Весь долгий вечер, до полуночи, шли рассказы о походе, но Хельга, к концу едва стоявшая но ногах от усталости и волнения, так и не поняла: с победой вернулся Ингвар или с поражением? Богатые кафтаны как будто говорили о первом, но ожоги на лицах и ожесточение в голосах с этим не ладили. Около половины ратников, варягов, русов и словен, не вернулось – они погибли в Боспоре Фракийском, в сражениях вдоль побережья Вифинии и Пафлагонии, под Гераклеей, в столкновении с печенегами близ днепровских порогов на обратном пути, и тени этих погибших густым роем висели над столом, увеличивая всеобщее смятение. К тому же часть рассказов и разговоров велась по-славянски, и смысл их от Хельги ускользал.

Сам Ингвар, как с изумлением поняла Хельга, провоевал только один день. В то утро, когда русские суда вошли в пролив и на них обрушился «влажный огонь», он был ранен и уже через несколько дней с частью дружины отступил от пределов Греческого царства назад, в Болгарию, где и пробыл до своей женитьбы на этой вот смуглянке. Но большая часть его войска оставалась в Греческом царстве, и хотя к Миклагарду они не приступали, все лето ходили по южному берегу Греческого моря, захватили там несколько городов и взяли хорошую добычу. Возглавлял то войско Мистина, Свенельдов сын, побратим Ингвара, но с ним сюда он не пришел – остался в Кёнугарде. Близ какого-то города люди цесаря дали русам большое сражение, в котором тоже непонятно кто выиграл, хотя крови было пролито очень много; после этого русы и отступили, и недавно, под первым снегом, прибыли в Кёнугард. В те самые дни, когда в Силверволл пришел торговый обоз из Булгара. Из того города – Гераклеи Понтийской – они сумели вывезти всю набранную к тому времени добычу, поэтому считали себя победителями. В доказательство успеха всем родичам Ингвара и знатным людям Хольмгарда были поднесены дары – серебряные милиарисии, золотые номисмы, шелковые одежды, драгоценные чаши, разные красивые заморские мелочи вроде серебряных ложек или костяных резных гребешков.

Поход, принесший добычу, неудачным считаться не может. Но Хельга видела по лицам, по голосам: что-то мешает русам торжествовать, что-то отравляет им сладость меда на этом пиру.

Разливая пиво и мед, Хельга часто подходила с кувшином к дружинному столу, и каждый раз ее пробирала дрожь тревожного волнения, будто ей предстояло покормить с руки медведя или волка. Ингвар привел с собой шесть сотен человек, по большей части наемников из-за моря, и многие из них, как и сама Хельга, не знали славянского языка; она слышала, как Логи переводил, сидя меж одним из прибывших и каким-то стариком из славянских старейшин. Они не трогали Хельгу, но она ощущала на себе пристальные взгляды этих безжалостных глаз и старалась с ними не встречаться. Иногда кто-то обращался к ней, и хотя она почти всегда понимала слова, до ее сознания они не доходили и она спешила отойти, не отвечая.

Уже за полночь Берислава, шмыгая носом, шепнула ей, что Сванхейд разрешает женщинам уйти – подавать больше ничего не надо. К тому времени уже были съедены горы мяса и хлеба, под ногами перекатывались кости. Опустели бочонки пива и меда, голоса мужчин стали громкими, движения размашистыми. Кто-то пел, кто-то задирал рубаху, показывая шрамы от тяжелых ран, кто-то рассказывал о гибели товарищей, уже не в силах сдержать слез. Хельга была рада уйти в избу вместе с Бериславой и Вояной; ее едва держали ноги, голова гудела, но возбужденный мозг долго не давал ей заснуть.

Она пока мало что поняла об успехах Ингвара с греками, но поняла, что и военные, и семейные дела его очень не просты. А значит, предсказывать последствия похода для Эйрика и Мерямаа – такое же полезное занятие, как рисовать пальцем на воде.

Проснувшись утром от плеска воды, Хельга обнаружила, что у лохани умывается мужчина, лет двадцати с небольшим, среднего роста, коренастый, с округлым приветливым лицом и рыжей бородкой. Увидев, что незнакомая девушка на лежанке, плотно занятой родственницами и служанками, в изумлении на него смотрит, он улыбнулся и подмигнул ей.

– Я – Тородд! – шепотом представился он. – Я – хозяин этого дома, но гостей не ем.

– Привет и здоровья тебе, Тородд! – так же шепотом ответила Хельга, садясь. – Наверное, тебе не очень приятно наткнуться в своем доме на толпу чужих женщин, но откуда мы могли знать, что вы как раз в это время сюда приедете!

– Нет-нет, это просто счастье – вернуться из похода домой и вместо одной красивой женщины застать здесь целый десяток! – Тородд снова ей подмигнул. – Ты какая-то наша родственница?

– О, это непросто объяснить! Я – Хельга дочь Арнора, из Силверволла. Госпожа Сванхейд пригласила меня погостить. Мой дядя Эйрик – ее двоюродный брат.

– Твой отец – Арнор Камень? То есть, – Тородд немного подумал, – ты племянница моего двоюродного дяди… ты мне кто-то вроде троюродной сестры?

– Пусть будет так! – Хельга шепотом засмеялась. – Но не кровной.

Разумеется, это Тородд – муж Бериславы, который наконец вернулся в собственный дом. Он пришел, когда Хельга уже спала, поэтому и не сообразила сразу. Наверное, она видела его вчера на пиру, то все незнакомые лица для нее слились в одно. Родной младший брат Ингвара на вид приятный человек – добродушный и приветливый. Сам Ингвар ей вчера показался совсем другим…

От их шепота проснулась Берислава и разбудила Вояну: еще не рассвело, но пора было идти заниматься хозяйством. С прибытием дружины их заботы не закончились, а только увеличились. Разместить всех прибывших в Хольмгарде не было возможности, и часть еще вчера развели по городкам и селением на Ильмене, но сотни три устроились здесь. Для них в Хольмгарде имелось несколько больших дружинных домов, где спали на помостах в два яруса и даже на полу; а еще их всех надо было кормить.

– Если бы Тородд притащил из похода другую жену, я бы его убила! – сказала Берислава, пока они смотрели, как служанки доят коров, и сами помогали доить коз. – Как только Эльга это перенесла!

– И как она перенесла? – полюбопытствовала Хельга.

– Она бросила его! – прошептала Берислава, придвинув к ней голову. – Когда она эту Огняну увидела, то упала в обморок! Мне Тородд вчера рассказал. Ты никому не говори, это они в гриднице не стали рассказывать. А потом она сказала, что знать его не хочет, и уехала в Вышгород. Сказала, там будет жить, и что ему она больше не жена, пока эта болгарыня при нем. Я бы тоже так сделала! Вот посмотрим, долго ли он будет еще князем киевским зваться, когда наследница Олега Вещего – ему больше не жена!

– О-о… – только и вымолвила изумленная Хельга.

Нетрудно было понять: это новость очень важная, в том числе и для Мерямаа, где Эльгу, княгиню киевскую, никогда в глаза не видали. Что из этого может выйти – и Хельга еще не понимала, и никто не понимал, но разрыв с женой, которая принесла Ингвару права на киевский стол, уж точно ему на пользу не пойдет.

Гридница, куда Берислава и Хельга пошли со служанками наводить порядок, напоминала поле боя. Разговоры продолжались еще долго после того, как кончилось пиво; и сейчас еще какие-то двое, так и не ложившиеся, толковали в углу, причем один говорил на северном языке, а другой – на славянском, но это им не мешало; кого каждый мысленным взором видел перед собой, оставалось загадкой. Прочие спали – на помостах, на соломе на полу, так что женщины едва могли пройти к столам и очагу. Было душно, воздух дрожал от разноголосого храпа. Стоял густой запах давно не мытых тел. Служанки принялись выгребать золу, собирать со столов и с пола кости и объедки, отмывать столы, залитые пивом, похлебками, медом, отскабливать пятна воска. Собрали глиняные светильники, чтобы заново залить их воском. У некоторых светильников масло просочилось сквозь пористую глину, но никто не заметил этого вовремя, и на столе остались черные обгорелые круги. Ходить приходилось с осторожностью, выискивая промежутки между лежащими телами хотя бы на ширину маленькой женской стопы; Хельга все время боялась, что на кого-нибудь наступит во тьме, а ее укусят в ответ. Спутники Ингвара – загорелые на греческом солнце, опаленные «влажным огнем», в грязных шелковых рубахах, со шрамами и дорогими перстнями, пока все были для нее неразличимы, но страшны, как звери, умеющие говорить.