И Газанфар сказал:

— У нас на промыслах есть обычай: приезжающих из города не отпускать, не дав им отдохнуть. — Видя, что Шамси стоит в нерешительности, он добавил: — А сейчас к тому же у нас в некотором роде праздник.

«Праздник? — удивился Шамси. — Новруз давно прошел, а курбан еще не наступил». Но спросить Газанфара он не решился.

— Обед у нас будет вкусный! — лукаво добавила Ругя: она хорошо знала слабое место Шамси.

А тут еще вернулся с прогулки Бала. Он прижался к Шамси и ласково прошептал:

— Не уезжай, отец!

Пришлось Шамси остаться…

За обедом Ругя была сдержанна, спокойна, но Газанфар понимал, чего это стоит ей, и мысленно похвалил ее. Не ускользнули от Газанфара и беспокойные взгляды, которые время от времени исподлобья бросал Бала то на него, то на Шамси.

Да, странная была эта встреча!

И Газанфар, желая рассеять неловкость, принялся пересыпать свою речь шутками, веселыми рассказами. Мало-помалу Бала оживился, и все чаще раздавался за столом его звонкий смех. Стала подхватывать веселое словцо и Ругя.

Вначале Шамси испытывал смущение: впервые в жизни сидел он за одним столом со своей бывшей женой и ее новым мужем. Боясь, что будет задета его мужская честь, он решил быть начеку, но при этом с невольным удовлетворением отметил, что Газанфар, получив от Ругя тарелку первым — муж есть муж! — в свою очередь тотчас передал тарелку ему, Шамси — гостю и старшему по возрасту. Попадаются, оказывается, вежливые люди и среди большевиков.

За обедом Шамси, как ни сдерживался, не мог не улыбаться шуткам Газанфара. По временам он даже забывал, что перед ним муж его бывшей жены и к тому же большевик. А сытно поев и разомлев, он решил:

«Веселый и, видно, неплохой малый!..»

К чаю собрались гости.

В большинстве это были люди с «Апшерона», и Шамси стало не по себе.

«Большевики, — подумал он, — интернационал!.. Не ровен час, явится еще и племянничек мой со своей сестрицей: их теперь, надо думать, с Ругя и с Газанфаром водой не разольешь!»

Он не ошибся: вскоре пришли Юнус и Баджи, а вслед за ними явился и Арам с семейством.

Шамси забеспокоился: дернуло их всех притащиться сюда как раз в этот день и час, чтоб видеть его мужской позор! Но он все же с достоинством поздоровался с Юнусом и с Баджи, протянув им руку, — мало ли что бывает между родственниками, незачем выносить сор за порог!

Хозяйка подала чай, гости разговорились.

Много было разговоров о промысловых новшествах — о глубоких насосах, о вращательном бурении, о групповых приводах, о передвижных вышках, — и Шамси не видел в этом ничего странного, ибо, вслушиваясь в разговор, он понимал, что все эти новшества вытесняли собой старые способы добычи нефти, доставлявшие немало мучений рабочему люду. Удивительным казался Шамси лишь тот оттенок гордости и нежности, с каким говорили об этих насосах, приводах, передвижных вышках, и каким естественно было б говорить о любимом существе или о дорогой, принадлежащей тебе вещи.

И все же в центре внимания гостей в этот день были не промысловые нововведения, а электричка, и Шамси, узнав, что она в эти дни пущена в ход, понял, что именно новую электричку имел в виду Газанфар, говоря, что сейчас на промыслах в некотором роде праздник… Праздник? Шамси готов был признать, что электричку не сравнить со старой железной дорогой, но и тут не видел оснований, чтоб говорить о ней с оттенком гордости и нежности и считать праздником, едва ли не равным светлому новрузу или курбан-байраму, то, что эта электричка пущена в ход.

— Я читал, что ветка будет продлена до северного берега и свяжет город с прибрежными селениями — Маштаги, Бузовны, Мардакяны, — сказал Арам.

— Жаль, что в Баку нет сейчас Сергея Мироновича, — он бы праздновал вместе с нами! — воскликнул Юнус.

— Он и так с нами, хотя живет и работает в Ленинграде! — ответил Газанфар. — Читали, товарищи, как он приветствует нас? «Горячий братский привет Азербайджану с его пламенным Баку из гранитного города Ленина!»

Долго не умолкала беседа о Кирове — у каждого было о чем вспомнить. Потом снова заговорили об электричке.

Захотелось вставить слово и Шамси.

— Я еще помню те времена, когда здесь не то что электрички, но даже поезда не было! — сказал он.

И Шамси принялся рассказывать, как полвека назад, мальчиком, вроде Балы, не раз бывал он в этих местах, направляясь с отцом в селения на северном берегу полуострова, и как он и отец встречали по дороге дервишей, приходивших сюда поклониться вечным огням Апшерона — Атешга. Сейчас Шамси был готов посмеяться над дервишами-огнепоклонниками: разве не глупо поклоняться огню, когда существует аллах? Но опасаясь, что смех его может быть истолкован как желание подладиться к окружающим, благоразумно промолчал.

— А на чем вы с дедом сюда добирались? — спросил Бала.

— Само собой разумеется, не пешком, а на арбе! Выедем, бывало, утром — приедем к обеду.

— На арбе… — протянул Бала разочарованно.

И в памяти Шамси возникла исхлестанная степной пылью и дождем большеколесная скрипучая арба, переваливавшаяся с одного песчаного холмика на другой, и, невольно сравнив ее с электричкой, Шамси потрепал Балу по плечу и сказал:

— Ты, сынок, во всяком случае, будешь ездить только на электричке!

И вдруг, неожиданно для себя, он и сам проникся к этим свежевыкрашенным, чистеньким вагонам электрички чем-то вроде симпатии и нежности.

За весь вечер Шамси не решился обменяться с Юнусом ни единым словом: идет племянник в гору — еще не ответит своему дяде, помня, наверное, старые обиды, а если и ответит, то, чего доброго, наговорит старику дерзостей.

Но с племянницей Шамси был не прочь поговорить: как-никак три года прожила в его доме девчонка. Правда, он до сих пор был на племянницу в обиде: он, дядя, пекся о ней, а она в ответ выступила против него на суде и разлучила с сыном. Делай после этого людям добро! Пусть скажет ему спасибо, что он сидит сейчас рядом за одним столом и не хочет помнить о старом зле!

Шамси не видел Баджи со дня суда. Он уже тогда заметил, как она изменилась, но сейчас, искоса поглядывая на нее, просто диву давался: ни дать ни взять — барышня! Неужели она была в его доме служанкой? Шамси смотрел и не верил своим глазам.

Держала себя Баджи с Шамси без особой почтительности, какую лестно было бы видеть от младшей родственницы, однако и без заносчивости, на которую, по правде сказать, он опасался натолкнуться. Она вела себя непринужденно — скорей, как равная.

Баджи расспросила Шамси о здоровье Ана-ханум, о Фатьме, о внучатах, и он, желая быть учтивым, принялся в ответ расспрашивать Баджи о ее жизни. Узнав, что племянница учится в театральном техникуме и готовится стать актрисой, он смутился: об актрисах он имел свое, не слишком лестное, мнение. Однако ему не хотелось предстать в глазах окружающих отсталым человеком, и он покладисто произнес:

— Что ж, это было в твоей натуре с юных лет. Помнишь, как я тебя хвалил, когда ты изображала Лейли?

Уже смеркалось, когда Шамси собрался домой.

— Может быть, у тебя тоже будет сын… — сказал он Газанфару, прощаясь. — Пусть аллах даст ему счастье, если ты не обидишь моего!

Газанфар тронул Шамси за руку и убежденно произнес:

— Не тревожься, отец, за сына, у нас его никто не обидит. Я за ним смотрю как за родным. Придет время — поймешь.

Шамси вздохнул, прижал Балу к груди, поцеловал.

Тяжело, конечно, оставлять родного сына в чужом доме. Но дом этот, к удивлению Шамси, уже не казался ему таким чужим, как прежде, и не было в сердце Шамси той острой тревоги и щемящей тоски, какие он ощущал, расставаясь с сыном в прошлый раз.

Сделав несколько шагов, Шамси обернулся и подозвал Балу.

— Слушайся мать, — сказал он и, наклонившись к уху Балы, шепотом добавил: — И Газанфара.

Не оборачиваясь, он быстро зашагал к вокзалу.

Всю дорогу к дому Шамси размышлял о дне, проведенном на промыслах, и думал, как неразумно он поступал, три года не решаясь навестить сына, и, уже войдя в ворота Крепости, вдруг вспомнил, что ничего не предпринял, чтобы забрать к себе Балу. Шамси стал навещать сына.