Время от времени в клубе проводятся собрания женщин.

Извещать об этом женщин азербайджанок далеко не просто: объявления и повестки не приведут к цели — почти все, кого созывают на собрания, неграмотны. На активисток клуба возлагается обязанность: обходя базары, бани, дворы, квартиры, оповещать женщин о дне и часе собрания.

— Может быть, и ты поможешь? — предлагают однажды Баджи.

Баджи устала: с утра — работа в артели, вечером — занятия. Но ей хочется быть похожей на тех, кого считают лучшими и называют активистками, и она отвечает:

— Что ж, я могу!..

И вот Баджи ходит по узким уличкам, переулкам и тупикам Крепости, стучит дверным молотком в ворота старых домов, сзывает затворниц и домоседок на собрание в женский клуб.

Нелегкое это дело!

Если дверь откроет мужчина — почти нет надежды на успех: в присутствии отца, мужа, брата не поворачивается язык звать женщин на собрание в клуб.

Если все же решишься и позовешь — едва ли добьешься успеха и только навлечешь на женщину гнев. Умней всего прикинуться соседкой и, отозвав обитательницу дома в сторонку, как бы по женскому делу, шепнуть той на ушко о дне и часе собрания.

А уж если наткнешься на мужчину, который когда-нибудь заметил тебя у клуба, — готовься услышать бранное слово или увидеть перед носом захлопнувшуюся дверь. Иной раз нужно прикинуться, что не туда попала, и вежливо извиниться.

Особенно настораживает некоторых мужчин то, что Баджи без чадры. Баджи понимает, что чадра облегчила бы ей задачу, но теперь даже мысль о чадре вызывает у Баджи отвращение.

Нелегко извлечь затворницу и домоседку азербайджанку из дому, нелегко привлечь ее в женский клуб. Но зато как приятно, обегав с полсотни домов, увидеть затем в клубе на собрании хотя бы десяток «своих», особенно «новеньких»!..

У входа в клуб обычно толпятся мужчины. Это суровые отцы, мужья-ревнивцы, братья-фанатики, оберегающие «честь домашнего очага». У входа в клуб женщин нередко ждут скандалы и побои.

Веяние времени все же дает себя знать — кое-кто из мужчин думает: «Аллах с ним, в конце концов, с этим женским клубом! Не было бы чего похуже — не ровен час, заведут женщины знакомство с чужими мужчинами!» Другие стыдятся признать подлинную причину пребывания их у дверей клуба и делают вид, что оказались здесь случайно. Третьи, благожелательно относясь к клубу, явились сюда, чтоб оградить своих женщин от хулиганов и нахалов, считающих себя вправе задеть на улице любую азербайджанку, снявшую чадру или посещающую клуб.

У Баджи нет отца. Тот, кто был ее мужем, — в тюрьме. Брат днем работает, а вечером учится. Никто не провожает ее в клуб, никто не поджидает ее у входа, никто не провожает ее домой.

Что же касается хулиганов и нахалов, то они Баджи не слишком смущают. Пусть только попробуют ее задеть! Она за крепким словом в карман не полезет — так отрубит, что не обрадуешься! А если кто-нибудь даст волю рукам — она может дать сдачи. Она ведь не какая-нибудь неженка, вроде Ляли-ханум…

Еще недавно дел у Баджи было не так уж много — прибрать комнату, сбегать за угол в продуктовую лавку, сварить обед, постирать, починить. А теперь дел у нее стало по горло: прибавились артель, занятия, собрания, общественная работа. Теперь дел у нее столько, что не пересчитать! Какой интересной стала ее жизнь!

СЕРДЦЕ

Время от времени из города приезжает Саша.

Он вернулся в Баку с XI армией, был вскоре демобилизован, откомандирован в университет.

Студенческого в нем пока очень мало — он до сих пор не расстался со своей выцветшей красноармейской гимнастеркой, на ногах у него грубые, стоптанные солдатские ботинки и обмотки.

— Помнишь, Баджи, как я тайком пришел к тебе в Крепость? — спрашивает он, улыбаясь.

— Не утаился! — смеется Баджи в ответ. — Дилявер-хала́ все-таки увидела и наябедничала дяде.

— Попало? — соболезнующе осведомляется Саша.

В глазах Баджи вспыхивает лукавый огонек:

— Дядя — глупый: поверил мне, что старухе померещилось!

— А как мы с тобой читали Пушкина — помнишь?

— «Прими с улыбкою, мой друг…», — бойко начинает Баджи, но тут же осекается. — Забыла, как дальше… — виновато говорит она и, словно оправдываясь, добавляет: — Я теперь хожу в женский клуб, учусь грамоте, азербайджанской.

— Надо бы тебе и русской грамоте учиться.

Баджи разводит руками:

— Кто же будет меня учить?

— Было бы желание — учителя найдутся. Да хотя бы я! Хочешь?

— За добро, как говорится, воздастся добром! — отвечает Баджи, вспыхнув от радости.

В ожидании преподавателя ученица надевает свое лучшее платье, тщательно причесывается, прихорашивается.

Волосы у Баджи черные с синеватым отливом, слегка волнистые. Многие находят их красивыми. Но человек редко ценит то, чем обладает; Баджи, например, нравятся волосы светлые и кудрявые. Однажды перед приездом Саши она нагрела на жаровне шашлычный прут, завила им волосы мелкой кудряшкой. Не обошлось при этом без ожогов.

— Это что за баран? — поморщился Юнус при виде кудряшек. — Сейчас же — под кран!

Пришлось размочить кудри в воде, заплести волосы в тугие косы. Косы еще не успели высохнуть, как появился Саша. Баджи поймала его взгляд, скользнувший по влажным волосам.

— Только что вернулась из бани, — сказала она не моргнув и взялась за учебник.

Слушать, пересказывать сказки, рассказы, заучивать стихотворения — пожалуйста, сколько угодно! Это не составляет для Баджи особого труда; по-русски она говорит довольно свободно, хотя с акцентом и нередко путая падеж и род. Охотно учится она чтению и письму.

Но с грамматикой у Баджи упорные нелады. Подлежащее? Сказуемое? Обстоятельство образа действия? Зачем это нужно, не говоря уж о том, что это малопонятно? Видя, однако, что грамматике Саша придает большое значение, Баджи прикидывается заинтересованной.

Однажды ее все же прорвало:

— Подлежащее, сказуемое? Мужской, женский род? К чему это все?

— Чтоб научиться правильно говорить и писать, — спокойно объяснил Саша.

— А разве я плохо говорю?

— Неплохо, но все же с ошибками.

— Если захочу, не сделаю ни одной.

— Ну, это ты уже перехватила!

— Не сделаю! — упорствует Баджи. — Клянусь сердцей!

— Сердцей? — укоризненно переспрашивает Саша, покачивая головой. — А сердце — какого рода?

— Женского! — отвечает Баджи не задумываясь: все равно не додумаешься — в азербайджанском языке нет родов.

— Неверно.

— Ну, мужского! — легко уступает Баджи.

— Тоже неверно!

Ученица озадаченно разводит руками:

— Неужели среднего?

— А почему это тебя так удивляет? — спрашивает Саша.

Глаза Баджи задумчиво устремляются вдаль:

— По-моему, правильней было бы так: сердце мужчины — мужского рода, женщины — женского.

— Почему?

— Потому что сердце мужчины и сердце женщины совсем разные.

— Разные? Чем?

Он еще спрашивает! Эх ты… подлежащее — сказуемое! Обстоятельство образа действия!.. Видно, только из-за этого и приезжает он сюда из города, студент!

— У мужчин сердце глухое, жесткое, закрытое на замок, — отвечает Баджи.

Что-то вроде упрека слышится Саше в ее словах.

— А у женщин? — спрашивает он.

Баджи загадочно улыбается:

— Подумай-ка сам!

Теперь разводит руками преподаватель.

— Приезжай-ка к нам в Черный город, там мы еще об этом потолкуем! — говорит он на прощанье.

Однажды, после отъезда Саши, Баджи спросила Юнуса:

— Знает Саша, что я была замужем за Теймуром?

Юнус избегает говорить на эту тему — рана еще слишком свежа.

— Спроси сама, — отвечает он уклончиво.

О, как хотелось бы ей, чтоб Саша не знал!..

Баджи не была в Черном городе с тех пор, как ее взял к себе Шамси. Зачем ей было туда ездить? Бродить по грязным лужам? Томиться печалью о матери и об отце?

Совсем иными показались теперь Баджи трубы, и резервуары, и скамейка подле ворот, которые семнадцать лет сторожил Дадаш, встречая идущих на завод рабочих добрым словом «салам!» или «здравствуй!» Все, что некогда ей представлялось большим, словно уменьшилось, все, что когда-то казалось далеким и недоступным, — приблизилось. Как все изменилось!