— Спасибо, выспалась прекрасно, — в тон ему ответила я. — Тебе ли не знать.

— Я уж подумал, в напиток подмешали сонного зелья.

— В нем не было нужды: я почти не сомкнула глаз прошлой ночью, да и днем не удалось вздремнуть. А в твоей постели тепло и уютно, и никто не гремел кандалами над ухом.

В улыбку я вложила все фальшивое благодушие, на которое была способна. Еще немного — и обойду в притворстве мастерицу лицемерных восторгов Изабель.

— Что ж, тогда изволь хорошенько выспаться днем. Вечером от тебя требуется не крепкий сон, а нечто иное.

Это мы еще посмотрим, дорогой. До вечера я что-нибудь придумаю, уж поверь.

Яснее ясного: бесконечными спорами мне ничего не добиться, надо действовать тоньше. Не дождавшись открытого противостояния, Диего умолк, лишь время от времени одаривая меня мрачными взглядами, а Изабель исподволь наблюдала за нами обоими и усиленно притворялась, будто интересуется завтраком.

Когда муж уехал в Сенат, свекровь подхватила меня под локоть и увела в сад.

— Диего опечален, — доверительно сообщила она.

— С чего бы? — я изобразила удивление. — Я делаю все, чего он от меня хочет.

— Ты заснула вчера.

— Я же сказала, что не выспалась накануне. А может, все дело в напитке: он слишком меня расслабил. Зачем вы подсовываете мне эту гадость?

— Я полагала, ты девушка сообразительная и все понимаешь. Этот напиток помогает человеку приглушить протесты разума и освободить желания тела.

— Я больше не стану его пить.

Изабель горестно вздохнула.

— Опять упрямишься.

— Никакой дурман не заставит меня сделать то, чего хотите вы. Но вы говорили о взаимных уступках. Диего просил смотреть — и я смотрела, не противилась. А мой раб до сих пор в цепях!

Свекровь поджала губы.

— Я говорила тебе, что он опасен.

— Не так уж и опасен. Сегодня он просил дать ему какую-нибудь работу.

— Работу? — оживилась Изабель. — Он готов работать наравне с другими рабами?

— Думаю, да. Ему тяжело находиться в одиночестве. Каждый человек ищет общества себе подобных.

— Это хорошая новость. Он выглядит сильным — нам не помешает такой раб на лесопилке.

— Но ему нужна одежда. И… надо снять кандалы.

— Об этом мы позаботимся. Он достаточно окреп? Я велю Хорхе, чтобы нашел ему применение. Только… дорогая, ни у кого из рабов не должно быть привилегий. Если он будет работать вместе со всеми, то и жить должен как все, в бараках.

— Я обговорю с ним этот момент, — уклончиво ответила я.

Изабель укоризненно покачала головой.

— Милая, он раб, и решения принимаешь ты. Его желания не имеют значения.

Я подавила в себе порыв высказать ей все, что думаю об их правилах: недолгая жизнь в семье Адальяро научила меня тому, что добиваться своего необходимо постепенно.

После прогулки я все же поговорила с Джаем о том, где он предпочитает ночевать. Ответ меня огорчил, но не удивил: он выбрал бараки.

Что ж, я не могу вечно держать его на привязи.

Сердце бьётся всё чаще и чаще,

И уж я говорю невпопад:

— Я такой же, как вы, пропащий,

Мне теперь не уйти назад.

Сергей Есенин, «Да! Теперь — решено. Без возврата»

— Обед! — раздается голос надсмотрщика, и угрюмые изнуренные рабы спешат бросить работу, толпой стекаются к телеге с огромной бочкой.

— Чего застыл? — толкает меня в плечо Зур, крепкий раб ростом с меня самого. — Хочешь остаться голодным?

Мне уже известно, что еды не всегда привозят вдоволь, и тот, кто пришел к бочке последним, может затянуть пояс до вечера. А замираю я потому, что в голову приходит бредовая мысль: в этой бочке можно попытаться выехать за пределы лесопилки.

— Я не останусь, — скалюсь самоуверенно, и Зур скалится в ответ.

Такие беспринципные твари, как мы, всегда найдут, у кого отобрать кусок хлеба.

Но в этот раз баланды хватает на всех: густое варево с мерзким звуком плюхается в мою миску. Невольно принюхиваюсь и морщусь: пахнет так же отвратительно, как и выглядит. Они что, собрали объедки у свиней?

— Что кривишься, неженка? — насмешливо хмыкает рассевшийся напротив раб.

Кажется, его имя Найл — я еще не всех успел выучить. Но помню, что этот тип с гаденькой улыбочкой постоянно норовит увильнуть от самой тяжелой работы и обожает дразнить своих собратьев.

Бросаю на него предупреждающий взгляд. Умный человек понял бы с полуслова, но Найл, похоже, к таковым не относится.

— В господских покоях не так кормили, а, Вепрь? Каково оно — падать с небес? За что тебя сюда сослали? Не подставил задницу господину?

Слухи среди рабов распространяются быстро. Они знают, кто я и чем занимался прежде. От этого Найла мне пришлось выслушать не одну издевку. С непривычки я таскал бревна как увалень, и, когда одно из них придавило мне ногу, Найл насмешливо предложил набить деревяшке морду.

Впрочем, что мне до него? Пусть себе чешет язык, если угодно.

— Зато ты подставляешь ее всем, кому не лень, а все еще тут, — огрызается Зур в сторону Найла и садится рядом со мной.

Я молчу, будто их перебранка меня не касается. Предпочитаю не заводить близких знакомств и не лезть в драку без надобности. Доедаю баланду и возвращаюсь к работе.

Вечером нас возвращают в бараки, и я стараюсь размять затекшую поясницу. Работа на лесопилке не из легких, целый день гнуть спину под тяжестью — это тебе не морды на арене месить.

Пока женщины моются на задворках бараков, мужчины садятся в круг и занимают себя игрой: раскидывают кости. Ставят все, что могут: старую рубаху, обломок стащенной с лесопилки деревяшки — из нее можно сделать подобие сандалии для истоптанных ног, половину ужина. Я обычно держусь в стороне: ставить мне нечего, да и к играм я равнодушен.

Мимо нас гибкой тенью проходит смазливый парень. Удивительно видеть такого среди рабов: мы бритоголовы или коротко стрижены, а у него черные волосы вьются ниже плеч. Одежда вроде рабская, но выглядит значительно лучше, чем наше тряпье. Парень бросает на нас скользящий взгляд и с полуулыбкой идет на задворки.

— Это кто? — киваю Зуру.

— Ким, — хмыкает тот.

— Он тоже раб?

— А то кто же. Только не чета нам с тобой. Это постельный раб. Удовлетворяет господ.

— Господ? — не могу скрыть удивления. — Ты имеешь в виду госпожу Адальяро?

— И ее, и ее сынка, — усмехается Зур. — Очень они любят постельные увеселения. Сам он немой, зато его подружка однажды проболталась. Дон Диего обожает смотреть, как он ее трахает.

Моя верхняя губа приподнимается в злобном оскале. Почему-то на ум приходит донна Вельдана. Не потому ли она плакала по ночам, что ее красавчик любит такие развлечения?

— Нашел кому рассказывать, — вмешивается Найл, бросая в круг кость. — Его же самого вытряхнули из перины молодой донны.

Что за бред он несет? Перед глазами встает кровавая пелена, а руки сами собой сжимаются в кулаки.

— Говори, да не заговаривайся, — осаживает его Зур. — Вепрь был бойцом, а не шлюхой.

— А ты сам у него спроси. Он ведь жил в ее покоях, думаешь, чем они там занимались, а? Эй, Вепрь, это донна отсасывала тебе, или наоборот?

Хруст костей и испуганные вопли проясняют помутившийся от ярости разум, и в следующий миг чьи-то руки оттаскивают меня от окровавленного и воющего Найла. Не глядя на того, кто вцепился в меня, выворачиваю ему руку и слышу новый вопль боли.

— Ты очумел? — хватает меня за грудки Зур. — Смерти хочешь?

На переполох появляется мерзкая тварь Хорхе.

— В чем дело? — он вынимает из-за голенища хлыст и похлопывает себя по сапогу.

Рабы мигом падают на колени и бьются лбами о грунт. Все, кроме воющего Найла, стонущего раба с неестественно вывернутой рукой и меня.

— Это ты сделал? — указывает Хорхе на пострадавших кончиком хлыста.

— Я.

— А известно ли тебе, раб, что господское добро может портить только господин? — вкрадчиво интересуется он.