– Этого? Да кто же его не знает, – обрадовался Генка. – Это же Вовочка!

– Кто?!

– Вовочка! Самый что ни на есть преданный наш читатель! Хотя нет, не знаю, читает ли он нашу газету, но в конкурсе любителей кроссвордов участвует постоянно. Сначала письма нам писал, потом позванивать начал, а в последнее время вообще норовил в редакцию забежать, по поводу и без повода. В конце концов осточертел тут всем хуже горькой редьки, зануда! Хотя мы сами виноваты, как-то раз имели неосторожность вручить ему главный приз.

– Приз?

– Часы, – пояснил Генка. – Недешевые, между прочим.

– «Лонжин»? – догадалась я.

– Точно.

– Ну, спасибо, – я поднялась. – Немного помог, одной загадкой у меня стало меньше.

Я пошла было к выходу, но тут Генка неожиданно придержал меня за полу парашютного лапсердака.

– Слушай, может, теперь ты мне поможешь?

– А что нужно? Если еще денег, то у меня с собой только сотня, и она мне самой пригодится!

– Нет, не денег, – Генка отчего-то понизил голос и даже прикрылся ладошкой. – Понимаешь, у меня компьютер спятил!

Я подавила смешок. Геночка с превеликим трудом освоил компьютерный набор текстов. Еще весной он норовил всучить верстальщику материал в виде рукописи, изобилующей многочисленными загадочными поправками. Оскорбленный в лучших чувствах верстальщик, работающий под давлением времени, закономерно начинал орать: «Сдавайте тексты в готовом виде, я вам не девочка-наборщица!» Генка в ответ кричал, что он не желает иметь ничего общего с бездушной машиной, потому как он тоже не девочка, а творец и его орудие труда – стило, на что верстальщик, уже свирепея, рекомендовал Генке засунуть это самое стило отнюдь не в чернильницу. Тогда Генка с криком: «Не хотите – не надо!» – демонстративно рвал рукопись в клочья, после чего они с верстальщиком вместе дружно топтали обрывки ногами. В последнем акте этого марлезонского балета появлялся редактор, цыкал на верстальщика, рявкал на Генку, и отрезвленный Конопкин, ворча, собирал с пола бумажные клочки. Ленясь переписывать текст заново, он склеивал обрывки скотчем и волок трепещущее бумажное кружево к секретарше на ксерокс. Барышня от дурацкой работы отмахивалась, Генка начинал вопить, что его, творческую личность, притесняет узколобый технический персонал, техперсонал дружно ополчался против нахала, отбитый по всем позициям Конопкин садился переписывать текст заново и в результате всех этих заморочек не успевал сдать статью в номер. В конце концов терпение главного редактора лопнуло, и он поставил Генке условие: либо тот осваивает компьютер, либо увольняется из «Живем!» к чертовой матери!

Раскладку клавиатуры Генка заучивал неделю, программу «Ворд» в самых общих чертах освоил за месяц, но отношения с белой техникой у него никак не складывались. Компьютер, точно чувствуя Генкину острую к нему неприязнь, то и дело огорошивал неопытного пользователя различными «глюками». Обращаться за помощью к злорадствующим коллегам Геночке не позволяла гордость, и он вынужден был укрощать строптивую машину путем заочных консультаций со сведущими людьми.

– Что случилось-то? – Мне было интересно, чем изобретательный компьютер «порадовал» хозяина на этот раз.

– Вот, смотри! – приятель открыл на мониторе статью, явно еще не законченную.

Подолгу зависая пальцами над клавиатурой, Генка набрал фразу: «Она работала стриптизершей». Компьютер встрепенулся, застрекотал, сообщил, что считает слово «стриптизершей» ошибочным, и предложил поправку: «стриптиз ершей»!

– Во, видала? – всплеснул руками Генка. – Стриптиз ершей! Каких, к черту, ершей? Что это значит?

– А, это пустяки! Еще не такое бывает! Смотри! – засмеявшись, я оттолкнула Генку и застучала пальцами по кнопкам.

Компьютер решительно забраковал введенное мною прилагательное «мультиканальный» и услужливо предложил разбить его на два слова: «мультик анальный». Совершенно неприлично стали выглядеть и отредактированные машиной методом простого деления глагол «отмелькала», и родительный падеж существительного «культурология».

– Ну, ты даешь! – в полном восторге Генка стукнул кулаком по столу. – Это что же получается? Получается, эта хваленая умная машинка просто-напросто слов таких не знает, да?

– Точно, – кивнула я, щелкая мышкой. – Но если ты сделаешь вот так и так… смотри… все, стриптизершу твою он запомнил и больше не будет резать по живому. А вообще-то, скажу тебе честно, лично я проверку орфографии на «Виндах» давно отключила. Чтоб не путалась под ногами.

– Да, бесконечно далеко компьютеру до человека! – громогласно объявил Генка, выпрямляясь в полный рост и награждая коллег, высунувшихся в проход между персональными закутками, победным взором. – Страшно далек он от народа по части фантазии!

В соседней клетушке кто-то злорадно захихикал.

– А все почему? – Генка еще повысил голос. – Потому что голова у него квадратная!

И он нарочито жалостливо погладил корпус монитора.

Посмеиваясь, я вышла из редакции и в раздумье остановилась: как уже говорилось, моя телекомпания расположена в этом же здании, только этажом выше… Поколебавшись мгновение, я зашагала по лестнице вверх, решив наведаться в родные пенаты. Зачем – не знаю, наверное, шестое чувство подсказало.

На посту охраны у входа никого не было, проходи – не хочу! Пожав плечами, я вошла в длинный коридор и через минуту стояла у дверей редакторской. Что удивительно – у плотно закрытых дверей!

Вообще-то наша редакторская всегда открыта нараспашку. В горячие часы подготовки программ туда-сюда снуют журналисты с текстами и кассетами и валом валят званые и незваные гости. Позже, когда это вавилонское столпотворение приходит к своему логическому завершению – благополучному обрушению информационной башни на головы телезрителей, – редакторская превращается в нечто вроде клуба. В уютных креслах и на мягком диване удобно устраиваются журналисты, операторы, монтажеры и ведущие программ, чтобы обсудить законченную работу, спланировать завтрашний день, перемыть косточки отсутствующим коллегам, разгадать кроссворд и перекусить. В нашем электрочайнике никогда не переводится кипяток, а в жестяных банках на полочке обычно имеются кофе и сахар. Короче, в сравнении с нашей редакторской открытый английскому народу Гайд-парк – просто тюрьма Алькатрац, и вдруг, на тебе! Дверь закрыта!!! Умерли все, что ли?

Я приложила ухо к двери и услышала негромкий гул голосов, звяканье ложечки в стакане и телефонную трель. Живы, стало быть… Может, закрыты на карантин?

На двери белело отпечатанное на принтере объявление: «Торговым агентам просьба не беспокоить!» Выше, ниже и правее слов «торговым агентам» от руки разными почерками было еще приписано «дистрибьюторам», «коммивояжерам» и «мерчандайзерам»[1]. Надо же, какое причудливое словечко! Интересно, была ли тут эта бумажка раньше? Не знаю, сдается мне, я никогда не видела дверь с этой стороны…

Не зная, что и подумать, я робко поскреблась в филенку. Шум за дверью стих. Я постучала.

– Мерчандайзер, – нараспев произнес приятный мужской голос.

Я его узнала: Женька, мой оператор.

– Что ж ты рвешься, – продолжал выводить баритон на мотив народной песни «Черный ворон». – В нашу офисную две-ерь…

– Ты добы-ычи не дождешься! – злорадно грянул ликующий хор. – Двери заперты теперь!

Совсем ополоумели?! Я постучала решительнее.

– Мерчандайзер, – снова завел Женька. – Эх! Мерчандайзер! Эх, залетный, он сам пойдет!

– Погоним! Погоним! – пообещал хор.

Это уже явно была «Дубинушка»! Мне стало интересно, как много народных песен коллеги переделали в честь неведомого мне торгового агента. И чем это он их так вдохновил? Я снова постучалась. В кабинете повисла тишина, выдающая, как мне показалось, некоторую растерянность артистов. Потом раздалось победное «Ага!» – и бодрый Женькин голос завел:

– Жил-был на свете один мерчандайзер!

– Раз-два! Раз-два! Жил мерчандайзер! – сообразив, что к чему, с секундной заминкой подхватил радостный хор.