В 1898 году истерзанный войной остров наконец получил полную автономию под управлением Верховного комиссара, принца Георга Греческого, под защитой Франции, Италии и Великобритании, но султан в Константинополе оставался номинальным сюзереном, поскольку он просто не хотел отпускать свои земли, тем более когда бенефициарами были в основном греческие христиане. Правительство острова, в котором были представлены обе общины, всеми силами пыталось стимулировать экономику, но многие мусульмане покинули Крит с наступлением мира, а многие уже бежали, пока шла гражданская война. Восстановление экономики подразумевало и восстановление критской идентичности. В 1898 году Артуру Эвансу потребовалось много рабочих рук для раскопок Кносса, и в числе первых своих действий критское правительство с готовностью приняло ряд законов, поощряющих иностранные археологические проекты и даже разрешающих экспорт артефактов.8 Критяне рассматривали это как упражнение по связям с общественностью, шанс заявить о своем присутствии на Крите через демонстрацию его прошлого в музеях держав-покровителей.

Это был остров в поисках мира, и, пока его копатели открывали Кносс, Эванс создавал образ мирного Крита, пытаясь истолковать найденные им загадочные руины. Крит Эванса был царством, которым правил человек, которого, как он предполагал, звали Минос. Его интерпретация отражала его искренние пожелания относительно будущего Крита, а также его предположения относительно его прошлого; он рассматривал минойский Крит как нежное, любящее природу матриархальное общество, в котором даже мужчины-придворные царя стали феминизированными: преданными последователями моды, чье удовольствие, как и у придворных женщин, заключалось в пируэтах на большом "Танцполе", который он определил. Он заставил своих рабочих танцевать для него, пытаясь вернуть магию минойского Крита.9 Из небольших фрагментов минойских фресок были воссозданы большие, смелые картины с изображением миролюбивых принцев и болтливых придворных дам. Реконструированный дворец в Кноссе, который во многом обязан его плодотворному воображению, стал модернистским храмом мира.

III

Кипр, история которого во многом повторяла историю Крита, был еще одним островом, где турки оказались под растущим давлением, хотя доля мусульман в населении оставалась несколько ниже. Большое влияние на ситуацию оказали события в материковой Греции: с 1821 года греки-киприоты стали проявлять беспокойство, а турецкий губернатор запретил немусульманам носить оружие. В 1830-х годах до 25 000 киприотов уехали в Грецию, чтобы получить греческое гражданство и вернуться на остров в качестве подданных греческого короля, что принесло им защиту британских, российских и французских консулов как гарантов греческой независимости, к раздражению османских властей.10 Тем не менее, не стоит преувеличивать чувство "гречности" православного большинства на Кипре: идеи единения с греческой родиной возникли скорее в Греции, чем на Кипре, где в течение долгого времени межобщинные отношения были вполне мирными. Британское консульство на Кипре сотрудничало с турецкими властями, чтобы держать под контролем греческих сторонников энозиса: в 1854 году британский вице-консул предоставил губернатору информацию об изменническом памфлете, приписываемом директору греческой гимназии в Никосии. Теплые отношения между вице-консулом и губернатором нашли свое выражение и в приглашении губернатора на вечеринку в честь обрезания его сына в 1864 году: "Я прошу пригласить Вас на все время праздника, который начнется в понедельник и продлится до четверга, а также на ужин в эти четыре дня".11 Учитывая его положение между Анатолией, Сирией и Египтом, значение Кипра было в первую очередь стратегическим. Он производил в избытке некоторые основные сельскохозяйственные товары, такие как ячмень, экспортируемый в Сирию, и кэроб, экспортируемый в Александрию, но уровень жизни был невысок, и - цитируя одного из посетителей конца XVIII века - "импорт имел очень мало значения, потому что Кипр ввозил только то, чего хватало на нужды его собственных скудных жителей": немного тонких тканей, олово, железо, перец и красители.12 К концу XIX века красители стали хорошо использоваться в местной промышленности: белые английские бязевые ткани привозились из Бейрута и окрашивались в местных мастерских, а также развивалась довольно активная шелковая промышленность. Однако Кипр был частью местной, восточно-средиземноморской, сети, и его международные связи были довольно ограниченными.13 Однако с ростом интереса к древностям на Кипре начала развиваться новая, в значительной степени нелегальная торговля. В период с 1865 по 1875 год американский консул, генерал Луис Пальма ди Чеснола, был одним из самых усердных коллекционеров того, что он называл "моими сокровищами"; большая часть награбленного им из великолепного места в Курионе попала в музей Метрополитен в Нью-Йорке.14

Слабость османской власти в восточном Средиземноморье стала еще более очевидной, когда в 1878 году британцы убедили султана уступить управление островом Великобритании. Султан Абдулхамид II понимал, что ему нужна британская поддержка, если он хочет удержать русских на расстоянии, поскольку русские все еще надеялись установить постоянное присутствие в Средиземноморье, а этого можно было добиться, только если они смогут сохранить свободный доступ через Босфор и Дарданеллы. Британская поддержка османов ослабевала по мере того, как до Великобритании доходили новости о массовых убийствах армян и других людей, выступавших против турецкой власти; британская симпатия к грекам, живущим за пределами независимого королевства, также оставалась очень сильной.15 Таким образом, Кипр рассматривался как аванс за продолжение дружбы. В типично османском стиле Возвышенная Порта сохраняла над островом условный суверенитет, а британцы должны были перечислять в Константинополь любую прибыль от своего управления (только когда Великобритания и Турция столкнулись друг с другом на противоположных сторонах во время Первой мировой войны, остров был аннексирован Великобританией, и только в 1925 году Кипр стал колонией Короны). Британский интерес к Кипру был чисто стратегическим, после приобретения огромной доли Великобритании в Суэцком канале, и его ценность возросла, когда Великобритания установила свое господство над Египтом в 1882 году. Владение Кипром давало Британии контроль над базами на всем пути от Гибралтара до Леванта через Мальту, но Британия приобрела котел, в котором анатагонизм между киприотами двух конфессий не ослабевал, а усугублялся из-за жизни под властью третьей стороны: греческие островитяне все больше настаивали на том, что судьба острова лежит в пределах Греции, а турецкие островитяне боялись, что то, что происходит с турками на Крите, начнет происходить и на Кипре. К началу двадцатого века турки-киприоты с интересом следили за реформаторским движением младотурок в Османской империи, и у них начало формироваться чувство национальной идентичности, которое еще больше усилилось в результате конкуренции с греческим национализмом.16 Разрушение Османской империи сопровождалось все более решительными проявлениями национальной идентичности, которые грозили разорвать общество, где когда-то различные этнические и религиозные группы жили в определенной степени гармонии.

IV

В османских землях, где этнические и религиозные группы были разбросаны и перемешаны, формировались национальные идентичности. Неудивительно, что наибольшее смешение народов и вероисповеданий можно было найти в таких средиземноморских портовых городах, как Салоники, Александрия и Смирна. Салоники, в частности, стали ареной борьбы между турками, славянами и греками, хотя в 1912 году евреи были самой многочисленной группой населения города, а еврейских стивидоров было так много, что доки закрывались по субботам.17 Как заметил Марк Мазоуэр, в городе использовались четыре основных шрифта и четыре календаря, поэтому вопрос "В котором часу сегодня полдень?" имел определенный смысл.18 В значительной части города основным языком был иудео-испанский, принесенный сефардскими изгнанниками после 1492 года. Названия синагог все еще напоминали о местах происхождения салоникских евреев: была синагога каталонцев, "Сарагосса" (в действительности Сиракузы на Сицилии), а также синагога, прозванная "Макаррон", поскольку ее посещали евреи апулийского происхождения, которые, как считалось, разделяли любовь итальянцев к макаронам.19