Мгновение — и вторая пуля в стволе. Черные глазницы ружья наведены на бурого медведя.
И у медведя — глаза. Они смотрят на него. В тупом, окаменевшем взгляде сверкнуло что-то живое. Что это? Проблеск мысли? Медвежья дума? А может, он принимает решение: идти на него или благоразумно отступить, рассудив, как справедливый судья, если перед ним настоящий человек. Для древнего манси медведь был судьей, посланным на землю создателем мира Форумом, чтобы наказывать людей, провинившихся против чести… Честь… Пронес ли ее Сергей, эту высокую человеческую обязанность, с честью?.. Или где-то, в чем-то дал маху? Перед ним стоял сам судья тайги. Стоял, замерев рядом с большим деревом. На таком дереве Ильля-Аки и тогда вырубал тамгу медведя, говоря:
— Выберется он из берлоги, поплетется по тайге, разбирая знаки и письмена, оставленные человеком на деревьях, наткнется на нашу зарубку и сверху оставит свою. «Ага, — воскликнет он, разглядывая причудливые знаки, — человек хочет вознестись надо мной. Не выйдет!» С этой думой медведь оставляет на дереве свою тамгу, знак своего превосходства. На другой год человек на том же дереве повыше делает зарубку. И когда снова к этому дереву придет хозяин леса, подивись высоте и умению человека, медведь под этим деревом роет себе гнездо, где и застает зимой его охотник, устроив затем медвежье игрище… На этом таинственном представлении, кружась в танцах, забываясь в музыке, воскрешая в песне далекое время, встают века и мгновения жизни манси, и вся окружающая природа с ее зверями, птицами. Характер зверей и птиц, их уловки, хитрости, страхи, ужас, борьба и смерть, смерть геройская, хватающая за душу, встает на этих игрищах во всей полноте и глубине. А человек, его личность, страсти и волнения остаются словно в тени… А может, и нет? А может, то, что говорится о зверях, относится и к людям? Ведь древний человек не выделял особенно себя из окружающего мира. И медведь, как манси, может быть справедливым, честным, простым, наивным, так же ему больно, если ударить, он, как и человек, любит, страдает, ненавидит, радуется, наслаждается, живет…
На этом игрище оживала чуткая, пытливая душа манси, и незаметно уносилась она в сказочный мир духов, которые, если верить преданиям, творили на земле чудеса.
Стояло большое дерево. Рядом с деревом — медведь. Он смотрел и думал, что-то подсчитывая, соизмеряя.
Да, Сергей был теперь вооружен. С этим ружьем не страшны ему ни тяжелая когтистая лапа, ни острые клыки, ни звериная пасть… Но настоящий ли он человек?! Доказать свое превосходство над хозяином священного леса не трудно. А как доказать, что ты настоящий человек, если ты уже не веришь в высокое происхождение не только медведя, но и во все божественное, сверхъестественное, что придумали его предки, дети дикой и гармоничной природы? Хотя Сергей уже давно, кажется, не верил никаким духам, в это мгновение почувствовал себя как-то странно. Точно в нем снова ожили видения детства, представления и вера его предков. Ему было небезразлично, какой шаг сделает медведь: ринется на него или повернет назад, посчитав Сергея не запятнавшим свое высокое имя, как существо земное, похожее на все живое, но мыслящее и одухотворенное…
Окинув пристальным взглядом желтовато-черных глаз окровавленную поляну, дышавшую запахами росомахи, лося, собаки, человека, медведь повернул в сторону, откуда пришел. Мгновение — и он растаял в серебряной мгле, будто привидение…
Сергей опустил ружье. Вздохнул. Воздух был бодрящий, живительный, сладкий… Деревья, словно взявшись за руки, пытались скрыть скудное низкое зимнее солнце. Но лучи его, яркие, золотые, проникая сквозь дремучие ветви таежных гигантов, зажигали белое безмолвие радужным светом жизни.
СИНИЙ ВЕТЕР КАСЛАНИЯ
Тайга… День идешь — конца не видно, год идешь — конца не видно. Только кедры стоят как завороженные, жмутся к земле карликовые сосенки, смотрят в небо лиственницы. Снег слепит глаза. Снег, снег, снег…
И словно все здесь омертвело, ничего живого нет и никогда не было. Стоят одни деревья, да над ними небо, да вечно сияет снег… И некого спросить, и не о чем вспомнить. Снег, снег, снег…
Так ли это?
Нет! Это только кажется…
Вот стоит обыкновенная лиственница, запорошенная снегом лиственница. Можно проехать мимо и ничего не заметить.
А если остановишься, пристальнее взглянешь на толстый стройный ствол — многое узнаешь.
Все это на дереве написано. И писали не лось рогатый, и не медведь косматый, и не злобная росомаха, а человек, убивший их.
На стволе фигура зверя: голова, круглая, как луна, короткая шея, туловище и шесть ног. Это медведь. Он хозяин. И все враги удирают от него, как на шести ногах.
Над затеской пять зарубок — значит, было пять охотников. А внизу семь косых зарубок — семь собак было с ними.
А разные метки, что стоят в центре, — это «кат-пос», знаки руки, личные подписи охотников.
И можно прочитать, где убит лось, а где росомаха, где было пиршество, а где постигло людей горе…
Край наш не без истории. Только надо смотреть, только надо слушать…
Ты слышал, как шелестит кедр зелеными иголками, когда играет ветер? Ты слушал хоть раз таежную музыку? Знаешь ли что-нибудь об оленеводах?
Олень… Словно дерево ветвистое растет на его голове. Глаза его смолистые, ласковые, как у доброго человека. В них нет ни высокомерия, ни лжи, ни укора. Свет их теплый и ясный. Они греют оленевода в пургу, дают ему крылья, — и он летит на своей нарте, словно вьюга.
Оленеводы бывают разные. Одни мужественные, как сказочные герои, другие трусливые, как слабые плотвички, мелкие рыбешки. Таких мало, потому что каслание — кочевье оленеводов — дорога длинная, трудная…
Я был в такой дороге. Кочевал с оленеводами от Оби до Урала. Далеко от Оби до Урала: не семь раз поставишь на пути теплый чум, а больше; не семь болот надо перейти, а больше; не в семи озерах придется попить воды, а больше; не семь дум передумаешь, а больше; не семь раз испытаешь себя, а больше!..
Длинна эта дорога, как жизнь. Трудна эта дорога, как жизнь. Сложна эта дорога, как жизнь! Только в каслании я почувствовал, кто я такой!..
Тебя манят звезды. Далекие, таинственные звезды…
Кажется, они низко-низко ходят по синему снегу на тоненьких ногах. Сквозь длинные ресницы они пристально смотрят на тебя.
— Скоро ли к нам? — спрашивают их светящиеся глаза.
И ты летишь… Хорошо!
Но звезды есть и рядом с тобой. На твоей земле. И часто ты проходишь мимо, не пытаясь даже заметить. А ты можешь, можешь разгадать их тайну! Тайн еще много-много…
МОЯ ТЕТЯ
Дремлет лес, легко дыша,
В нем живет, я знаю,
Миснэ, добрая душа,
Женщина лесная.
Моя тетя. Ты ее, конечно, не знаешь. Звать ее Сана. Она мне кажется странной и интересной. Я спрашиваю ее:
— Далеко ли наше стадо?
А она мне:
— Нет, совсем близко!
— А сколько километров?
— Наверное, десять.
— А сколько часов езды?
— Наверное, час.
А стадо находилось в ста километрах. И ехать надо не час и не два.
Сколько километров — ей все равно. Ей бы ехать и ехать. Только серебристые сосенки мелькают, широкоплечие кедры из-под белых шапок удивленно смотрят, любуясь ее вечным движением. И тетя, наверное, тоже ими любуется. Поет им тихо песни, здоровается с каждым. И они ее от ветра укрывают и в огне горят — дарят ей тепло… Вечная дорога. Тетя к ней привыкла. И сколько километров — теперь ей все равно. Она — жена оленевода…
Ей тридцать шесть лет. Мы родились в одной мансийской деревне. Росли в одном доме. Она качала мою берестяную люльку и рассказывала мне сказки.
