-- Разве ты была тоже больна?-- удивилась Зипочка.
-- Ах, барышня...-- простонала Дарья и закрыла лицо руками.
-- В непривычку ей, вот и застыдилась, глупая,-- уже ласковее проговорила баба.-- А чего стыдиться: все одно, не скроешь... Девичий-то грех всегда на виду.
-- Ты выйди на минутку куда-нибудь, а мне нужно поговорить с ней,-- попросила ее Зиночка, испытывая прилив энергии.
-- И то уйти...-- согласилась баба, почесывая ухватом бок.
Когда она вышла, Зиночка быстро обняла Дарью и горячо поцеловала ее в мокрую от слез щеку.
-- Ах, барышня... что вы, Бог с вами...-- шептала. Дарья, еще более смущенная этой лаской.-- Разве вам можно понимать такия слова?.. Да и быть-то вам здесь нехорошо.
-- Где же ребенок?-- спрашивала Зиночка, оглядывая каморку, загроможденную разным бабьим хламом.
Вместо ответа, Дарья повела ее за печку, где из досок была устроена кровать, и на ней в большой решетке спал двухнедельный ребенок. Из-под разнаго тряпья выделялось только красное, сморщившееся детское личико. Дарья все время не спускала глаз с гостьи, как насторожившаяся птица.
-- Да он здесь задохнется...-- прошептала Зиночка в ужасе.
-- Нет, за печкой тепло, барышня.
Ребенок проснулся и жалко пискнул,-- он был спеленат, как мумия. Красное личико повернулось к свету, и раскрылись еще лишенные мысли, серые глаза. Зиночка наклонилась над ним и долго всматривалась в это личико, отыскивая в нем что-то знакомое и родное. Вот здесь, за печкой, ее охватило то теплое материнское чувство, которое из девушки делает женщину. О, она теперь понимала все и не боялась ничего... Безпомощный маленький человек требовал ея помощи,-- ведь он ни в чем не виноват, этот несчастный ребенок. К голове Зиночки быстро сложилась картина того позора, который пережила и переживает Дарья, и только теперь она поняла, зачем m-lle Бюш послала ее в эту трущобу, не предупредив ни о чем. Да, вот где действительное несчастье, а бедность еще можно переносить. У кошки, когда она мечет детенышей, где-нибудь вот так же за печкою, нет, по крайней мере, мук совести, нет того горя, которое будет расти вместе с этим ребенком. А он, этот маленький человечек, когда вырастет большим, может попрекать за свое нелегальное происхождение, и несчастная мать будет всегда жить под страхом этого последняго и самаго страшнаго оскорбления. Таких детей душат и топят обезумевшия от ужаса матери... Может-быть, и Дарья не раз подумала о том же. Зиночку охватил панический страх перед безпощадным злом человеческаго существования. Она опомнилась только тогда, когда Дарья увела ее от своего логовища и принялась отпаивать холодной водой из тяжелаго железнаго ковша.
-- Барышня, барышня...-- стонала Дарья, целуя руки у Зиночки.-- Простите меня, барышня... Вы и понимать-то этого ничего не должны... Уходите домой поскорее...
-- Домой?.. Оставить тебя с ребенком в этой трущобе?.. Ведь он мне брат, Дарьица.
-- Девочка, барышня...
-- Ну, сестра -- это все равно. Это наше общее несчастье, и мы должны его разделить... Если отец тебя бросил, то я не могу оставить.
Прощаясь, Зиночка поцеловала еще раз Дарью и маленькую сестру и бодро отправилась домой, полная неизведанных мыслей и чувств. В ней шевельнулся нетронутый еще мир, и она чувствовала себя жутко, но хорошо, как человек, твердо решившийся довести смелое дело до конца. Чего ей бояться и кого стыдиться? О, она, кисейная барышня, знает отлично, что ей делать; m-lle Бюш поняла ее... Только на полдороге Зиночка вспомнила, что не спросила, как зовут маленькую сестренку, и даже хотела вернуться, но было уже поздно, и дома ждали ее свои хлопоты. Домой девушка вернулась с веселым лицом, розовая от мороза и полная своей собственной честной радостью.
Каким дворцом показались Зиночке свои три комнатки, когда она сравнила их с запечным углом Дарьи! Да, в такой квартире можно еще жить, особенно когда впереди есть определенная цель, есть смысл, и когда каждое усилие будет окупаться сознанием исполненнаго долга. Не откладывая дела в долгий ящик, Зиночка после завтрака отправилась прямо в кухню и заявила кухарке, чтобы она искала себе место.
-- Это еще что за мода?-- грубила кухарка.-- Куды это я пойду, на зиму глядя?.. Тоже придумала!..
-- Сегодня же убирайся... Я не желаю с тобой разговаривать.
Решительный тон произвел свое действие. Кухарка сначала расплакалась, а когда Зиночка выдала ей за полмесяца жалованье вперед, согласилась отойти хоть сейчас.
-- Подай обед, и тогда можешь уходить,-- решила Зиночка.
После обеда, проводив кухарку, Зиночка имела длинный и неприятный разговор с матерью. Елизавета Петровна даже расплакалась, отстаивая прогнанную кухарку.
-- Я сама буду покупать вам водку, мама...-- заявила Зиночка.-- По крайней мере, об этом не будет никто знать. У меня есть другая кухарка...
-- Как знаешь...-- вдруг согласилась Елизавета Петровна, нуждавшаяся в чьем-нибудь покровительстве.-- Ты большая, Зина, и можешь понимать сама наше безвыходное положение...
-- Предоставьте все мне, мама, и ни о чем не безпокойтесь.
Поручив Милочке наблюдение за братьями, Зиночка в сумерки отправилась опять в путь. Теперь ее не пугало уже темнота и одиночество: так было нужно... Она приехала к Дарье на извозчике и заявила, что увезет ее с собой. Это смутило девушку, и она долго не хотела согласиться на такой решительный шаг, потому что боялась барыни и вообще семейной обстановки.
-- Пустяки... Ты будешь жить с ребенком в низшем этаже, в кухне,-- успокоивала ее Зиночка.-- У тебя будет целая комната... понимаешь? А пока ты будешь стряпать, за ребенком буду ходить я... До нас никому дела нет, и мы сами должны позаботиться о себе...
Дарья несколько раз начинала соглашаться, а потом раздумывала и принималась причитать. Сердитая баба приняла деятельное участие в этой истории и по-своему уговаривала глупую девку.
-- Ты в ножки барышне поклонись, дура... Ну, чего уперлась, точно на пень наехала. Оболокайся да и ребенчишка обряжай...
-- Ох, стыдно мне... страшно глаза показать...-- причитала Дарья, закрыв лицо руками и раскачиваясь из стороны в сторону.-- Барыня-то убьет меня, когда узнает...
-- Никто и ничего пока не узнает,-- уговаривала ее Зиночка.-- Ты не будешь показываться из кухни, а ребенка назовем чужим... Да мама и не спросит, чей он: ей все равно.
Потерявшую голову Дарью пришлось увезти почти насильно, и сердитая баба прослезилась на прощанье.
-- Ну, как быть-то, девушка,--всхлипывала она.-- Ох, горюшко ты мое, спобедная головушка!
Немым свидетелем этой сцены был извозчик, который несколько раз встряхивал годовой и, когда поехал, все оглядывался назад.
-- Ай да барышня... молодец!-- похвалил он, когда Зиночка стала с ним разсчитываться.
-- Разве ты меня знаешь?
-- Как не знать, помилуйте... На своих рысаках катались, а теперь пешечком на рынок ходите. Вся биржа знает... "Вон,-- говорят,-- ромодинская барышня за пропиталом пошла!.."
XI.
У m-lle Бюш оказалась скоротечная чахотка, и она сама знала, что "дни ея сочтены". Мысль о смерти не пугала безродную девушку: ей нечего было терять в этом лучшем из миров. Да и случилось все это как-то вдруг, без всякой видимой причины, и m-lle Бюш удивлялась, что должна скоро кончить всякие расчеты со своей трудовой и скитальческой жизнью. Конечно, было немножко обидно, что останется на свете так много негодяев и вообще пустых людей, а она, m-lle Бюш, трудолюбивая, любящая, глубоко честная, должна будет гнить в холодной могиле... Зачем? Видно, так нужно, и у судьбы есть своя ариѳметика. Каждый день поочередно ее посещали или Зиночка, или Дарья. М-lle Бюш уже не могла подняться с постели, но всегда умела знаками или улыбкой выразить свою признательность. Да, она любила обеих девушек и затруднялась бы сказать, которую любит больше.
-- Я вас, Зиночка, оценила только теперь,-- откровенно заявляла m-lle Бюш, задыхаясь от душившаго ее кашля.-- У вас золотое сердце... Да. Но отчего вы никогда... да, никогда даже не спросили о своем отце? Он вас всегда так любил... это несчастный человек, и не нам его судить.
