Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Но уже в эпоху Просвещения понимание нехристианских духов как злокозненных бесов, которые морочат голову туземцам, лишь бы не допустить их до евангельского спасения, осталось в ведении только духовных лиц. Ученые же, отделившиеся от церковных институций, принялись искать другие, не религиозные объяснения феномену. Так началось «расколдовывание мира», которое со временем повергнет в уныние скучающих по мифу романтиков, но будет высоко оценено позитивной наукой.

Одним из первых расколдовывать мир принялся французский дворянин Шарль де Бросс (1709–1777), автор трактата «О культе богов-фетишей, или Сравнение древней религии Египта с современной религией Нигритии» [Бросс, 1973]. Эпиграф, взятый просветителем из Вергилия, словно бы предуведомляет путешествие в инфернальный мир: «И за спиной у себя не видит змей ядовитых. Чудища-боги идут и псоглавый Анубис с оружьем…» (Вергилий Публий Марон. Энеида, книга VIII, 698-700, пер. с лат. С. А. Ошерова).

Де Бросс не без юмора описывает культ питона у населения Гвинейского залива, перемежая свидетельства очевидцев и свои рассуждения забавными историями о том, как чернокожие преследовали белых гостей, если те по незнанию обижали их любимых змей. Он сравнивает верования различных африканских племен с религией древнего Египта и приходит к выводу, что первоначально многобожие носило фетишистский характер. Предполагая существование невидимых сил и страшась их, первобытные фетишисты объединяли в своем сознании невидимую силу и видимый объект – собственно фетиш, которым могло быть животное, камень, растение или что-то еще. Так, по мнению французского просветителя, и возникли первобытные культы, которые позже превратились в «туманные дебри древней мифологии».

Де Бросс совершает своего рода революцию, выводя этнографические исследования из-под власти теологии и демонологии. За верой в духов и языческих божеств, по его мнению, скрывается вовсе не дьявольское наваждение, а всего лишь игра воображения, помноженная на «невежество и варварство». Чем еще можно объяснить «безумную экзекуцию», когда змеепоклонники уничтожили «почти всех свиней в стране» после того, как принадлежащий некоему голландскому колонисту кабан сожрал питона?

Обобщая накопленные сведения, де Бросс описывает, как западноафриканские «дикари» поклоняются своим индивидуальным и племенным фетишам, обращаясь к ним по самым разным нуждам – вызвать дождь, добиться победы в войне, наловить много рыбы… Его нисколько не ужасают обряды жителей Гвинеи, поскольку никакой бесовщины в них он не видит. Культ питона в Уиде (к слову, сохранившийся там до сих пор) де Бросс описывает вполне добродушно, пусть и с высокомерием просвещенного колонизатора:

«Полосатые змеи, хотя они и безвредны, становятся, однако, всем в тягость благодаря своей чрезвычайной фамильярности: в большую жару они заползают в жилище, размещаются на мебели, проскальзывают даже в постели, где часто и рожают своих детенышей. Никто не осмеливается их согнать, но бегут за соседним жрецом, который берет фетиш на руки и тихо выносит во двор. Если хотите навсегда лишиться дружбы негров, нет лучшего средства, как заговорить о змее без должного уважения: они тотчас затыкают уши и бегут от всякого общения с нечестивыми» [Бросс, 1973: 26].

Эпоха Просвещения – это постепенное вытеснение из европейского идеологического пространства культа Бога культом разума. Соответственно этому меняется и трактовка антропологического антипода, европейского Другого: теперь «дикари» и язычники – это в первую очередь невежды, а не дьяволопоклонники. Колониальную политику начинают проводить под флагами уже не христианизации и мирового экзорцизма, а гуманизации и просвещения.

Нетрудно увидеть, что программа экзорцизма, изменив свое содержание, не изменила сути: миссия евангелизации народов сменилась миссией просвещения и цивилизации, но сам мотив изгнания никуда не делся. Только изгонять из умов и тел покоренных туземцев просвещенные европейцы принялись не «духов злобы поднебесной», а демонов варварства, отсталости, необразованности. Чем по большому счету является модернизация, как не экзорцизмом без бога?

Внерелигиозные колонизаторы рассматривали духов и богов туземных народов как враждебные, вредные иллюзии, проявления культурно-исторической инерции. На смену клерикальному подходу пришел светский, но для самих туземцев это мало что поменяло. Белые люди по-прежнему силились «выселить» из их жизни духов, а в одержимости стали видеть проявления социальных недугов и коллективной психической нестабильности.

Идеи Шарля де Бросса имели развитие. Он, хотя и был вольнодумцем, оставался верующим католиком, а потому в своих антропологических построениях делал исключение для «избранного народа»: евреи, а вслед за ними и христиане у де Бросса – единственные, чьи религиозные воззрения и культурные практики развились не из фетишизма, а из первоначально явленной им свыше истины. Из-за такой религиозной избирательности де Бросса его труды подверглись бурной критике со стороны идейных наследников. Несмотря на то что термин «фетишизм» надежно вошел в культурную антропологию и религиоведение (а затем перебрался и в психоанализ), позднейшие эволюционисты уже не выделяли из общего числа людей иудеев и христиан, находя у них следы того же самого фетишизма.

Благодаря британскому этнологу Эдуарду Тайлору (1832–1917) фетишизм перестал считаться универсальной матрицей всех религий и культур и стал трактоваться в качестве одной из ветвей анимизма. По Тайлору, на заре своих достижений человечество вело себя подобно легковерному и любопытному ребенку. Оно приписывало явлениям природы одушевленность, порождая религию и магию. В религии, несмотря на ее иллюзорную основу, Тайлор видел положительное начало – ведь религиозные обряды и вера помогали людям сплотиться и двигаться к новым, более сложным уровням социальной организации. Магию же, которую Тайлор искусственно отделял от религии, он не жаловал, полагая примитивным и грубым пережитком прошлого, тормозящим общественный прогресс.

Первобытный человек, считал Тайлор, за каждым непонятным ему явлением видел духов: их существование придавало происходящему смысл, объясняло и упорядочивало его. Британский антрополог приводил в пример только что проснувшегося человека: какое-то время мы еще можем верить, что реально пережили сновидческий опыт. Первобытный человек, просыпаясь, не только продолжал верить в реальность пережитого им во сне, но и полагал, что отсутствовал на месте, где спал, либо думал, что его посещали другие люди и существа. Поскольку известно, что человеческие тела не совершают никаких экскурсий во сне, первобытный человек объяснял свой сновидческий опыт тем, что его «я» (душа или дух) может покидать тело и где-то блуждать. Примерно таким образом наши древние предки, уверял британец, объясняли не только непонятные им психические явления и состояния, но также феномены окружающей среды, животных, растения, стихии, а главное – смерть, столь напоминающую долгий сон. Отсюда якобы и возникли самые ранние религиозные и магические представления.

У Тайлора было много продолжателей. Некоторые из них развивали и уточняли его идеи с помощью критики. К примеру, Роберт Рейналф Маретт (1866–1943) полагал, что в начале магии и религии лежит не миф, а ритуал, который рождается из беспорядочных, конвульсивных действий человека, захваченного чувством ужаса. Эту предшествующую стадию формирования религии он называл преанимизмом, а уже эволюционировавшее из нее более сложное представление, одушевлявшее те или иные силы природы, – аниматизмом. Большую известность получил Джеймс Фрейзер (1854–1941) с его капитальным трудом «Золотая ветвь». В целом Фрейзер соглашался с основными идеями эволюционизма, но уточнял, что магия предшествовала анимизму и религии в целом. Магию он понимал как веру человека в собственные волшебные силы. Уже разочаровавшись в такой вере, человек якобы стал приписывать волшебство богам и духам [Клейн, 2014: 210–215].

6
{"b":"875408","o":1}