— Интересно, — Лена тоже оставила попытки добиться ответа от электронной среды универа и просто меланхолично жала на кнопку перезагрузки каждый раз, как та начинала выдавать ошибку, — реально ли утопить человека в ромашковом чае?

— Ты думаешь ей поможет? — у Ужова, как ни странно, все стабильно работало, а может он просто мастерски делал вид, что все работает.

Лично я сильно сомневалась в том, что несчастная ромашка поможет, даже если колоть ее внутривенно или капельницами ставить. На месте тоже уже не сиделось, внутри откуда-то взялась прорва энергии, требующей реализации, я чувствовала, что еще немного — и я начну изводить окружающих. Просто так сидеть тоже был не вариант, поэтому я выбралась из кресла — снять ноги с подлокотника одним движением, когда на ногах у тебя лежит еще и ноут, а вокруг них обернуты провода, оказалось той еще задачкой — и нетвердой походкой двинулась к Владу.

Заглянула через плечо. У него тоже на весь экран высвечивалось очередное оповещение об ошибке, хотя по лицу змея этого прочитать было нельзя. Ленка с любопытством тянулась в нашу сторону, так что на этой ноте отодвинула от себя все и махнула рукой на учебу.

— Может, в сугроб? — она кивнула в сторону окна.

На самом деле, лапы я бы размяла с огромным удовольствием. Змей сразу от предложения открестился, хотя ему никто и не предлагал. Мы могли бы и в окно нырнуть, благо, что первый этаж, но решили пощадить теплолюбивого перевертыша и вышли в коридор. Ленка открыло окно, влезая на подоконник, а в сугроб уже нырнула сменившая окраску на зимнюю лиса. Я полезла следом, прикрывая створку за собой, от сквозняка подальше. И перекинулась уже стоя в снегу по колено.

Благо, что сейчас это давалось уже легко, а не с такими приключениями, как поначалу, когда я только осваивалась со своей животной частью. Тогда этот процесс мог затянуться на несколько часов, потому что шокированный мозг пытался удержать тело в человеческом обличии, от боли не получалось даже скулить, а наеденные килограммы таяли буквально на глазах. Но в итоге я привыкла, организму хватало ресурсов на генерацию какой-никакой магической оболочки — о ее однозначном существовании я узнала недавно от Влада — и теперь одежда могла оставаться на мне на время обращения. Если я правильно поняла объяснения, образовывалось нечто вроде пространственного кармана, куда все шмотки и попадали.

Бежалось легко и приятно. Если объяснять для обычного человека эти ощущения, то нахождение в звериной форме схоже со своеобразной медитацией: уходят лишние мысли, притупляются слишком яркие эмоции. Мир вокруг не то становится проще, не то в нем просто смещаются акценты, влияя на восприятие. Я вот в такие моменты перестаю думать о тревогах, экзамены вообще из фокуса внимания. Мне нравится, правда. Такие вот несколько часов абсолютного отдыха перед очередной порцией человеческой суеты.

Ленка, не смотря на зимний мех, находилась легко среди этой слепящей белизны сугробов. Под лапами скрипело, мы все активнее бежали вперед, наращивая скорость, и наткнулись на новую, незнакомую поляну. Судя по ее изгибу, это был овраг, по крайней мере, нечто на него очень похожее — не слишком глубокая, но змеистая низина. Под сугробами было не слишком понятно. Вот только скатившись вниз, я поняла, что это совсем не овраг, а нюх меня впервые подвел…

Под тонким слоем снега скрывался лед, еще слишком хрупкий, чтобы выдержать даже меня. Как не утянуло течением под него — я не знаю, вот только выбраться самостоятельно не получалось. Лена в панике заметалась, пытаясь подобраться то в зверином, то в человеческом обличии, но лед трещал даже под ней. Я в таких условиях перекинуться не могла, даже завыть, чтобы позвать хоть кого-нибудь на помощь. Лисица еще несколько раз попыталась мне помочь, а потом помчалась в сторону дома.

Я очень надеюсь, что она успеет раньше, чем я заледенею, потому что сейчас я ощущаю себя куском мяса в морозилке, спасибо еще, что заморозка не шоковая. Лапы скользят, кромка льда крошится, а каждая попытка шевельнуться и улучшить свое положение отзывается новой волной боли в задубевших мышцах. От усталости и страха — а это действительно страшно, течение оказалось не самым слабым! — в глазах начинает темнеть, когда в загривок вцепляются острые зубы.

Лед трещит еще громче, моих сил хватает только чтобы предпринимать попытки не уйти на дно и не слишком мешать своему спасителю. Кое-как, понемногу, но он смог вытащить меня на берег, где в мою голову не пришло ничего более умного, как перекинутся в человека. Эльхар сделал то же самое, сгребая меня в охапку. Волк кутает меня в откуда-то взятый меховой плащ, в глазах временами возникает чернота, и едва я поднимаю на оборотня голову, как картинка начинает двоиться, он словом молодеет, стоит мне чуть расфокусировать взгляд. Со стороны наблюдаю, как Эльхар поднимает меня — хоть и не совсем меня, видимо, Леду, вещи слишком говорящие — на руки и мчится через сугробы.

Стоит моргнуть, и я чувствую, что и меня куда-то несут, но противный холод с трудом отступает. А жар волчьего тела ощущается даже сквозь плащ, буквально обжигая. Я едва ворочаю языком, но пытаюсь что-то сказать, не знаю, понимает ли меня он.

— Не надо говорить под руку. Лучше побереги силы, не хватало еще тебе заболеть.

Было бы весело. Я в последний раз болела… очень давно, в общем. Уже и не помню толком, как это. Но мне кажется, что опыт неприятный, не хотелось бы его повторять. Так что я обмякаю чучелком в руках перевертыша, позволяя нести себя куда угодно.

В какой-то момент воздух обжигает кожу, и я понимаю, насколько же мне холодно, потому что тело, едва Эльхар заносит меня в дом, начинает трястись, словно через него пропускают мощный ток.

Очень холодно.

Я пытаюсь сильнее закутаться в плащ, но это очень сложно сделать, я ворочаюсь на руках у волка, сквозь шум в ушах слыша смутно знакомый мужской голос, что-то спрашивающий у моего спасителя. Этот голос уговаривает меня потерпеть, говорит, что сейчас все будет хорошо. Я киваю русоволосому мужчине с явно выраженными волчьими чертами во внешности, но попытки завернуться в предоставленные мне меха не оставляю. Голоса сливаются в какую-то кашу, я бормочу нечто похожее на "Не надо, я не хочу болеть, отменяйте болезнь скорее, оформляйте возврат", различая в ответ нервный смешок лисицы. Точно, это Лена рядом, я чувствую ее запах.

Руки ее обжигают, когда пытаются стянуть с меня мокрую одежду. Кажется, я сижу в кресле в своей комнате, но как я там оказалась — для меня огромный вопрос. В голове внезапно звучит голос мамы: "Тридцать восемь и семь, плохо". Я киваю, согласно, мол, для человека это действительно очень плохо. Какая температура считается критичной для оборотня — я в душе не чаю, но думаю, что не слишком отличаются значения.

Меня снова куда-то несут и роняют, мягко, кажется, это меховое покрывало. Только мех везде, он словно душит, я пытаюсь выбраться, но за пределами меховой тюрьмы ждет мороз, загоняющий обратно. Какой-то замкнутый круг.

Зато меня нагнало очередное воспоминание…

Дома словно бы ничего и не изменилось. Даже запах остался тем же, впрочем, за эти годы волчица могла и забыть, чем же пахло детство. А вот юность пахла снегом, деревом и тенями, крадущимися по пятам. И если раньше они пугали, то теперь лишь манили чем-то неведомым, скрытым. Отзывались, когда она безмолвно смотрела в их глубину, пытаясь истолковать увиденное во сне. Предчувствие на предчувствии — и ни одного внятного ответа. Ее сны смотрели на нее глубокими, темными глазами. Ни одной эмоции, кроме чувства странной запутанности и смутного ожидания, эти сны не вызывали.

Что-то говорили о людях с юга, начавших селиться слишком близко, о грозившей затянуться зиме, о странных шевелениях в темноте — но даже реальность застыла в неопределенности, и Леда не могла усидеть на месте. Чтобы не метаться без толку в стенах отчего дома, она уходила в лес, обращалась и уже на четырех лапах мчалась к реке, по льду которой и бежала, пока странная тоска в груди не отступала, не бледнела на фоне усталости. Ближе к весне эта тревожность, неявно охватившая уже всю стаю, сыграла с ней злую шутку.