– Здравствуйте, Анна Олеговна, – оправилась от замешательства Марина. Муравицкая молчала, пристально глядя на нее. Изучала. – Вы тоже защищаете Шпака?

Муравицкая поднялась.

– Да, ваша честь.

– Доверенность есть у вас?

Муравицкая медленно кивнула. У нее были насмешливые глаза – всегда. Теперь казалось, что она смеется над Мариной. Возможно, всегда смеялась.

Теперь маленькой себе казалась Марина.

Ее это взбесило.

– Ну давайте тогда быстрее, – сказала Марина. Доверенность приземлилась на стол минуту спустя – и, увы, там всё было прекрасно.

Марина вздохнула и обратилась к троице обвинителей, из которых самым заинтересованным выглядел Метлицкий.

– Свидетели явились?

– Да, ваша честь, – отозвался Метлицкий.

Прокурор Грызлова пожирала глазами Муравицкую, безошибочно распознав источник опасности.

– Тогда давайте начинать.

Пристав хлопнул себя по бронежилету смешными толстыми руками и скрылся за дверями зала. Снявший пиджак Багришин что-то резко сказал Муравицкой, потом забрал у нее макбук и стал скроллить.

В зал зашел первый из ментов, Захорудько. Коренастый, крепко сбитый, с коротким ежиком рыжих волос. Опер пересказывал своими словами рапорт, сбивчиво и путано, будто студент, который просмотрел билет прямо перед экзаменом. В каком-то смысле так и было. Муравицкая это знала – и глядела на опера с ироническим выражением. Ничего-ничего, Анна Олеговна, приговор тут только один человек выносит.

Следом в зал попросили Самедова, который – мало удивительного – почти слово в слово повторил показания Захорудько, даже на вопросы адвоката отвечал почти теми же словами. Марина к этому, в общем, привыкла – разве что в ее время таких делали не по единой мерке. Тогда ценили смекалку, изворотливость, хитрость… Зато к деревянным солдатам не подкопаешься.

Но на одной детали Самедова все-таки поймали. Шпак у него был на момент задержания почему-то не в кроссовках, а в берцах. Муравицкая обратила на это внимание, на что свидетель, с минуту подумав, спросил:

– А я как сказал?

– А вы сказали – в берцах.

– Это вы, наверно, неправильно расслышали, – пробубнил Самедов.

– Тогда, может, мы и читать не умеем? – ехидно уточнила Анна Олеговна.

Метлицкий повернулся к трибуне и проворчал:

– Ваша честь, что уважаемый защитник себе позволяет?

– Ваша честь, – с улыбкой Чеширского Кота подхватила Муравицкая, – давайте опустим препирательства и продолжим процесс.

– У нас ходатайство, – встрял Багришин. Интересно, он знал, что они с Муравицкой сокурсницы? Почему-то Марине казалось, что знал.

– Одну минуту. – Марина переключила внимание на журналиста в шляпе, который опять решил снять их троицу на телефон. – Молодой человек, встаньте пожалуйста. Да-да, вы.

Тот растерялся, но встал.

– Вы откуда? Вы журналист?

– Да. Я…

– Имя? Фамилия?

– Олег. Руцкой. Олег Руцкой. У меня…

– У вас есть разрешение на съемку?

– Да, ваша честь, – вступил пристав, стоявший у клетки Шпака. – Я уже выяснил. Всё у него есть. Только снимает невовремя.

– А вы и не можете мне указывать, когда снимать, а когда нет, – возразил журналист Руцкой, хотя и неуверенно.

– К порядку, – призвала Марина и бросила взгляд на экран: от Егора ничего, и Саша замолчал. Марина начала набирать сообщение и подкинула воображаемый мяч в их судебной игре защите: – У вас было ходатайство.

– Да, ваша честь. Вот смотрите, у меня на руках протоколы задержаний на акции 26 марта – тогда тоже был несанкционированный митинг, только на Пушкинской, и тогда, если верить протоколам, свидетель задержал аж шесть человек.

– И что, вы сомневаетесь, что я мог задержать шестерых? – со смесью усталости и вызова в голосе сказал Самедов. – У нас и больше бывает за вызов.

– Вы прекрасно знаете, в чем мы сомневаемся, – с напускной лаской отозвалась Муравицкая. – Ваша честь, у меня есть копии рапортов Самедова по задержаниям на другом митинге, 26 марта.

– Это не имеет отношения к де… – начала было Марина, но ее прервал взмах указательного пальца. Судью в адвокате убить можно, отличницу – никогда.

– Нет, ваша честь, имеет. Дело в том, что 26 марта Самедов отрапортовал об одновременном задержании двух человек в двух разных местах.

– Чушь несете, – отрецензировал Самедов.

– Ваша честь, разрешите показать свидетелю его же рапорты?

– Защита, давайте покороче.

– Хорошо. Свидетель, как вы объясните, что 26 марта задержали в 15:30 протестующего на Пушкинской площади – и в это же время другого участника митинга, но на выходе со станции метро «Белорусская»?

Повисла тишина. Самедов замер с открытым ртом. Журналисты, проглотив паузу, бодро застрекотали клавиатурами.

Марина снова попыталась вернуть процесс в свои руки.

– Мы не рассматриваем дело о митинге 26 марта, – с напором сказала она. – Давайте вопрос по существу, или…

– Вы совершенно правы, ваша честь, – оборвала ее Муравицкая. – Но как мы можем доверять свидетелю, если он совершил подлог в служебных документах? Если не владеет навыками билокации, конечно, но, кажется, этому курсантов в МВД не учат…

В зале кто-то засмеялся.

– Может, его 21 января даже и на митинге не было? О чем и речь, ваша честь: я вообще сомневаюсь в том, что свидетель знает, кто такой мой подзащитный, и есть основания полагать, что он видит его сегодня – впервые. Если позволите приобщить копии рапортов от 26 марта к материалам дела…

– Ваша честь, я возражаю, – поднялась Грызлова, слегка усмехнувшись. – Этот спектакль, который мы сейчас с вами наблюдали, – с обвинениями, с разоблачениями…

– Не позволю, – ледяным тоном ответила Марина, пожалев, что какая-нибудь таинственная болезнь не пригвоздила ее к кровати в этот проклятый день. – Еще ходатайства есть?

Муравицкая насмешливо смотрела на нее.

В конце допроса Самедов неожиданно для всех – даже для самого себя, наверное, – попросил отнестись к Шпаку снисходительно.

– Да он выпивший был, наверно. С кем не бывает.

Марина ничего не ответила, только кивнула.

Потом Багришин с молчаливого согласия Муравицкой и самого Шпака ходатайствовал о приобщении к материалам дела справок и характеристик подсудимого: с места работы, с места жительства (управдом расписался галочками, словно неграмотный), справку о хроническом заболевании – рак прямой кишки, как указал врач убористым почерком.

Марина посмотрела на прижавшегося к стенке «аквариума» Шпака, и сейчас ей вдруг показалось, что он как-то скукожился, сдулся в тонко нарисованную запятую, и ей вдруг стало очень понятно, почему Шпак всегда сидел, сцепив руки в районе живота.

Полгода в СИЗО, рак второй стадии. Он вообще не должен был быть в СИЗО с таким диагнозом. Ходатайствовали наверняка о переводе в больницу – да, вот ходатайство, – но никто их не услышал.

Телефон завибрировал так резко, что Марина едва его не выронила опять. Положила перед собой так, чтобы казалось, будто она пролистывает документы.

Это на западе. Тут пока просто ветрено и облачно. Вроде большой мальчик, а всё еще боится грозы. Егор говорил, что они его избаловали. А вот Марине казалось, что наоборот.

Телефон легонько стукнулся о крышку стола. Осторожно подняла глаза – но никто, кажется, не заметил: зная, что ходатайство с документами – самая неинтересная часть заседания, журналисты дружно сидели в соцсетях. Кроме, конечно, одного: Руцкого, всё так же задумчиво глядевшего куда-то в пустоту и сжимавшего в руке диктофон с зажженной красной лампочкой.