Алтынсес, растревоженная, пошла дальше. Придя в райцентр, она заглянула в два-три магазина, обошла весь базар, но косы, разумеется, не нашла. Так уж заведено, ищешь вещь — ее-то и нет. Сынтимер вчера сказал: «Ладно, в случае чего, мою возьмешь». Пусть что угодно болтают, вечером же зайдет и возьмет у него косу. Хватит об этом думать, надо идти к Алмабике, улица Коммунаров, пятый дом. Может, повезет и с тем директором встретиться.

Низкий длинный дом, похожий на барак, глянул на нее неприветливыми окнами, и Алтынсес в недобром предчувствии замедлила шаг.

В конце коридора, откуда вместе с угаром от гудящих примусов тянуло запахом пригоревшего лука и паленой шерсти, то ли бранились, то ли галдели просто так четыре женщины. Алтынсес с опаской подошла к ним. Поначалу на ее вопрос об Алмабике женщины, занятые своим разговором, не обратили внимания. Кричат, смеются, руками машут, кому-то косточки перемывают. Наконец высокая рыхлая женщина, прервав раскатистый смех, ткнула пальцем в одну из дверей. Другая, запахивая руками халат на груди, кланяясь, дурашливо залюбезничала:

— Милости просим, красавица, проходи, скоро и угощение готово будет. Коли взаправду плачешь — из бельма слезы побегут. И животворненькой капли две найдется…

Алтынсес готова была броситься к выходу, но тут на шум вышла сама Алмабика.

— Хы, с нами и знаться не желают! — сказала женщина. — Ладно, нам больше достанется.

Алмабика, не ввязываясь в разговор, сразу ввела гостью к себе.

— Опять выпили. Ты не сердись на них. Несчастные, вот и бывает, с горя…

Пока Алтынсес развязывала скатерть и раскладывала гостинцы, Алмабика поставила самовар, накрыла на стол.

— Апай, как бы этого директора повидать? — сказала Алтынсес, когда сели за стол.

— Какого директора?

— Ну… директора школы. Вы же рассказывали — который столько лет пропадал, а нынче вернулся, помните?

— A-а, этого… Его сейчас нет, в город уехал, по школьным делам, — с запинкой ответила Алмабика. — Не повезло тебе, в другой раз повидаешь. — Чтобы скрыть растерянность, она сходила за перегородку, помешала в кастрюле.

Беседа потекла дальше. Алмабика все улыбалась, расспрашивала о новостях, потчевала чаем. Словно не замечая, что гостья молчит, только отвечает коротко «да» или «нет», рассказывала, что обоих сыновей проводила в пионерский лагерь, а сама, как вышла в отпуск, вместе с остальными учителями ремонтирует школу.

Алтынсес сидела и не могла одолеть внезапного отчуждения, уже понимала, что слов, за которыми приехала, не будет. Потому, слушая сквозь свои думы рассказ Алмабики, укоряла себя, что ходит, только людям хлопот доставляет. Тут еще звякнула ложка, и звук этот будто по спине ударил, напомнил лязг капкана. Перед глазами косо, как-то заваливаясь, прыгнул заяц, и качнулись кусты.

— На той неделе Кадрия заходила. Мой привет, наверное, передала? — спросила Алмабика. Алтынсес кивнула. — О тебе рассказывала. Не знаю, уместен ли будет мой совет…

Алтынсес настороженно посмотрела на нее. Что еще наговорила эта Кадрия? Словечка даже за зубами удержать не может. Наверное, рассказала о том, что свекровь уговаривает ее вернуться в отцовский дом. О чем еще могла рассказать? Впрочем, напрасно злится Алтынсес. Она ведь и сама совета хотела просить, за этим пришла.

— Что же делать, всю жизнь одна не проживешь, — осторожно сказала Алмабика. Гостья молчала, и она заговорила смелей. — Трудно такой, как я: двое детей, не один даже. А у тебя самая пора, и человек есть, который за тебя в огонь пойдет. Не обижайся, милая, говорю, что думаю.

Вначале, поддавшись ее уговорам, Алтынсес согласилась остаться ночевать. Но чем ближе день клонился к вечеру, тем отчего-то тревожнее становилось на душе. Сама не заметила, как начала собираться домой. На удивленный вопрос хозяйки сказала:

— Спасибо, апай. В следующий раз, как только посвободней буду…

— Воля твоя. Думала, поговорим с тобой всласть, ночь напролет. Свекрови привет передай. Вот, чем уж богаты, эти две пачки чая возьми, к чаю изюма немножко, подруга из Узбекистана прислала.

Она проводила гостью до самого большака.

Алтынсес подавленно молчала. Глупо: шла, чтобы о настояниях свекрови поговорить, посоветоваться, а когда Алмабика сама начала разговор, почувствовала неприязнь. Нет, другого она совета ждала. Думала, что хоть здесь пошатнувшейся надежде опору найдет.

— Апай, — сказала она, — может, вы о том директоре просто так сказали?

— Как это — просто так?

— Может, нет его вовсе? Так, для моего утешения выдумали?

— Вот уж нет! Правда вернулся. И снова директором работает.

Алмабика замолчала и стала смотреть на заходящее солнце. Но вряд ли что видела, в глазах стояли слезы. Шла, разговаривала спокойно и вдруг встала в растерянности, с горькой обидой на лице. Алтынсес виновато обняла ее.

— Все война, все она мутит, — помолчав, сказала Алмабика. — Не хотела я рассказывать, да разве скроешь… Да, вернулся, весело, радостно зажили, будто заново свадьбу справили, в любви и согласье. Я про директора говорю. Галляма-агая, и его жену Асию… А теперь на глазах все рушится… Асия-то уже и не ждала его. Ведь три года малой даже весточки не было! Не выдержала одиночества, с другим сошлась. Того-то давно уже нет, и след простыл…

И опять перед глазами Алтынсес косо скакнул заяц и качнулись кусты. Ну куда он поскакал? Нет, не выживет…

Каждое слово из рассказа Алмабики тяжелой каплей падало в ее переполненное сердце. Еще раз, еще… и вот-вот тоска перельется через край.

— Нет, не может быть… — еле шевельнула губами Алтынсес.

— Осудить просто, — сказала Алмабика. — Но человека и понять нужно. Да, понять… Я Асию не оправдываю, губы не кусай. Вы, молодые, сплеча рубите. А тут все не просто. Когда Галлям пропал без вести, куда только она не писала, даже в Москву поехала. Там сказали: погиб твой муж. Что делать, как жить? Поплакала-попла-кала и смирилась. Вернулся Галлям, ничего не сказала, хотела скрыть свою невольную вину. Да ведь к чужому рту сито не подставишь, услужили, открыли Галляму глаза.

— Не надо, апай… — сказала Алтынсес, вся изнутри сжавшись. А мысли вдруг пошли куда-то не туда: смотри-ка ты, совсем уже вечер, завтра чуть свет опять на сенокос, давно уже дома надо быть, о косе похлопотать, а она, будто и забот никаких, стоит, разговаривает. Она быстро и сухо попрощалась, чем немало удивила Алмабику, и поспешила в аул.

Коса-то косой, но в душе Алтынсес крепло неожиданное решение. Оно было твердым и острым, оно кололо в груди, как длинный осколок косы, но Алтынсес только растравливала боль, в этой-то злорадной боли и находя долгожданное успокоение.

Четыре года назад на этой же дороге встретила она Сынтимера. «Только проводила — скоро домой не жди», — сказал тогда Сынтимер. Раньше она часто вспоминала это и злилась на него: накликал. Он-то в чем виноват? А теперь и коса, которую пуще глаза берегла, коса Хайбуллы, сломалась. Теперь ее не починишь.

Когда она подошла к мосту через Кызбаткан, было уже темно. Немного над землей, во впадине между пологими холмами горели тусклые огни Куштиряка. Алтынсес перебежала мост и, только шагнула на берег, услышала, что рядом фыркнула лошадь. Перед ней, держа коня под уздцы, стоял Сынтимер. Огонек самокрутки слабо освещал его лицо.

— Привязал к столбу возле правления, а он оборвал поводья и убежал… — кивнул Сынтимер на коня. — Еле поймал.

У Алтынсес пересохло в горле, она переложила узелок в левую руку, потом снова в правую взяла. Вместо того чтобы, как положено, когда встречаешь мужчину, опустить глаза и быстро пройти мимо, почему-то стояла и не двигалась. Сынтимер помолчал и снова заговорил о коне:

— Норов у него такой, не любит, чтобы привязывали. Брось поводья на луку седла, он и будет стоять. А я забыл.

— Не нашла я косу, — перебила его Алтынсес.

Сынтимер тут же забыл про коня.

— Сказал же, возьми мою. Я ее как надо отбил. Старинная коса, не чета нынешним.