С планом электрификации знакомилась общественность Петрограда, на заседание приглашались «представители правлений всех профсоюзов, фабзавкомов, бюро коллективов РКП и Союза Коммунистической молодежи, секции работниц, представители красноармейских и краснофлотских частей». Но закончился пленум Петросовета, исполком перешел к очередным делам, уже на следующем заседании обсуждали сообщения о закрывающихся заводах, о нехватке спичек и мыла, о том, что совсем прекратилось производство галош… А вместе с этим оборвалась нить поиска, словно, оказавшись однажды в Петрограде, карта навсегда закончила свой путь.
Прошло еще немало времени, и я, совсем по другому поводу, заинтересовался Рижской международной выставкой земледелия и промышленности. Попалась на глаза заметка в подшивке «Известий» за 1921 год: «21 августа открылся советский павильон на Рижской выставке. Павильон по своим размерам превосходит все остальные, несмотря на то, что построен был в одну неделю. В первый день павильон пользовался большим успехом у посетителей. Всего за день в нем побывало до 24 тысяч человек. Местная печать, ранее доказывающая, что отсутствие русских экспонатов на выставке означает полный застой экономической жизни России, теперь молчит о павильоне вовсе или ограничивается хроникерскими заметками, в которых сообщает, что посетители остались разочарованными».
Прежде об этой выставке не приходилось слышать. Первый раз услышали о ней и в архиве Министерства внешней торговли СССР, куда я решил обратиться. Там не оказалось никаких документов. Между тем именно в Риге впервые в истории международных выставок появился советский павильон. В докладе на VIII съезде Советов Ленин говорил: «Есть серьезная надежда, что в ближайшее время мы будем в тесных экономических сношениях с Латвией…» И советский павильон на Рижской выставке был прямым следствием развития этих экономических отношений.
Отправился в Ригу, но оказалось, что и там не так-то просто навести справки об этой давнишней выставке. В конце концов библиографы Латвийской фундаментальной библиотеки разыскали для меня «Вестник выставки». Выставка размещалась на большом пустыре близ пригородной станции Браса — теперь это место уже давно перешагнула латвийская столица. Двадцать государств представили более 700 тысяч экспонатов. Выставка проходила под девизом: «Мост между Западом и Востоком». Ее устроители писали: «Задачи выставки — обратить внимание иностранных предпринимателей на естественные ресурсы Латвии и их использование, а также послужить посредником для торговых связей между Западной Европой и Россией… Однако Россия воздерживалась от участия, и это рассматривалось как серьезный пробел выставки. Теперь началось строительство русского павильона. Перед глазами посетителей предстанут образцы первосортного русского табака, меха, шелка, кружева, восточные ковры, щетина, конский волос, лен, дерево и новый предмет экспорта — пропеллеры к самолетам. Несмотря на то, что устройство павильона делается в очень быстрых темпах, заинтересованные лица смогут ознакомиться с русской промышленностью, народным хозяйством, деятельностью Народного Комиссариата внешней торговли, с планами русской электрификации и т. д.».
Советский павильон знакомил с планами электрификации — это становилось интересным, стоило поподробней узнать об экспонатах. Пришлось снова взяться за газеты — теперь буржуазной Латвии. Но о советской экспозиции писали мало, неохотно. И чтобы пробить брешь в стене молчания, бюро печати представительства РСФСР в Латвии пригласило журналистов местной и зарубежной прессы. Об этом посещении и рассказывала газета «Новый путь» в одном из своих августовских номеров: «Заграничных корреспондентов заинтересовал также вопрос и объяснения, данные специалистом, по электрификации России. Демонстрация по вывешенной в павильоне грандиозной карте электрификации Европейской России с зажигающимися электрическими лампочками, указывающими пункты построенных и строящихся электрических станций, вышла очень удачной».
Впрочем, столь доброжелательная информация была редкостью. Например, в газете «Яунайс Варде» под заголовком «Выставка у русских» анонимный автор писал: «…На задней стене павильона — большой транспарант. Карта России. Сплошь электролампочки. Горят днем. Одни синие, другие красные, коричневые, некоторые белые, самые различные. Какой-то товарищ орудует указкой и что-то заманчиво рассказывает. Миллионы ватт, сто миллионов ватт. Еще миллионы ватт и еще, еще… Они текут и текут без конца. Я теряюсь: если эти миллионы когда-нибудь начнут действовать, то земля распадется на атомы и Вселенная рассыплется на молекулы… Прощайте, родные, друзья и знакомые! На, жена, последний поцелуй, пусть наш последний вздох замрет вместе с нашей любовью… Я спрашиваю, что означают разноцветные лампочки и кольца на карте. Синие лампочки означают электростанции, которые действуют еще со старых времен. Я считаю: в Петрограде — 2, в Москве — 1, в Киеве —1. Вместе — 4. Немного! Раньше было больше. А красные? Это проектируемые силовые станции, которые якобы покроют всю Советскую Россию, которые дадут миллионы ватт, сотни миллионов гекто-ватт, миллиарды киловатт, тра-та-та-та-та-та… Но пока, — я говорю, — это только несколько лампочек, купленных в Риге. Товарищ вдруг теряет нить своего выступления и начинает ее искать по всем карманам…»
Не правда ли, бойкий фельетонист из рижской газеты в чем-то сродни епископу Самарскому и Ставропольскому. Один полагал, что с возвращением графа Орлова-Давыдова в его исконные владения крамола будет ликвидирована в зачатии; другому кажется, что преуспеть в диалоге с экскурсоводом это все равно, что выйти победителем в споре истории. Спор решало время…
Я еще продолжал поиск: знакомился с материалами Всероссийского электротехнического съезда — октябрь 1921 года, выяснял, не была ли карта ГОЭЛРО на выставке, устроенной для делегатов III конгресса Коминтерна; старые работники Мосэнерго высказывали предположение, что одно время карта была установлена в их клубе. И вдруг все оборвалось. Неожиданно и печально.
В одном из московских музеев с превосходством доверительно осведомленных людей мне сообщили: «Между прочим, вы совершенно напрасно занимаетесь поисками этой карты. Судьба ее нам достоверно известна. Карта находилась в кабинете народного комиссара, а потом министра электростанций Жимерина. А когда Жимерин был переведен на другую работу, с его уходом карту за ветхостью выбросили». Это казалось невероятным, я не мог в это поверить, но мне заявили со всей определенностью: «Здесь и двух мнений быть не может, мы разговаривали с комендантом здания министерства, который сам уничтожал эту карту — стащил в подвал и там разрубил».
Эти зверские подробности совсем меня доконали Я возненавидел даже своего собеседника — работника музея, как бывает со всяким, кто приносит недобрую весть. Мне представлялся долгий-долгий путь этой легендарной карты, а в начале и в конце его стояло по коменданту — от коменданта Большого театра до коменданта министерства. И не было, не существовало для меня более ненавистного человека, чем этот последний комендант — чудовище с топором в руках. И не нашлось никого, кто распорядился бы — отнюдь не уничтожать!
Отступление второе
ХАРАКТЕР
Записка-распоряжение Владимира Ильича коменданту Большого театра — карту ГОЭЛРО делают по заданию Председателя Совета Народных Комиссаров — была отпечатана на машинке. А последняя фраза: «Отнюдь их не прогонять» вписана Лениным от руки. Смотришь на этот документ и сразу же говоришь себе: первые годы Советской власти, время ограниченных возможностей — это оно вынуждало главу правительства диктовать и подписывать подобные распоряжения, да еще и править от руки, вносить добавления: «Отнюдь их не прогонять».
Время? Нет, Ленин. Начав свой путь с письменного стола Владимира Ильича, записка, адресованная непосредственно коменданту Большого театра, в тот же день —18 декабря 1920 года — попадает к секретарю ВЦИК А. С. Енукидзе. Он, в свою очередь, пересылает распоряжение коменданту — нет, не Большого театра, а Кремля, пометив на ленинской записке: «Тов. Петерсону. Прошу сделать распоряжение, чтобы означенным работам не мешали…» И в тот же день на документе появляется еще одна надпись: «Передано лично Снигиреву. Петерсон. 18 XII». Вполне возможно, такой путь — от Енукидзе к Петерсону, от Петерсона к Снигиреву — и был более надежным, однако Владимир Ильич предпочел сразу и непосредственно обратиться к коменданту Большого театра…
