– А вот и нет! – объявила Кристина, внося второе блюдо. Это была крупная, полная женщина с отсутствующим взглядом. – Ваша тетушка печет лучше меня только сдобные булочки, да и то раз в год. А если меня в этом доме не ценят, я могу и уйти.

– Кристина, душенька, – сказал Роберт, – вы же знаете, что без вас этот дом нельзя себе представить! А если вы уйдете, то я пойду за вами на край света. Хотя бы из-за одних только сливочных тортов. Кстати, нельзя ли сделать завтра сливочный торт?

– Нечего кормить сливочными тортами нераскаявшихся грешников. Да, по-моему, у нас и сливок-то нет. Ладно, посмотрим. Советую вам, мистер Роберт, подумать на досуге о своей душе.

Когда дверь за ней закрылась, тетя Лин тихо вздохнула.

– Двадцать лет, – произнесла она задумчиво, – целых двадцать лет. Ты даже вряд ли помнишь, когда она впервые здесь появилась сразу после приюта. Ей было всего пятнадцать, такое худенькое, несчастное существо. Она очень много ела за чаем и уверяла, что будет молиться за меня всю жизнь. И знаешь, я думаю, она действительно молится.

Что-то похожее на слезу блеснуло в голубых глазах мисс Беннет.

– Надеюсь, она повременит со спасением души, пускай сначала сделает сливочный торт, – отозвался Роберт, настроенный на грубо материалистический лад. – Как тебе понравилось кино?

– Ах, милый, я никак не могу забыть. Ведь у него было пять жен!

– У кого?

– То есть не сразу, конечно, а по очереди. Сначала он был студентом. Юным и романтичным. И…

Тетя Лин принялась излагать содержание фильма, но Роберт не слушал. Ему вдруг припомнился дом Фрэнчайз, и вернулся он к реальности, когда было пора перейти в гостиную пить кофе.

– Очень миленькая вещица, если бы только горничные это могли понять!

– О чем ты?

– О переднике. Она, видишь ли, была горничной в замке и щеголяла в этой смешной муслиновой тряпочке, словом, в фартучке, и прехорошеньком! Между прочим, у этих женщин из Фрэнчайза есть горничная? Нет? Так я и думала. Морили голодом ту, которая у них была. Давали ей…

– Тетя Лин!

– Уверяю тебя! Утром – одни крошки, оставшиеся от их завтрака. А когда у них бывал молочный пудинг…

Роберт не дослушал, что там происходило с молочным пудингом. Несмотря на вкусный ужин, он внезапно почувствовал себя усталым и мрачным. Если добрая, глупенькая тетя Лин спокойно повторяет идиотские сплетни, не видя в том никакого вреда, что же произойдет в Милфорде, когда история с девочкой получит огласку?

– И кстати, о горничных… Маленькая горничная Карлея попала в беду!

– Ты, очевидно, хочешь сказать, что кто-то вовлек ее в беду!

– Да, Артур Валлис, официант из «Белого оленя».

– Как? Опять Валлис?

– Не могу взять в толк, почему этот человек не женится? Ему бы это обходилось гораздо дешевле.

Но Роберт снова перестал слушать. Он снова был в гостиной Фрэнчайз, и кто-то посмеивался над его нетерпимостью к разного рода обобщениям. Он снова был в неопрятной комнате с мебелью, не знавшей полировки, где на стульях валялись какие-то вещи, и никто в доме не думал их прибирать. И где, как вспомнилось ему сейчас, никто не бегал за ним по пятам с пепельницей.

Прошло больше недели, и вот в один прекрасный день в дверь кабинета Роберта просунул свою маленькую седую голову мистер Хэзелтайн и сообщил, что пришел инспектор Хэллам. Затем голова исчезла: очевидно, ее владелец отправился за инспектором. Роберт с удивлением почувствовал, что волнуется – волнуется так, как в дни юности при виде доски с прикрепленным к ней листком, сообщавшим о результатах экзамена. Неужели жизнь его так безнадежно скучна, что чужая беда может до такой степени выбить его из колеи? Или дело в том, что всю последнюю неделю мать и дочь Шарп неотступно были в его мыслях и перестали быть ему чужими?

Из осторожных слов Хэллама Роберт понял, что на основании существующих сегодня показаний Скотленд-Ярд никаких действий предпринимать не собирается. Блэра особенно поразили слова «существующие сегодня показания». Итак, дело не закрывается. Просто они пока что будут сидеть тихо. Эта мысль о притихшем в ожидании Скотленд-Ярде не слишком успокаивала в данных обстоятельствах.

– Я так понимаю, что у них нет подкрепляющих свидетельств?

– Они не могут найти грузовик, который подвез девочку, – сказал Хэллам.

– Вряд ли это обстоятельство их так уж удивляет.

– Именно, – согласился Хэллам. – Ни один шофер не пойдет на риск потерять работу, сознавшись, что он кого-то подвез. В особенности девушку. Хозяева грузовиков весьма строги. А уж если с девочкой произошли неприятности и этим заинтересовалась полиция, то ни один человек в здравом рассудке в жизни не признается, что он ее видел. – Хэллам взял сигарету, предложенную Робертом. – Им позарез необходим шофер грузовика. Или кто-нибудь в этом роде.

– Да-а, – задумчиво протянул Роберт. – А что вы думаете о девочке, Хэллам?

– Девочка? Право, не знаю, что сказать… Славная девчушка. По-моему, искренняя. Могла бы быть моей дочкой.

«Вот оно, – подумал Блэр, – вот в чем главная опасность, если дело дойдет до суда. Каждому присутствующему непременно будет казаться, что девочка, дающая показания, могла бы быть его собственной дочкой. Не потому, что она беспризорная, а именно потому, что она небеспризорная. Форменная школьная курточка, юное, не тронутое косметикой личико, милые ямочки на щеках, широко расставленные честные глаза – для представителей обвинения лучшей пострадавшей и не придумаешь!»

– А в общем, такая, как и всякая другая девочка ее возраста, – добавил Хэллам. – Ничего худого о ней не скажешь.

– Значит, вы не судите людей по цвету их глаз? – заметил Роберт без всякой, впрочем, надежды на отклик.

– Ого, еще как! – неожиданно заявил Хэллам. – Уверяю вас, существует особый оттенок детски-голубого цвета, и он-то вам скажет о человеке, прежде чем тот рот успеет открыть. Обладатели таких глаз лжецы все как на подбор! – Он сделал паузу и затянулся сигаретой. – Они и к убийству предрасположены, хотя я встречал не так уж много убийц.

– Не пугайте меня, – засмеялся Роберт, – теперь я буду настороже в отношении детски-голубых глаз.

Хэллам ухмыльнулся:

– Если ваш бумажник надежно запрятан, можете не беспокоиться. Все такие голубоглазые лгут ради денег. А убивают только в том случае, если уж очень запутаются в собственном вранье. Настоящего убийцу можно узнать не по цвету глаз, а по тому, как они поставлены.

– Поставлены?

– Да. Обычно они поставлены неправильно. Глаза, я имею в виду. Похоже, будто они взяты с разных лиц.

– Но если не ошибаюсь, вы сами сказали, что видели не так уж много убийц.

– Верно. Но я прочитал множество дел об убийствах и видел фотографии. Меня всегда удивляло, что ни в одной такой книге об убийствах об этом не говорится. Я хочу сказать – о глазах, неправильно поставленных.

– Значит, это ваша собственная теория?

– Вернее, результат собственных наблюдений. Но следовало бы этим вопросом заняться. Очень любопытно. Я, знаете, дошел до того, что теперь ищу их.

– На улице, среди прохожих?

– Нет, не до такой уж степени! Но при каждом новом деле об убийстве я жду сначала фотографий. А когда их получаю, думаю: «Вот оно! Ну, что я вам говорил?»

– А если на фотографии убийцы глаза его поставлены совершенно правильно?

– Тут это почти наверняка то, что называется случайным убийством, то есть убийство совершено при таких обстоятельствах, когда каждый мог бы стать убийцей.

– Ну а если вам, скажем, попадется фотография Дамблтона, его преподобия пастора из местечка Назер, сфотографированного благодарными прихожанами, отмечающими пятилетие его преданного служения, и вы увидите, что глаза пастора поставлены неправильно? Ну-с, к какому заключению вы тогда придете?

– А вот к какому! Что он доволен женой, что дети его послушны, что денег ему хватает на жизнь, что политикой он не занимается, ладит с местной аристократией и никто в его дела не вмешивается. Другими словами, у него не было нужды кого-нибудь убивать.