– Ты собираешься на Романа снова?

– Само собой. А вы тут думали, я поджал хвост, да и все? Мы и так грекам показали, что за люди русы. Мистины тут нет, но тебе другие расскажут. Вчера уже рассказали. Мистина до Гераклеи дошел. Это почти там, куда Аскольд когда-то добрался. А Хельги Красный был в Пропонтиде[11]. Миклагарда стены видел и в Никомедии сам как цесарь все лето сидел.

– Но пока и он, и Свенельдич в глазах людей выглядят куда более удачливыми вождями, чем ты.

Сванхейд не стремилась щадить своего незнакомого сына, она хотела точно выяснить положение дел.

– У них у всех была моя удача. Я – их конунг. Я их туда привел. Я был ранен, но послал мою удачу со Свенельдичем. И эти все дары… – Ингвар запнулся.

– Привез он.

– Так привез же. Неудачливые люди привозят только раны, а не кафтаны шелковые.

Сванхейд еще помолчала. Ее быстрый ум уже связал концы: Мистина обрел у греков славу и добычу, Мистина остался в Киеве оберегать стол от соперников Ингвара… вместе с Ингваровой женой, которая больше не желает его видеть своим мужем. А Сванхейд знала, что за человек сын Свенельда, даже лучше, чем предполагал ее сын.

«Так кто там сейчас князь в Киеве?» – холодом пронзила Сванхейд тревожная мысль. Не черниговец Грозничар, не бойкий бродяга Хельги Красный… А тот человек, обладающий силой медведя, ловкостью ящера и упорством текучей воды, чей ум, ловкость и умение нравиться людям Сванхейд не так уж давно испытала на себе… Если Мистина Свенельдич пожелает сам сесть на киевский стол, пока Ингвар здесь, что ему помешает? Права Ингвара на Олегово наследство были получены из рук жены, но если эта жена теперь привечает другого… Расположение Эльги и заслуженная в походе честь сделают Мистину равным соперником Ингвару, хоть он и не королевского рода.

Прикусив губу, Сванхейд при свете огоньков на ларях рассматривала замкнутое лицо своего сына и пыталась угадать, насколько это все понимает он сам. А если не понимает – стоит ли ему говорить, как неосторожно было оставить Мистину с Эльгой? Если они заключат союз против него, из такой дали он не сможет им помешать. Сванхейд почти видела, как рвутся над его головой невидимые нити норн, как расползается и тает удача конунга, навлекая одно поражение за другим. Огонь Босфора, отказ Эйрика, возмущение в Чернигове… разрыв с княгиней Эльгой? Эти нити нужно хватать все разом, но где взять столько рук? Киев, быть может, уже потерян, а если так, не будет и удачи с греками. Затевать сейчас войну с Эйриком можно только от отчаяния – дабы умереть с честью.

– Нет, я не верю, что до этого дошло… – сама себе пробормотала Сванхейд. – И теперь тебе нужно убедить людей, что ты не разбит, чтобы уговорить их пойти с тобой снова?

– Если так все оставить, до нового договора с Романом не довести, то выходит, все было напрасно. Напрасно горели мы, напрасно десять тысяч человек положили.

– Десять тысяч… – Сванхейд, впервые услышав о числе потерь, прижала пальцы к губам.

– Опять будут люди нужны. Надо их убедить. Нанять. Не сразу опять пойдем, сперва прикинем, как под «влажный огонь» этот снова не попасть. Идти нужно берегом. А для этого нужен мир с болгарами и печенегами. Оттого у меня и Огняна…

Сванхейд кивнула: это она поняла. Она поняла и безвыходное положение сына, которому для удержания власти и достижения победы нужны были две знатные жены, Эльга и Огняна, причем обе сразу. Сванхейд усмехнулась про себя: хотя бы трудностями своими и мужеством, с которым он их одолевает, ее сын мог сравниться с героями древности. Мысль эта вызвала в ее сердце первый проблеск тепла. Сдаваться Ингвар не намерен, а значит, ее долг – его поддержать, пока не все потеряно.

– Я думала, ты сможешь сам съездить к Эйрику этой зимой… но теперь думаю, ему пока не стоит знать о наших делах, – промолвила Сванхейд. – Меренланд никуда не денется, там ты сможешь предъявить свои права и через пару лет. Но Эйрик – упрямый старый медведь. Прежде чем говорить с ним, тебе следует укрепить свою удачу. Показать, что к нему за своим пришел победитель и могучий владыка, а не бродяга, лишь бы урвать кусок, где получится.

Ингвар молчал, не в силах выдавить из себя внятную просьбу о помощи. Мать все поняла, но не сказала ему ни да, ни нет. Ему казалось, что сейчас, а не в тот далекий день в Босфоре, когда он лежал на заставе Иерон, обожженный и раненый, не зная, уцелело ли остальное войско, он достиг дна своих несчастий. Лицо Сванхейд в полутьме шомнуши, при блеске начищенных бронзовых светильников, виделось ему лицом самой норны Урд, хозяйки судьбы. Ее-то ему и надо было убедить, что он достоин помощи. Тогда, быть может, эта нить еще и вытянет его на поверхность.

Сванхейд понимала: Эйрику в Мерямаа не следует знать о неуспехе Ингвара, но понимала и другое – скрыть это от него не получится. В Хольмгарде находились два племянника Эйрика, знавшие столько же, сколько и все, а еще Несвет. Со сводным братом Ингвар познакомился в первый же вечер, но Несвет, получивший свою долю греческих подарков, повел себя на удивление сдержанно и даже приветливо. Легко было рассуждать о своих наследственных правах в глуши междуречья Мсты и Мерянской реки или даже на пирах для окрестных словенских старейшин, которые он давал в Видимире на Дожинки и Карачун. Но здесь, увидев Ингвара и его дружину – шесть сотен зверей в шелковых кафтанах, приученных есть с копья, – он разом обрел благоразумие и присмирел. Противопоставить этой силе, пусть даже потерпевшей неудачу, было нечего. Однако если Несвет и был разочарован, то скрывал это великолепно. Хельга диву давалась, наблюдая за ними издали: Несвет охотно беседовал с Ингваром, расспрашивал, выслушивал, всячески давал понять, что поддерживает брата. В эти дни словенская и русская знать много обсуждала Ингваров поход, и разговоры эти были нелегкими. Порадовавшись дарам, хёвдинги и старейшины осознали, что война-то кончилась ничем: между Ингваром и Романом, цесарем греческим, не утвержден мир, даже не шло переговоров, которые могли бы когда-то в будущем привести к заключению «торгового мира». Владыки Киева и Хольмгарда, а также все, кто от них зависим и с ними связан, оказались в непростом положении: на торги Миклагарда у них больше не было выхода из-за войны с греками, а на булгарские торги путь загораживал Эйрик мерянский. С хазарами же отношения были испорчены еще тридцать лет назад, при Олеге Вещем, и недавние подвиги Хельги Красного дела не поправили. Нет, Эйрик не отказался бы пропустить торговцев из Хольмгарда, чтобы продали в Булгаре бобров, а взамен привезли серебра и шелка, но теперь волховским русам пришлось бы заплатить ему пошлину, а значит, признать его независимым владыкой Мерямаа. Сванхейд хорошо понимала: чем сделать это, лучше несколько лет потерпеть без дорогих обновок и торговых выгод, но не закрыть себе путь ко всему этому в будущем. И Несвет, как рассказал Хельге ее брат Хедин, на этих совещаниях поддерживает Ингвара и выражает готовность помочь уладить дела между ним и Эйриком. Глядя, как он приветлив с Ингваром, Хельга едва верила своим глазам: лишь год назад этот человек замышлял захватить Сванхейд в плен, чтобы принудить к признанию его прав. А теперь, казалось, на всем свете у Ингвара нет лучшего друга.

– Несвет же не дурак, – сказал ей Хедин. – Он сидит ровно посередине между Эйриком и Ингваром. Он там не князь, но человек влиятельный. Род его матери в междуречье – из старших, уважаемых. Если между этими двумя будет война, очень важно, на чью сторону он встанет. В его силах преградить войску путь – там болота, реки, идти трудно. Если на волоке засеки поставить – долго держаться можно.

– Но чего хочет Несвет? На чью сторону он встанет? Если он поддержит Ингвара, то Хольмгардом ему уж точно не владеть!

– Да я думаю… – Хедин нахмурился. – Мало ли чем он там владеть пожелает?

– Чем? – Хельга коснулась его руки и заглянула в глаза.