Нанако подскочила вслед за мной, мы поклонились и вышли в коридор, не забыв прихватить охрану.

— Асуна-сан, — обратился я к старшему в «двойке». — В СССР начался государственный переворот.

— Рекомендую немедленную эвакуацию за пределы Москвы с последующим вылетом в Токио, — не подвел он. — А еще я обязан связаться с вашим отцом.

— Разумеется, — одобрил я.

Дверь напротив открылась, и оттуда вышел очень задумчивый Тимоха.

— Нам нужно позвонить, — проинформировал я его.

— Выйди, — обернувшись, буркнул он.

Советский дрон застенчиво вышел из кабинета, не забыв отвесить кривенький поклон, и я с Асуной-саном и КГБшником зашел внутрь, закрыв за собой дверь.

— Сначала батя, — прокомментировал я для Тимофея, достал из кармана бумажку с номером родительского номера (хе) и набрал. — Отец, тут…

— Государственный переворот! — ответил он. — К гостинице приехали армейские машины и куча солдат. Их командир заверил нас, что в гостинице сейчас безопаснее, чем пытаться покинуть Москву. Езжай сюда.

— Не могу, — ответил я. — У меня другие планы. Они ОЧЕНЬ важны.

Пауза, грустный отцовский вздох:

— А разве могло быть по-другому? Будь осторожен, сын.

— Буду, — пообещал я. — Передаю трубку Асуне-сану.

— Хорошо, — одобрил отец.

Пока охранник докладывал ситуацию по второму разу и получал ценнейшие указания формата «не дай моему сыну сдохнуть», я спросил Тимофея:

— Непосредственный начальник за кого?

— Ждет приказа, — поморщился он.

— Как и вся остальная страна, — покивал я. — Ё*нуть Ельцина — будет вой, но постепенно он сойдет на нет, а страной будут рулить коммуняки. Но хватит ли яиц такой приказ отдать?

— Если что-то предлагаешь — предлагай конкретно! — сложил он руки на груди.

— И послушают? — удивился я.

— Прислушаются и примут к сведению, — поправил он.

— Тогда и смысла нет, — развел я руками. — Не моя страна, не моя ответственность. Но, раз берут «Останкино» — это типа нынче к телеграфу и почте приравнивается…

КГБшник нервно хохотнул.

-…Значит планируют взять контроль над СМИ. Спорим, где-то к вечеру в эфир попадет сюжет, на котором такой красивый Борька Ельцин зачитывает бумажку, по которой госпереворот незаконный, а на фоне какой-нибудь редактор так несмело комментирует: «это показывать нельзя»? У вас же тут как — если «совки» запрещают, значит — хорошее.

— От меня-то чего хочешь? — насупился Тимоха.

— Очень большую бумажку, которая запрещает вообще всем противодействовать съемочной группе «Хонда+» со мной во главе, — попросил я. — Мы же не из «Останкино» вещаем. Разве страна не заслуживает увидеть свою кончину в прямом эфире и из первых рук?

— Сука, — вздохнул Тимофей.

— Да! — поклонился невидимому бате в последний раз Асуна-сан и повесил трубку. — Сейчас прибудет усиление, — ввел меня в курс дела.

— От вас тоже надо, — посмотрел я на КГБшника. — Десяток вооруженных, очень преданных моей будущей большой бумажке, здоровенных дяденек.

Игранув желваками, Тимоха покосился на телефон.

— Мне сейчас страшнее, чем тебе, — посерьезнев, вздохнул я. — Потому что северный сосед как никогда близко подошел к гражданской войне, а я почему-то СССР люблю больше, чем еще не родившуюся демократию. Очень чешется попытаться провернуть фарш назад. Но сам я этого делать не буду — если вашим власть имущим такую историческую ответственность нести не хочется, я тем более не стану. Но показать народу, как оно было, сохранив потом пленки для потомков, очень важно — чтобы видели, помнили и не питали иллюзий.

— Попробую, — решил он и начал набирать номер.

Отзвонившись в «Хонду+», в ожидании камер и сопровождения, я уселся на диван, решив временно приватизировать кабинет. Тимоха звонил не Крючкову, а какому-то генералу Иванову — чей-то рабочий псевдоним, надо полагать. Севшая рядом Нанако, поблескивая глазками, предложила:

— Иоши-сама, сейчас очень удобная возможность захватить эту страну.

— Юридически невозможно, — так же шепотом ответил я. — Как ты себе вообще представляешь механизм моей легитимизации?

Удивившись, она спросила:

— Разве самого желания Иоши-самы недостаточно? Русские должны быть благодарны за то, что вы вообще согласились править такой проблемной страной.

Было бы очень здорово, конечно.

— Конституция не позволит, — развел я руками.

Тут за окном проехала армейская колонна из «ЗиЛов» и самого настоящего Т-80, и Нанако красноречиво посмотрела на меня, как бы указывая на нынешний формат соблюдения той самой Конституции.

— И народ не позволит, — прибег я к следующему аргументу. — Когда на троне сидит даже полный кретин — он хотя бы свой. А если будет сидеть иностранец, каждая проблема и каждое непопулярное решение — а без таких править невозможно — будет списываться именно на этот фактор: он же чужак, значит население — колония, а самому иноземному правителю на подданных плевать.

— Иоши-сама слишком добрый, — грустно вздохнула Нанако.

— Это что, критика⁈ — восхитился я.

— Я не узнаю вам, Иоши-сама, — продолжила она. — Вы всегда молниеносно принимаете решения, не боитесь риска, а сегодня вас словно подменили.

— Все идет по плану, — пожал я плечами. — Сигнал законным властям был передан — в случае их победы, я их поддержу и помогу хоть как-то успокоить народ. Увы, старые партийные пердуны скорее всего не решатся принять соразмерные проблеме меры. Люди подождут приказа, потом — еще подождут, и еще, и, когда все окончательно разочаруются в инициировавших госпереворот людях и начнут исполнять приказы Ельцина. Ему сигналов подавать не нужно — как минимум решимость идти до конца у него есть. Поладить в конечном итоге я смогу и с теми, и с другими, поэтому решать за огромную, обладающую лучшей в мире армией и ядерным оружием страну, я не хочу.

— Вот как, — вроде как приняла отмазки Нанако. — Подавая сигнал, вы сильно рискуете, потому что провалы в политике поддержанного вами правительства будут бросать на вас тень. Простите, Иоши-сама, — поклонилась, сложив руки перед собой. — Я была неправа насчет вашей решимости — вы просто направили ее в более практичное русло.

— Верно, — счел я ее слова вполне справедливыми.

Положивший трубку Тимоха грустно посмотрел на меня. Я — вопросительно — посмотрел в ответ.

— Двадцать минут, — буркнул он.

— Спасибо, товарищ полковник, — поблагодарил я. — Родина этого не забудет.

— Может все-таки в гостиницу? — отреагировал он на стёб.

— А народ вот на это смотреть будет? — скнул я пальцем в беззвучно работающий черно-белый телек в углу кабинета.

— «Лебединое озеро» — хороший балет, — проявил Тимофей кругозор.

— Очень, — подтвердил я. — Но спорим, что вся молодежь страны по случаю выходного… — сходив к телевизору, я повернул реле и ткнул пальцем в экран, на котором Пикачу подавал лапку Райчу. —…Смотрит телепремьеру полнометражки про покемонов? А то, что прервет эфир, станет еще более рейтинговой передачей. Учитывая вашу и мою репутацию в мире, за большой и интересный, строго профессионально-этичный — это где я свое мнение о происходящем держу при себе — репортаж я вполне могу отхватить какую-нибудь престижную премию.

— Кому гражданская война, а кому — премии, — осудил КГБшник.

— Я же капиталист, — пожал я плечами. — Гражданская война — это плохо, потому что придется завозить гуманитарную помощь. Оружием я торговать не умею, поэтому выгоды никакой — одни потери. Устроить трансляцию — идея нормальная, потому что даже в Москве найдется много товарищей, которые пойдут на митинг чисто посмотреть в чем дело. А так — сядут перед телеком на диван, позвонят такому же товарищу и будут смотреть с комфортом, активно освещая увиденное и названивая другим — что бы тоже посмотрели. Провинция нам побоку — когда народ начнет понимать, что происходит, все уже закончится.

— Какой еще митинг? — удивился он и принялся набирать номер.