— Жив, — скупо отвечает Гидо. За этим ответом может скрываться что угодно, но я не выпытываю дальше: к чему? Любые сантименты сейчас неуместны, а главное он сообщил. — Больше ничего не хочешь мне сказать?

— О чем вы?

И Гидо будто взрывается праведным гневом.

— Зачем тебе нужно это безумие? Вильхельмо похвалился, что нашел способ тебя проучить. И я могу тебя заверить: весьма действенный способ! Несущий Смерть не зря получил свое имя, неужели ты не понимаешь? Это убийца, он был сотворен убийцей! Ты ничем не поможешь Аро и погибнешь сам. Кому ты сделаешь лучше?

— Если вы пришли лишь за этим, не стоит попусту сотрясать воздух.

— Глупый мальчишка!

— Это она позвала вас?

— Кто? — непонимающе переспрашивает старый лекарь.

— Донна Вельдана, — бросаю взгляд в сторону расположившейся поодаль госпожи. — Она надоумила прийти и уговаривать меня?

От гнева бледное лицо Гидо покрывается красными пятнами.

— Ты думаешь, мне самому до тебя нет дела? Ты мне как сын!

Мои губы презрительно кривятся.

— Я сейчас расплачусь. И что вы собрались со мной делать по праву отца? Воспитывать? Слегка поздновато. Смазать разбитые коленки? Они уже давно не болят.

Так лучше. Чем меньше жалости в слегка выцветших глазах старика, тем меньше в моем сердце остается чувства вины. Некоторое время сморщенные губы под седыми усиками раскрываются и закрываются, как у выброшенной на берег рыбы, но в конце концов он произносит:

— Не болят? А как насчет шрамов на твоей спине? Неужели тебе нравится получать их ни за что?

На мгновение теряюсь, не зная, что ответить. Понимаю, что он мог себе вообразить, но не знаю, как объяснить в двух словах, откуда шрамы. А Гидо тем временем расценивает мое молчание по-своему и произносит уже тише:

— Донна Адальяро поначалу показалась мне порядочной и милосердной женщиной, но теперь очевидно, что это не так. Я хотел выкупить тебя и отпустить на свободу, сынок. Но твоя госпожа солгала, что ты сам этого не хочешь.

— Она не лгала.

— Ты пытаешься выгородить ее, но я вижу доказательства на твоей спине.

— Это не она.

Гидо смотрит на меня с болью, отступает на шаг назад, укоризненно качает головой. Во мне привычно вспыхивает злость, хватаю его сухое запястье — чуть сильнее нажмешь, и переломится — и склоняюсь к его лицу.

— Это не она! Не смейте думать об этой женщине плохо. Она сказала правду: здесь я по своей воле. И я хочу вытащить Аро. Поэтому в субботу выйду на бой.

Несколько долгих мгновений он буравит меня взглядом и в конце концов сдается.

— Что ж. Тогда мне мало что остается. Вот, возьми, — Гидо высвобождает руку из моей хватки и суетливо раскрывает свой потрепанный саквояж. Долго роется среди коробочек и пузырьков, достает знакомую мне бутылочку. — Выпьешь утром накануне боя. Всю, до конца.

— Это придаст мне сил? — усмехаюсь углом рта, чувствуя, как вместо злости в груди разливается тепло.

— Именно, — вздыхает Гидо. — Постарайся победить, сынок. Я верю: ты можешь.

Вместо ответа сгребаю тощую фигурку старика в объятия и на долю мгновения прижимаю к себе. И сразу жалею об этом дурацком порыве. Бросаю взгляд на Вель, рядом с которой невесть откуда взялась девчонка Сай, и закусываю губу, чувствуя себя еще глупее.

— Я провожу вас к госпоже.

Старик Гидо, понурив плечи, подбирает саквояж и бредет за мной. Вель напряженно вглядывается в наши лица. Кажется, Гидо слегка качнул головой, кажется, в ее взгляде проскользнуло разочарование. Вздохнув, она поднимается нам навстречу и произносит:

— Собирайся, Джай. Дон Диего прислал карету — едем к оружейнику. Дон Зальяно, если желаете, можем вас подвезти.

Научи меня бороться,

И я покажу тебе, как побеждать.

Ты мой смертный порок,

И я твой судьбоносный грех.

Дай мне почувствовать остроту

Боль

Огонь

Под моей кожей

Warrior (Beth Crowley)

Как бы мне ни хотелось, чтобы время до субботы превратилось в вечность, но утро, которого я так боялась, настало. Я проснулась в одиночестве: накануне вечером мы слегка повздорили с Джаем, когда я выпроводила его из спальни. Мое сердце разрывалось, ведь это могла быть наша с ним последняя ночь, но я не могла рисковать и истощать его силы бессмысленной похотью перед смертельным боем. А утром, дождавшись, когда стражи принялись заковывать в цепи рабов — на этот раз в качестве зрителей, а не бойцов, — я взяла ошейник с цепью и ключ, попросила рабынь меня не беспокоить и зашла к Джаю.

Он был готов. Одет, сыт, спокоен. И даже выдавил из себя улыбку, разгладив вечно насупленные брови.

— Ты не злишься? — на всякий случай спросила я, шагнув ближе. Цепь противно звякнула в моих руках.

— Нет, — его теплая ладонь мягко легла поверх моей, скользнула по предплечью и скрылась за спиной.

Он обнял меня с неприсущей ему нежностью и легонько коснулся губами моих губ.

— Пора ехать, — вздохнула я, когда он выпустил меня из объятий.

— Решила заковать меня сама? — усмехнулся он, указывая взглядом на цепь.

— Решила перед отъездом побыть с тобой наедине.

Он послушно повернулся и завел руки за спину. Приподнявшись на цыпочки, я осторожно надела на него ошейник, застегнула ремешки на запястьях и пристегнула их к цепи. Щелкнула ключом и прижалась лбом к его плечу.

— Эй, — он медленно повернулся, и я невольно спрятала лицо у него на груди. — Все будет хорошо.

Мне хотелось, чтобы его ладонь легла мне на голову, погладила волосы. Но его руки, увы, теперь были скованы за спиной. Повинуясь внезапному порыву, я обвила руками его шею, притянула бритую голову к себе и поцеловала его в губы.

— Я люблю тебя, Джай. Постарайся выжить.

Он, казалось, опешил от моего неожиданного откровения. Его рот так и остался приоткрытым, а зрачки удивленно расширенными. Не говоря больше ни слова и не давая ему возможности ответить, я стремительно вышла из комнаты, на ходу смахивая слезы.

Сражайся, словно никогда не умрешь,

Сражайся, чтобы выжить,

Сражайся, чтобы поднять корону,

Сражайся, чтобы уничтожить их

(…)

Сражайся ради себя и меня

Сражайся, борись

Ради себя и меня

Fight (All Good Things)

Гул трибун привычно врывается в уши, распорядитель старается его перекричать зычным голосом, усиленным эхом от купола Арены.

— А теперь, благородные доны и донны, на ваших глазах состоится поединок сезона! Непобедимый воин, Несущий Смерть, гроза всех континентов, способный одним только видом остановить сердце противника, сегодня вновь предстанет перед вами!

С трибун раздается единый восторженный вопль благородных зрителей. Сегодня было много смертей, много крови, но алчущая толпа не насытилась как следует, справедливо ожидая, что к финалу ей выкинут самый вкусный кусок свежего мяса. Противник, которого я вижу второй раз в жизни, ступает в центр круга. Вблизи он выглядит еще крупнее и мощнее, чем издалека. Разглядываю его с интересом: есть в его облике что-то нечеловеческое. Он просто огромен. Его словно надули силой изнутри: стальные мышцы играют под кожей, натертой маслом, каждая рука в обхвате как полторы мои, бугристая грудь шириной с океан, живот на вид твердый, как надгробный камень. Бычья шея напоминает тренировочный столб на нашей площадке. В такой увязнет любая секира, даже ювелирно наточенная. Темно-синяя вязь татуировок покрывает весь торс, руки, ноги и даже гладко бритую голову. Особенно густой рисунок на спине, отчего та кажется облитой чернилами.

— Кто же мог стать его соперником, как не счастливчик Вепрь, победивший в Битве за свободу? Перст судьбы указал на него и даровал ему жизнь вместо смерти!

Ступаю в центр, толпа шумит уже не так восторженно, в разрозненных криках мне слышится жалость. Взгляд сам собой уплывает вправо, в сенаторскую ложу, выхватывает бледную как молоко Вельдану Адальяро. Голубые глаза издалека кажутся темными — игра света и тени? Или от страха расширены зрачки? Не сразу в поле зрения попадает ее красавчик-муж, сенатор Адальяро. Он тоже смотрит на меня, уголки мальчишечьего рта надменно приподняты. Перехватив мой взгляд, он властно и медленно кладет ладонь на голое плечо Вель. Слышу, как хрустят стиснутые в кулаки пальцы, и заставляю себя отвести глаза. Не на того сейчас должна быть направлена моя злость. Несущий Смерть — чудовище, спустившееся с гор, — вот на ком должно быть сосредоточено мое желание убить.