За день я настолько устала, что заснула, так и не встретив мужа из Сената, и бессовестно проспала до самого утра среды.
За завтраком все, кроме меня, пребывали в приподнятом настроении. Изабель рассуждала о том, как удачно все сложилось с отправкой корабля, и так рьяно благодарила меня за поданную идею с наемными работниками, что я почти поверила в ее искренность. Диего обещал приехать пораньше, чтобы забрать меня на представление. Даже не думала, что ему настолько интересны выступления лицедеев… В оживленных разговорах мне едва удалось улучить момент, чтобы поговорить о беспокоящей меня проблеме.
— Мне следует рассчитаться с доном Монтеро за строительные работы.
— Так в чем же загвоздка? — приподнял бровь Диего. — Рассчитайся.
— Прежде мне хотелось бы еще раз осмотреть площадку и убедиться, что все сделано так, как и задумывалось.
Диего упрямо вскинул подбородок.
— Не утруждай себя. Хорхе проверит.
— Хорхе сегодня весь день будет в порту, ты забыл?
— Ах, да. В таком случае, мама поможет.
— Разве мама знает, о чем я договаривалась с Монтеро?
— Тогда я сам проверю.
— Но ты будешь в Сенате.
— Сделаем это в субботу, после приезда с Арены. Подождет твой Монтеро несколько дней, никуда не денется.
Пока я подбирала слова, чтобы справедливо возмутиться, Диего промокнул губы салфеткой, поднялся и поцеловал меня в лоб.
— Мне пора, дорогая. Вчера ты оказала маме неоценимую помощь, а сегодня отдохни как следует и будь готова к моему приезду.
Отдохни как следует. Можно подумать, он и впрямь заботится о моем самочувствии! Я отчетливо ощущала себя мухой, попавшей в паутину хитрых пауков. После завтрака Изабель не оставила меня в покое: именно сегодня ей приспичило заняться обустройством комнаты, смежной с моей спальней, в качестве детской для нашего первенца. И опять она до обеда гоняла рабов и рабынь, раздавая распоряжения, а я вынуждена была слушать ее воодушевленные словоизлияния и бездумно кивать, потому что от моего мнения здесь, похоже, ничего не зависело.
Неусыпный надзор надо мной продолжался до самой пятницы. Понадеявшись на то, что сумела усыпить бдительность свекрови своим послушанием, я вновь дождалась послеобеденной тишины на нижнем этаже и повторила попытку выскользнуть из поместья, на сей раз через черный ход.
И мне удалось! К счастью, рабам-стражам пока не давали распоряжения не выпускать меня из дома. В любом случае, уж они-то не стали хватать меня за руки и загораживать путь, как прежде делал Хорхе. Оставаясь незамеченной, я добежала до ворот бойцового городка и… с удивлением заметила незнакомых стражей, вооруженных аркебузами. Выходит, моих людей не только держат под замком, но и стерегут, будто каторжников!
Совладав с первой растерянностью, я расправила плечи, подошла к воротам и дернула ручку калитки. Заперто.
— Откройте дверь, — распорядилась я.
— Прощенья просим, донна, но внутрь проходить не велено, — деликатно кашлянув, ответил стражник.
— Кому это не велено? Это мои рабы, перед вами жена хозяина поместья.
Караульный переступил с ноги на ногу, поправил за плечом аркебузу и смущенно потер переносицу.
— Я уж смекнул, донна, хоть нас и не знакомили. Но ваш дражайший супруг запретил впускать и выпускать всех, кроме кухонных рабынь и прислужниц.
— А вам не кажется, почтенный, что господ это распоряжение не касается? — начиная выходить из себя, процедила я.
— Так-то оно так, донна, — гнул свое стражник. — Но как тут уразумеешь, коли наказ такой имеется… Мы люди служивые, нам приказали — мы хозяйское слово блюдем.
— Немедленно пропустите меня к моим рабам, или я велю вас сегодня же рассчитать и прогнать со двора.
Стражник, все так же переминаясь с ноги на ногу, нахмурился.
— Это уж как вам вздумается, донна. Оно, конечно, неохота терять хорошее место: работка тут у вас непыльная, рабы, видать, поротые, смирные. Но пропустить вас все же не могу, нанять-то меня нанял дон сенатор, не его супружница.
Я не верила ушам и не могла вымолвить ни слова от возмущения. Стражник смутился еще больше, отвел глаза, неловко потоптался на месте.
— Не серчайте, донна, лучше с доном своим поговорите, глядишь, и решится миром. До вечера небось не разбегутся ваши рабы, мы тут за ними зорко бдим.
Вне себя от ярости, я вернулась в дом. Подумать только, мой муж, сенатор, рабовладелец, лишил меня права видеть собственных рабов! Нет, я больше не буду ходить вокруг да около и поговорю с Диего сегодня же после его возвращения.
После обеда даю людям небольшую передышку. Нас еще не слишком много, но уже сейчас заметно, как сами собой начинают образовываться отдельные группы. Недавние новички, еще не привыкшие к относительной свободе в пределах бойцового городка, стараются держаться друг друга, знакомятся ближе, говорят мало и косятся на остальных с напряженной настороженностью, которая постепенно, день за днем, уходит с их лиц. Молодежь из «старичков» держится уверенней. Парни, которых Зверь по-отечески кличет «желторотиками», улыбаются чаще, поддевают друг друга, петушатся перед новичками и пытаются всеми силами сохранить за собой призрачное главенство.
Жало неизменно сторонится всех. Получив свою долю кормежки, уходит подальше от остальных и угрюмо двигает челюстями, уставившись в одну точку. Я ни разу не видел, чтобы он обрадовался вкусной еде, улыбнулся кому-либо из собратьев или хотя бы довольно потянулся, закончив победой тренировочный бой. Даже в поединках, групповых или парных, он никогда не ощущается частью команды. Настоящий волк-одиночка…
Есть еще мы, «посвященные». Я, Зверь, Кйос, Тирн и недавно присоединившийся к нам невысокий крепыш по прозвищу Лис, из обитателей песчаных дюн у южных границ Халиссинии. Загребущие руки охотников за головами проникают повсюду, смешивая на рабовладельческих рынках разные племена и наречия, делая бывших врагов собратьями по несчастью…
Две кухонные рабыни собирают грязные тарелки в пустые бочки и неторопливо толкают тележку к выходу. Невольно замечаю, какими голодными взглядами провожают их парни. Порою кто-то из «старичков» пытается заигрывать с девушками и молодыми женщинами, появляющимися по эту сторону ворот, но, к счастью, пока никто не позволял себе опасных вольностей.
— Эх, покурить бы, — мечтательно вздыхает Зверь, щурится от солнца и присаживается рядом со мной в тени навеса. — Тысячу лет не держал во рту трубку, а охота подымить так никуда и не делась.
— Здоровее будешь, — бурчу я, смутно припоминая, как сам с боевыми товарищами курил халиссийский дурман в их проклятых бескрайних пустынях.
— И толку? — не унимается Зверь, поглядывая на меня. — Положить здоровье на Арене, на потеху толстозадым кровопийцам?
Его нытье, пусть пустое и беззлобное, вызывает необъяснимое раздражение.
— У нас с тобой вроде были другие планы и на наше здоровье, и на жирные задницы кровопийц.
— Я помню, не злись, — миролюбиво хлопает меня по плечу Зверь. — И все же, не замолвишь словечко насчет курева перед госпожой?
— Ты видал госпожу хоть раз с тех пор, как нас заперли здесь? — раздражение выплескивается через край, хотя Зверь в этом нисколько не виноват.
Он на миг умолкает, не спуская с меня прищуренных глаз. Но лишь на миг.
— Может, занята?
— Может, — отворачиваюсь и сплевываю горькую слюну на горячий песок.
Вель не показывается на площадке с тех самых пор, как перед нашим носом захлопнулись ворота. Может, и вправду занята, но раньше она заглядывала к нам почти каждый день, наблюдая за тренировками, а теперь ее любимое кресло на возвышении под парусиновым шатром пустует и припадает пылью. Чем она может быть так занята? Почему ее нисколько не волнует то, что мне и Хаб-Арифу закрыли выход в поместье? Неужели сейчас, когда она заполучила от меня ребенка, наши встречи для нее ничего не значат?
Каждый раз подобные мысли поднимают во мне волну злости. Теперь, когда я не видел Вель почти неделю, наш давний с ней уговор о восстании кажется ловушкой. Стараюсь гнать от себя мрачные подозрения, но с приходом ночи они начнут грызть меня с новой силой.
