Некоторые из сподвижников Пугачева заявляли на следствии, что его женитьба на простой казачке подорвала веру в то, что их предводитель — подлинный император Петр III. С тех пор они стали ясно осознавать, что он — самозванец. Об этом говорили в своих показаниях полковник Тимофей Падуров{214}, секретари Иван Почиталин{215} и Максим Горшков{216}, а также и другие видные пугачевцы. Но красноречивее всего, пожалуй, высказался по этому поводу Тимофей Мясников: когда Пугачев возвратился из Яицкого городка в Берду, то «объявил всему войску, что он, будучи на Яике, женился на тамошней казачьей дочери Устинье Петровне, а потому и приказывал всем ее признавать и почитать за царицу. Тогда все старики о сем задумались, да и все войско тем были недовольны, что он на сие поступил. И тогда навела на некоторых сия его женитьба сумнение такое, что государи на простых никогда не женятся, а всегда берут за себя из иных государств царскую или королевскую дочь. Так, по примеру сему, и ему бы надобно было, по завладении уже государством, такую же взять. А другие говорили, что хотя царь и волен какую хочет, такую возьмет, да он-де имеет жену, которая здравствует, а закон-де запрещает от живой жены жениться, и когда бы уже всем царством завладел, то и тогда бы не ушло жениться. И так с самаго сего времяни пропала у них и охота ревностно и усердно ему служить, и у всех так, как руки опустились, и заключали, что со временем из сего выдет что-нибудь худое, а хорошего не будет. Он же, Мясников, в мыслях своих судил о сем, что самозванец зделал худо, однакож не преставал щитать ево государем и старался ему служить верно из одного усердия, а не для какого-либо награждения»{217}. Следует указать на то, что, по мнению Мясникова да и ряда других видных пугачевцев, Устинья Кузнецова не могла быть женой подлинного монарха, ибо она простая казачка, а не царская или королевская дочь. И точно такое же суждение высказано в воспоминании Бунтовой: Устинья — «простая казачка, не королевна, как ей быть за государем» (IX, 497).
Глава IV
В КРЕПОСТИ
НИЖНЕ-ОЗЕРНОЙ
С косогора дорога уходила вниз, в широкую и покатую к югу лощину. У дальнего ее края — сквозь купы прибрежной рощицы — свинцово светились воды Урала. Река, изгибаясь, омывала подножие крутого утеса. Его отвесные стены пестрели серыми космами бурьяна, осыпями камня-галечника, отвалами бурой глины. На плоской вершине кручи, за покосившимся тыном, виднелись казачьи дома и казенные строения, одиноко высился темный от древности и непогоды шатер деревянной церкви.
Разглядывая эту картину, тронутую красками осени, Пушкин вспомнил, наверное, описание Нижне-Озерной крепости в повести некоего А. К., напечатанной в «Невском альманахе на 1832 год»: крепость была невелика, казачьи дома в ней «маленькие, низенькие, по большей части сплетенные из прутьев, обмазанные глиною, покрытые соломою и огороженные плетнями», и кроме этих «избушек на курьих ножках» крепость имела «старую деревянную церковь, довольно большой и столь же старый дом крепостного начальника, караульню и длинные бревенчатые хлебные магазейны. К тому же крепость наша с трех сторон была обнесена бревенчатым тыном с двумя воротами и с востренькими башенками по углам, а с четвертой стороны плотно примыкала к уральскому берегу, крутому, как стена, и высокому», как церковный собор{218}. В повести рассказывалось о событиях, происходивших в Нижне-Озерной крепости в дни Пугачевского восстания. С той поры до приезда туда Пушкина прошло 60 лет, и время оставило здесь свои приметные следы: ушли из жизни многие очевидцы восстания, еще больше обветшали строения крепости, да и сама Нижне-Озер-пая именовалась уже не крепостью, а казачьей станицей.
Еще до приезда в Нижне-Озерную Пушкин знал об обстоятельствах взятия этой крепости Пугачевым и о других событиях, бывших здесь в дни восстания. Сведения об этом он почерпнул из архивных документов Секретной экспедиции Военной коллегии и из воспоминаний очевидцев. В тетрадях поэта уже собраны были выписки из донесений губернатора И. А. Рейнсдорпа, конспекты журнала Оренбургской губернской канцелярии, «Хроники» П. И. Рычкова и других документов, освещающих происшествия в Нижне-Озерной крепости при Пугачеве (IX, 177, 214, 514, 618, 633, 648, 762, 772–773, 778){219}. Свежи были в памяти Пушкина рассказы о тех событиях, услышанные в Бердской станице от Ирины Афанасьевны Бунтовой.
Пушкин приехал в Нижне-Озерную 20 сентября 1833 г. во второй половине дня и тотчас явился к начальнику станицы — станичному атаману, ибо только он мог разрешить и устроить встречу со старожилами — очевидцами Пугачевского восстания — и показать памятные места того времени в бывшей крепости. Атаманом Нижне-Озерной станицы в 1833 г. был зауряд-сотник Василий Иванович Агапов{220}. Он и созвал старых казаков в станичную избу для беседы с Пушкиным.
Имя одного из участников беседы удалось установить, опираясь на дорожные записи поэта и документы Оренбургского архива. В бумагах Пушкина, в записи рассказов очевидцев, освещающих взятие Нижне-Озерной крепости Пугачевым, выделяются известия о местном жителе Киселеве. Они носят характер семейных преданий: Киселев состоял в духовном родстве с комендантом премьер-майором З. И. Харловым[48] и был свидетелем его гибели при взятии крепости пугачевцами (IX, 495). Киселев — реально существовавшее лицо. По архивным документам 70-х годов XVIII в. известен отставной казак Степан Киселев{221}, он учтён, в частности, в числе жителей Нижне-Озерной крепости по списку, составленному 9 апреля 1774 г. в походной канцелярии генерал-майора П. Д. Мансурова{222}. Возникло предположение, что либо сам Степан Киселев, либо кто-то из его детей могли быть собеседниками Пушкина. Обращение к ревизской переписи жителей Нижне-Озерной станицы, проводившейся 16 апреля 1834 г., помогло точно установить, что упомянутый там 65-летний казак Иван Степанович Киселев{223} был собеседником Пушкина{224}. В 1773–1774 гг., при Пугачеве, Иван Киселев был 4—5-летним мальчиком и вряд ли мог сохранить в памяти связные представления о том времени, но, подрастая в атмосфере постоянных воспоминаний о тех событиях, которые происходили в Нижне-Озерной крепости во время восстания, он многое узнал из рассказов своего отца, старших родственников и земляков. Эти воспоминания, одни из самых примечательных для семьи Киселевых, стали частью личной его, Ивана Киселева, биографии.
Опираясь на данные о жителях Нижне-Озерной, учтенных «мансуровским» именным списком 1774 г. и ревизской переписью 1834 г., следует предположительно указать и других собеседников Пушкина. Мог поделиться с ним семейными преданиями о «Пугачевщине» 66-летний отставной казак татарин Гали Бикбов Усманов{225}, отец которого казачий капрал Бикбай Усманов был казнен пугачевцами по взятии ими Нижне-Озерной крепости. Думается, что именно он, Гали Усманов, беседуя с Пушкиным, мог пояснить, что не был при смерти отца, «…не видел я сам, а говорили другие, будто бы тут он перекрестился» (IX, 496). К числу предполагаемых собеседников поэта следует, по-видимому, отнести и 68-летнего отставного казака Игнатия Ефимовича Яковлева{226}, который мог осветить отдельные эпизоды Пугачевского восстания, опираясь как на свои смутные детские воспоминания (ему в то время было 7–8 лет), так и на рассказы отца Ефима Яковлева и его брата казачьего капрала-пугачевца Степана Яковлева (оба они учтены «мансуровским» списком 1774 г.){227}. Да и сам 46-летний станичный атаман Василий Агапов, принимавший Пушкина, многое, видимо, знал о восстании по рассказам старших сородичей казаков Михаила, Игнатия и Фрола Агаповых{228}, а также со слов своей матери Марфы Сергеевны Агаповой. Сохранилось предание, что, по-видимому, эта 72-летняя казачка спела Пушкину песню о событиях Пугачевского движения («Из Гурьева городка протекла кровью река. Из крепости, из Зерной…»), начальные строки которой поэт внес в дорожную записную книжку (IX, 493){229}, а позднее использовал в одном из примечаний к тексту «Истории Пугачева» (IX, 100). Марфа в дни восстания была 12-летней девочкой, и она вместе с другими жителями Нижне-Озерной крепости «подходила к руке Пугачева», принося ему присягу в верности{230}. Пушкин одарил платками М. С. Агапову и другую свою собеседницу старую казачку Пальгуеву — так рассказывал об этом в конце XIX в. оренбургский старожил генерал-майор В. В. Агапов — внук М. С. Агаповой, беседуя с краеведом С. Н. Севастьяновым{231}.
