– Наши зовут его Бжезинский, – ляпнул Олег.

Саша прыснула.

– Почему Бжезинский?

– Локальный мем, – пожал плечами Олег. – Просто однажды Савелий Васильич, ты с ним сейчас познакомишься, проходил мимо сквера и сказал: вылитый Бжезинский. Так и повелось.

Саша глянула на него искоса из-под длинной пряди волос, и Олег почувствовал себя польщенным. И почему-то покраснел.

Дул легкий ветерок, пахло вишней с кардамоном. Это был запах Сашиных духов. «Ты хорошо пахнешь», – вертелось у Олега на языке, и он вдруг вспомнил, как они с Анжеликой тусили несколько лет назад под одноименный трек немецкой группы, причем Анжелику тогда унесло слэмом, и Олегу пришлось вытаскивать ее оттуда за руку, пока молотилка из разгоряченных металлом тел не оставила ей пару синяков в районе копчика на память. Олег снял шляпу и обмахнулся ей, словно отгоняя воспоминание.

Внутри стоял чад. «Будущая» чтила традиции старой столичной журналистики, когда в редакциях нельзя было продохнуть.

Из дыма появилось круглое, загорелое лицо Таши Старовец, продюсера видеоконтента. Таша сделала затяг и кивнула:

– Привет, Олежа. А это что, новенькая?

Саша широко улыбнулась, приоткрыв губы, и протянула руку.

– Так точно, я Саша. Приятно.

– Взаимно. И, э, да, очень сочувствую.

Саша кратко кивнула. Движения у нее были правильные, какие-то отработанные. Олегу стало стыдно, что он следит за реакцией Саши, а не думает о деле, и он отвернулся.

На повороте коридора, там, где стояли стенды с разными редакционными регалиями, Саша вдруг остановилась и сказала:

– Вау.

В самом низу стенда за стеклом лежал бронежилет с небольшой вмятинкой в районе живота.

– Жесть.

– Жесть, – согласился Олег.

Они свернули за угол. Бронежилет остался надежно спрятан за стеклом.

Олег появлялся здесь редко: сначала офисную работу в редакции было сложно совмещать с учебой, а последнее время он и вовсе ударился в штудирование методичек по общественной защите. Так Олег и стал «репортером без стола», тем, кого никогда не бывает на летучках и который не всегда даже готов выполнить задание, которое ему поступает. «Ваше поколение вообще всё ленивое, – сказал один журналист на корпоративе. – Помню, как мы шли в девяносто первом на баррикады, не зная, вернемся ли обратно живыми, – а вы?.. Вы не можете выбрать между соевым и кокосовым молоком в вашем капучино. Вот и вся разница между поколениями». Сказав это, журналист немедленно выпил.

– А что это за мозаика?

Они уже стояли в небольшой рекреации с диванчиками, кофейным автоматом и галереей старых номеров «Будущей». Отсюда один коридор уводил в рукав, занятый видеомонтажом, бильд-редакторами, выпуском и ньюсрумом, а другой – в полукруглый зал с кабинетами заместителей главного. Там за длинным столом проходили летучки, а сбоку, слева, стояли гандбольные ворота с натянутой сеткой (был ли это символ чего-то или попытка соорудить игровое пространство, Олег не знал; во всяком случае, на его памяти воротами никто не пользовался, да и гандбольных мячей в редакцию никто не заносил).

Стена, на которую указывала Саша, была целиком занята мозаикой, изображавшей маленькую подводную лодку, только не желтую, а красную, по форме напоминающую рыбу-шар.

– Это был благотворительный проект, – сказал Олег. – В пятнадцатом году одна арт-группа замутила – в поддержку детей Донбасса. Весь гонорар тогда перечислили детдому.

– Разве обязательно заказывать мозаики, чтобы просто помочь?

– А что здесь такого?

– Ну, меня всегда это раздражало, – пожала плечами Саша. – Если хочешь помочь, так помогай. Просто собери деньги да передай. А то – благотворительные аукционы, благотворительные распродажи… Как будто нельзя без чужого труда самому взять и сделать что-то хорошее.

– Может, для кого-то такой способ лучше действует, – сказал Олег. – Потом держишь у себя предмет искусства как напоминание о… О важности доброты, что ли…

Саша прищурилась.

– Не думала, что о важности доброты нужно напоминать.

Олег промолчал.

У дверей редактора столкнулись с замглавреда Андреем, поджарым брюнетом лет за сорок, который хлопнул Олега по плечу и, шурша газетой, убежал куда-то по коридору в сторону отдела выпуска. На стенах у дверей редакторов одна за другой висели передовицы «Будущей» еще с девяностых, и у одной из панелей Саша вдруг замерла. Олег почувствовал, что рядом с ним вместо сконцентрированной энергии молодой ярости образовался вакуум. Саша зависла у передовицы «Будущей» за 2002 год: посреди пустого ряда театральных кресел сидит человек, не то полностью облаченный в бурку, на то накрывшийся мешковиной. Над фотографией шел заголовок: «Заложники войны». Саша как завороженная смотрела на газету.

Между ними вдруг возник Савелий Васильич, низкорослый, седой, с сигаретой в зубах и плохо вымытой кружкой кофе в руке, на секунду остановился у обложки, которую рассматривали Саша с Олегом, вздохнул: «Маша», – и хлопнул дверью своего кабинета. Сашу с Олегом он как будто даже и не заметил.

– Э-э-э, а он всегда такой?

– Только когда не в духе, – сказал Олег. А потом, занеся руку над дверью в кабинет Васильича, добавил: – Но в духе я его до сих пор не видел.

Однако не прошло и полминуты, как дверь в ответ на неуверенный стук распахнулась, и Васильич быстрым шагом, оставляя за собой шлейф из запаха растворимого кофе и табачного пепла, вернулся к столу, приземлился на свое кожаное кресло с высокой спинкой и жестом пригласил Олега с Сашей сесть напротив.

Половина кабинета была отдана под музей боевой славы. В огромном шкафу красного шпона со стеклянными дверцами выставлены дипломы, медали, фотографии, и тут же – развороты с разоблаченными коррупционерами, ехидными статьями о компаниях, допустивших экологические катастрофы, и о фальсификации выборов. На полке вдоль стены: Солженицын, Довлатов, потрепанный томик Чехова и большой подарочный сборник Кутзее. На черном столе лежали закрытые альбомы с фотографиями военных корреспондентов; на альбоме Кевина Сайтса всё еще был рассыпан свежий табак.

– Хорошо, что зашли сейчас, а то потом мне убегать надо, – сказал Васильич, держа в зубах сигарету и барабаня пальцами по клавиатуре. На Сашу с Олегом он даже не взглянул. – Ну, так что у вас?

– Это Саша, – кашлянув, сказал Олег. – Саша Шпак. Ее отца…

– На три года. Судья в трениках, – кивнул Васильич. – Помню, да. Позорище. И что?

– Саша учится на журналиста, и хотела бы…

– У нас уже все места для практики заняты. – Васильич продолжал деятельно что-то набирать. – А благотворительностью мы не занимаемся.

Олег подумал, что Саша сейчас вскочит и выйдет из кабинета, но случилось кое-что другое: она молча расстегнула рюкзак и хлопнула о стол замглавного подшитыми пачками бумаги. Бумага легла аккурат поперек Васильичевой клавиатуры. Тот занес пальцы над ней, но голову не повернул.

– Мои статьи, – пояснила Саша, поправив прядку волос. – Писала последние три месяца. Там немного о внутренней политике, немного об отце. Кое-что об универе. В сетевом журнале публиковала.

Васильич посмотрел наконец на нее, вздохнул, наугад выхватил одну из подшитых в небольшую папочку статей, начал листать. На каждую страницу у него уходило не больше пары секунд. Саша с напускным спокойствием ожидала вердикта. После беглого просмотра, сопровождавшегося бормотанием, кашлем и периодическими «м-да» и «ну ясно», Васильич закрыл папку и снова бросил взгляд на Сашу – на сей раз в нем была не только тяжесть, но и что-то вроде… Уважения? Сочувствия?

– Профессура, значит? И об этом все знали?

Саша кивнула.

– Но все молчали. Боятся. Если бы у них было меньше страхов по поводу ректора…

– Но у них не может быть меньше страхов по поводу ректора, учитывая, что́ там за ректор, – сказал Васильич и пригладил усы, размышляя.

– Когда статью выпустили, ее репостнули… – начала было Саша, но Васильич остановил ее взмахом руки. Побарабанил пальцами по столу, глядя в монитор.