говорят, наверх башляли – всем этим министрам. Ну и тут Андропов за задницы их прихватил. Директора посадил, замминистра одного. Молодец. Наконец кто-то взялся за это ворье. Что думаешь?

Водитель остро взглянул на меня.

А товарищ-то совсем непрост! Зачем он мне все это рассказывает?

– Не мое дело, – коротко ответил я. – Море, океан – мне без разницы.

– Нет, ты подожди! – Григорий Степанович прихватил меня за рукав халата. – Вот скажи. С каких таких доходов у министра пятикомнатная квартира увешана золотыми люстрами, в шкафах – китайский фарфор, картины эти древние? Они же настоящие предатели! Даже хуже. У народа воруют. Согласен? Если бы совесть чистая была, разве косили бы их болячки в их квартирах?

Все это смахивало на тупую провокацию, я увидел на пандусе вышедшую Шишкину, помахал ей рукой. Убрал ладонь водителя.

– Мне надо идти. Лиза! Ау!

Девушка обернулась, тоже помахала мне рукой. Улыбнулась. А от улыбки что? Правильно – хмурый день светлей.

– Привет. А ты здесь какими судьбами? Решила начать практику заранее, до сессии?

– Да ну, скажешь тоже. Папа попросил завезти кое-что. Работаете? А ты ничего, солидно выглядишь. Завтра что делаешь?

– Я так далеко не заглядывал. После работы узнаю. Мне еще на военную кафедру надо. И экзамены еще не закончились, не забыла?

Что-то в последнее время я начал терять Институт питания из виду. Возникла какая-то пауза в ожидании результатов исследований. Сейчас все кончилось, и пора было подбивать итоги, готовить материалы для публикации. Чазов, конечно, сделал нам царский подарок: по три сотни участников в каждой группе, инструментальное сопровождение, все протоколы оформлены так, что не подкопаешься. Да и грех жаловаться – трудились все с неподдельным энтузиазмом. Объяснялось рвение просто: коль скоро на ровном месте начали масштабно работать над темой, которой вчера в помине не было, значит, открыта дорога к публикациям вне очереди, защите и званиям. А пойдет хорошо, так, может, и госнаграда какая-нибудь обломится. Это руководству, конечно, рядовым почетные грамоты и денежные премии.

И коллеги поздравляли, бывало. В газетах бы написали, что весь мир рукоплещет триумфу советской науки, но никаких бурных продолжительных аплодисментов, переходящих в овации, пока не было. Морозов показывал приходящие на его имя письма. Большей частью из соцлагеря. Поздравляли, интересовались исследованиями. С львиной долей корреспондентов Игорь Александрович был знаком раньше. Но первые звоночки наблюдались. После публикации в «Ланцете», а потом и в «Нэйче» отзывы пошли более насыщенные. Впрочем, среди них попадались и не очень позитивные. Писали, что это одно сотрясение воздуха, и требовали доказательств. Фигня, вот закончим обработку результатов, будет им подтверждение. Сначала у нас, а через месяцок – и у них.

Одно письмо было прямо-таки знаковым. Не для всего мира, для меня. Некий Barry Marshall из Royal Perth Hospital писал, что занимался той же проблемой, но не успел продвинуться так далеко. Благодарил за подсказки, которые позволят… ну и всякое такое. Молодой парень еще, ему двадцать девять всего. Мне как-то не совсем удобно стало, когда я читал это письмо, очень доброжелательное, кстати. А потом я задвинул все моральные аспекты вдаль и постарался больше об этом не думать. Хотя Морозов это дело заметил, спросил, что там. И получил честный ответ, что нам написал парень, который мог бы нас опередить при определенной доле везения.

– Как называется возбудитель чумы? – вдруг спросил профессор.

– Иерсиния пестис, – не задумываясь, ответил я.

– Вот, видите, все студенты это знают, скажут в любом состоянии. Как вы думаете, кто открыл бактерию?