Сапоги, подаренные капитаном другой галеры, с меня сняли перед тем, как застегнуть на щиколотке железный хомут. Но не отобрали: как и звенья цепи, они катаются по настилу туда-сюда в такт крену бортов. Не отобрали и теплый жилет, который я аккуратно постелил поверх жесткого соломенного тюфяка.

Что происходило снаружи в первые сутки после моего возвращения, я решительно не понимал. Галера какое-то время двигалась, затем всю ночь стояла на рейде, опасно открытая всем ветрам и волнению. Судя по голодному урчанию желудка, который получил свою порцию кормежки еще утром, теперь уже середина дня, и галера наконец-то вновь набирает ход.

Дверь открывается, и я вскидываю голову, пытаясь разглядеть вошедшего.

Это не Ким. Меня почтил присутствием сам сенатор Диего Адальяро.

Смотрю на него безучастно. Я только-только нашел относительно устойчивое положение: сидя с согнутыми коленями, упираясь ногами в настил, а ноющей спиной — в переборку каюты. Вставать и бухаться на колени, сгибаясь в три погибели, совсем неохота. Понимаю, что сейчас схлопочу по плечам хлыстом, а может быть, и не единожды, но не могу преодолеть странного оцепенения.

Однако господин не спешит хвататься за хлыст. Некоторое время стоит, привыкая к полумраку, а затем неторопливо зажигает прикрепленную к переборке масляную лампу. Брезгливо покосившись на источающую отнюдь не благовоние отхожую жестянку, садится на крышку массивного сундука, намертво закрепленного на досках настила, и лениво вытягивает ноги прямо передо мной. Хочет, чтобы я полюбовался на его безупречно сидящие бриджи и дорогие кожаные сапоги?

Благородный дон смотрит внимательно, изучающе. Статный, породистый красавец — такой и впрямь как нельзя лучше подходит в мужья миловидной, воспитанной девушке из знатной семьи…

При мысли о Вель нечто тяжелое и безжалостное стискивает грудь. Хочется разорвать себе душу и вытрясти из нее образ, плотно засевший внутри. Обвиняющий взгляд, дрожащие губы с опущенными вниз уголками, обидные слова, отравленными стрелами вонзившиеся в сердце…

— Что морщишься? — хмыкает красавчик и откидывается спиной на деревянные доски переборки. — Не рад видеть своего господина?

Я молчу, не сводя с него глаз. Отвечать на подобный вопрос бессмысленно, мы оба это знаем. Всё жду, когда он вспылит и потребует встать на колени, но красавчик рассматривает меня с нескрываемым любопытством и вовсе без гнева.

Настил вновь норовит уйти из-под ног. Звенит цепь, громыхают по деревянным доскам мои сапоги, мы с красавчиком одновременно ищем опору руками, чтобы не упасть.

— Должен признать: ты меня не обманул, — продолжает красавчик, когда палуба возвращается в горизонтальное положение. Презрительно пинает некстати подвернувшийся под ногу сапог и вновь смотрит на меня. — Доброй половины грузов мы, конечно, не досчитались, и это прискорбно. Зато корабли целы и смогут продолжить путь на север.

— Без охраны? — вырывается у меня.

Хотя какое мне дело теперь до этих судов?

В темных глазах Диего Адальяро вспыхивает нечто похожее на одобрение.

— Я договорился с капитаном галеона, который следовал с нами — он сопроводит караван до Аверленда. Кроме того, вчера вечером, когда мы встали на рейд к северу от Туманных островов, нам повстречался патрульный корвет. Он доведет корабли до ближайшего порта, где капитаны пополнят запасы воды и провизии, перебазируют груз, подыщут матросов и наймут надлежащую охрану. После этого корвет вернет в Кастаделлу порожние корабли — им нет нужды без дела болтаться в море.

— А мы… возвращаемся обратно?

— А ты хотел бы еще побездельничать? — усмехается красавчик. — Да, мы едем домой. Две боевые галеры вполне способны за себя постоять.

Значит, если на пути назад не случится непредвиденного, уже через неделю мы вернемся в поместье.

Где Вель станет меня избегать и смотреть так, будто клеймо лжеца и предателя выжжено у меня на лице.

— Ты и правда с севера? — задает неожиданный вопрос красавчик.

На короткий миг я теряюсь. Впрочем, тут мне скрывать нечего.

— Да, господин.

— Похоже, ты неплохо разбираешься в навигации.

— Я служил в королевском флоте Аверленда почти три года, — осторожно отвечаю я.

В какой-то момент мелькает мысль: сейчас Диего Адальяро спросит о том, как я попал в рабство. Выслушает мою историю, все поймет и исправит ошибку. Велит разыскать на рабовладельческих рынках моих сослуживцев. А потом предпримет что-нибудь, чтобы в дальнейшем северяне не попадали в рабство к южанам… И тогда я прощу ему все: унижения, беспричинную порку, кандалы во время недолгих встреч с Вель… Но вместо этого он горделиво поджимает губы и вздергивает подбородок.

— Ты можешь выдумывать что угодно, но меня ты не проведешь, как мою легковерную жену.

Чтобы не выдать острого разочарования, опускаю голову. Диего Адальяро некоторое время молчит, словно ожидая возражений, а затем продолжает:

— Освободилось несколько мест на кубрике: часть команды временно перешла на грузовые суда. Можешь занять место там и выполнять распоряжения капитана. И попробуй только что-нибудь учудить: тут же отправишься на цепи к гребным рабам.

Он поднимается, делает несколько неторопливых шагов в сторону двери, а затем снова оборачивается.

— И вот что. Прекрати морочить голову моей жене. У нее мягкое, доверчивое сердце, а ты лжив и изворотлив. Если я узнаю, что ты исподтишка настраиваешь ее против меня… я забуду о своей безграничной доброте.

Он уходит, не закрыв за собой двери. Некоторое время я смотрю ему вслед, а затем на пороге появляется пара матросов. Они отцепляют цепь от моей ноги — и я снова чувствую себя почти свободным.

О да, благородный сенатор Адальяро. Твоя жена и в самом деле доверчива и милосердна. Но не с той стороны ты ожидаешь неприятностей.

А когда поймешь это, сильно пожалеешь, что отмахнулся от правды.

Донна Эстелла, будто заподозрив неладное, четыре дня тому назад исчезла из поместья ди Гальвез. Вун, которого я раз за разом отправляла к ней с поручением, возвращался ни с чем. Впрочем, продержать эту даму в приятном заблуждении мне удалось дольше недели — Диего наверняка будет мною доволен.

С Изабель мы соблюдали холодный нейтралитет. Она больше не докучала мне воспитательными монологами о любви и верности мужу, а я старалась лишний раз не показываться на тренировочной площадке.

После откровенного разговора с Жало я долго думала, чем можно ему помочь. Первым порывом, разумеется, было немедленно выписать вольную. Но, поразмыслив немного, я решила не торопиться и не стала напрасно его обнадеживать. С одной стороны, еще не стерлось из памяти происшествие с Джаем, когда он, едва получив свободу, распорядился ею в высшей степени неразумно и немедленно отправился убивать своего мучителя. С другой стороны, я чувствовала, что не в праве принимать подобные решения в отсутствие Джая. Если я стану отпускать одного раба за другим только лишь потому, что прониклась их несправедливой судьбой, то разрушу его благородный замысел. Горький опыт научил меня: помогая одному человеку, ты тем самым можешь погубить другого.

Да и где бы Жало искал свою жену, даже получив свободу? Из скупого, сбивчивого рассказа, перемежаемого зубовным скрежетом и судорожными вздохами, я узнала, что на их горную деревеньку напали охотники за головами. Жало сражался наравне с другими мужчинами, защищая свою семью и дом, но был опутан ловчими сетями, обезоружен, оглушен и в скором времени продан работорговцам. Женщины и дети, не сумевшие укрыться в горах, без мужчин, способных их защитить, были обречены на ужасную судьбу — мы оба понимали это.

Выслушав печальную историю Жало, я до конца дня ходила мрачнее тучи. В конце концов Лей не выдержала и заставила меня во всем признаться. И когда я облегчила перед ней душу, верная и чуткая Лей в который раз меня удивила. Попросила отпустить ее в город — на рабовладельческий рынок, к торговцу Кайро, и разузнать через него, не поступала ли на рынки Саллиды красивая горянка по имени Изен. Лей уверяла, что отметина на шее — родимое пятно в виде полумесяца, которым наградили женщину боги, — значительно облегчит поиски.