Я посмотрел по сторонам. Странно, и все же ни одного человека не было видно, хотя раньше хотя бы парочка всегда проходила мимо. Также меня беспокоило то, что на такой страшный вой никто не реагировал. Люди в любопытстве или в гневе за нарушаемую псиной тишину не выглядывали из окон и дверей, не интересовались, что случилось.

Неужели мне действительно это просто кажется?

В попытке вернуть самообладание вместе с изначальной целью я поднял с земли мусорные пакеты и сделал несколько шагов вперед к мусорным бакам, прикрытым с трех сторон листами профнастила.

Хрясь! Хрясь! Хрясь!

Внезапно собачий лай резко оборвался тремя последовательными хлопками, будто что-то массивное с силой врезалось в металлическую преграду.

На пару секунд снова повисла тишина. Затем, будто доносясь из сломанных динамиков, со скрежещущей, булькающей хрипотцой до меня донесся тихий сдавленный скулеж.

Хрусть!

Но и он мгновенно угас после очередного удара, ознаменовавшегося под конец сухим хрустом и бульканьем чего-то вязкого.

Я вздрогнул. Потом задрожал всем телом, затрясся как лист дерева на осеннем ветру. Мне не было холодно, и в тревоге мое тело никогда не вело себя подобным образом. Необычные ощущения на секунду удивили меня, и я прислушался к своему организму, гадая, что это такое.

Страх? Однако какой силы он должен быть, чтобы довести меня до такого состояния, и почему тогда я сам не чувствую ничего подобного?

— Шок, — пробормотал я немеющими губами. — Это шок.

Перед лицом повисло облачко пара.

Не знаю, сколько я стоял на месте. За это время я так и не заметил ни одного человека. Впрочем, в пространстве этом, будто замороженном в потоке бытия, появилось нечто новое – очередной звук, на этот раз тихий шорох волочащегося по заснеженной промерзшей земле чего-то, а также странное жуткое чавканье, будто кто-то прочищал вантузом забитую канализацию.

Бессмысленно отрицать, мне было страшно. Проанализировав поведение своего организма, я пришел к этому незамысловатому выводу. В то же время что-то удерживало меня на месте, не давая развернуться и сбежать прочь. Я бы не назвал это любопытством, скорее ожиданием чего-то неординарного, способного раскрасить мою серую жизнь.

Я осознавал риски. Но больше пугало меня не скрывающаяся впереди неизвестность, а то, что у меня, возможно, больше никогда не будет шанса столкнуться с такой тайной.

Вооружившись тремя большими черными пакетами, отягощающими руки, я сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее двинулся к мусорным бакам. Чем ближе я подходил, тем отчетливее казался этот хлюпающий звук, выделявшийся на общем фоне благодаря царящей вокруг тишине и безлюдью. Даже грохот автомобильных моторов будто ушел куда-то на второй план, оставив меня наедине с неизвестностью.

Я перешел через дорогу, поднялся чуть выше и оказался аккурат по ту сторону заслона из листов профнастила. От источника звука меня теперь отделяли только три небольших жестяных мусорных бака, доверху заполненных мешками и прочим барахлом на выброс.

Не решаясь сразу же разорвать завесу тайны, я чуть наклонился, выглядывая из-за угла… и шумно сглотнул, увидев торчащие оттуда худощавые ноги в рваных серых штанах, заправленных в высокие армейские ботинки, явно видавшие лучшие времена.

— Это же…

Я тут же осекся, боясь выдать себя, хотя внимательный человек уже заметил бы меня по звуку из мусорных пакетов.

Дело в том, что я уже видел эти ботинки. Сочетание со штанами, словно прошедшими через мясорубку, исключило остальные возможные варианты, и сердце в момент озарения пропустило от испуга пару ударов.

Я ни разу с ним не разговаривал, да и пересекался довольно редко. Тем не менее, сложно было не узнать местного бомжа, что вечно терся у нашей мусорки и ночевал в подъездах, греясь на трубах и оставляя после себя подарочки в виде смердящих луж в углу.

Временами по утрам я слышал, как орет на него уборщица, и тот отвечает ей тем же, кроя престарелую женщину трехэтажным матом из охрипшей от вечных болезней глотки. Пару раз его даже избивали, чтобы он переселился куда-нибудь подальше, но бомж наотрез отказался уступать и продолжал обитать в нашем районе, превратившись затем в кого-то вроде бродячего пса, на которого особо не обращают внимания.

И сейчас этот бездомный лежал на земле, а его ноги торчали из-за мусорки, почему-то изредка вздрагивая в судорогах.

По ту сторону зашуршало, и ноги в потрепанных армейских ботинках вдруг резко скрылись из виду, шмыгнув за угол со скоростью кошки, которой наступили на хвост.

Я не был верующим, и все же сейчас на всякий случай перекрестился, заодно протараторив под нос услышанную некогда буддийскую мантру, после чего принялся обходить по кругу заслон из профнастила, продолжая изо всех сил с любопытством вытягивать шею.

Сначала я ничего не заметил, кроме одной широкой борозды на снегу, оставшейся, видимо, от тела бомжа, но через несколько шагов в поле зрения у меня появилась собачья туша, валявшаяся на земле в луже свежей крови, от которой в воздух поднимались струйки теплого пара.

Собака, как я и думал, судя по ее лаю, оказалась средних размеров. Куцая дворняжка грязно-серой расцветки с длинной шерстью, свалявшейся в слипшиеся друг с другом патлы. Глядя на ее нынешнее состояние, сложно было поверить, что только минуты две назад она громко голосила, поразив меня палитрой заключенных в ее вое эмоций.

Ныне же она представляла из себя… лепешку. Да, верное описание.

Будто кто-то подложил ее под колеса КамАЗа, а затем проехался несколько раз туда и обратно. Конечности, туловище, голова – все было раздавлено настолько, что превратилось в одно неровное пятно, красную кляксу на белом листе бумаги.

Шкура ее растеклась по земле, кости будто раздробились в труху, обратившись в один слой. Лапы торчали в стороны под ужасающими углами, вывернутые наружу, а морда плавно перетекала в грудную клетку, ощетинившись остатками мелких зубов.

Из всех отверстий собаки продолжала вытекать кровь, как и из ран, проделанных вспоровшими плоть ребрами. Колечки кишок и желудок тянулись из трупа подобно веревке, остальные внутренности наверняка были раздавлены и обращены в такие же пятна.

Кстати, поводок тоже имелся. Длинная веревка, повязанная вокруг шеи собаки, тянулась дальше за мусорку – туда, где исчез бездомный. Если он (или кто-то иной) крепко держал псину на поводке, становилось ясно, почему она в страхе не сбежала прочь.

Сердце застучало в такт накрывающему меня волнами хтоническому ужасу. Несмотря на это, я не торопился отступать, привлеченный этой, несомненно, кошмарной картиной.

Мои ноги сами собой совершили еще несколько быстрых шагов вперед.

Я увидел знакомую фигуру. А еще увидел торчащую из земли большую беззубую пасть, которая эту фигуру торопливо заглатывала.

Вслед за рукой потянулась зажатая в посмертной хватке веревка, служившая поводком бедной животины, и раздавленный всмятку трупик той поволочился по холодной земле, оставляя за собой дорожку из густой вязкой крови.

Зрелище, свидетелем которого я стал, нельзя было назвать никак, кроме как до безумия фантасмагоричным.

Отвлекшись на тело собаки, которое, подпрыгивая слегка на каменистых кочках, бежало вслед за хозяином, я снова вернулся взглядом к адской пасти, отметив про себя ее крайнее уродство.

Конечно, то не была одна лишь пасть. Из-под земли выглядывала голова какого-то безглазого чудища. По размерам она не превышала в диаметре канализационный люк, так как форму имела в разрезе примерно такую же, только вверх поднималась полусфера из плоти, покрытая склизкой мелкой чешуей темно-коричневого цвета, поблескивающей в свете луны.

Внешне голова эта напоминала слизь. Поверхность ее колыхалась, будто шарик с набранной в него водой, и бугрилась. На самой верхушке, выходя из небольших рогообразных наростов, вытягивались по сторонам две тонкие антенны, оканчивающиеся растопыренными щеточками, которые без остановки сновали вокруг, будто ощупывая воздух и землю, пробуя их на вкус подобно усикам насекомых. Ниже же, видимо, вместо носа, виднелись три косые черты. Окружавшая их плоть, уплотненная на краях более толстой чешуей, сходилась и расходилась, увеличивая и уменьшая размер отверстий, из которых порывами выходили струйки пара.