– Старьевщиком? – подсказывает Лайза.
– Вот именно! – говорит женщина, ослабляя удавку шарфа на шее. – Именно старьевщиком. У него слишком много книжек.
Мы с Милли обмениваемся понимающими взглядами, и впервые между нами наступает миг… согласия. Как бы ни осуждала эта женщина «дурную привычку» мужа, мы твердо знаем одну и ту же истину: в том, чтобы иметь слишком много книг, нет совершенно ничего плохого.
Однако Милли подыгрывает ей:
– Так, значит, у него некоторые проблемы?
Женщина раздраженно кивает.
– На днях он вообще предложил превратить гостевую спальню в библиотеку. Библиотеку!
– О-о, – говорит Милли, с деланым сочувствием качая головой. – Это… ужасно. – Она открывает коробку, берет сверху книгу в кожаном переплете и открывает ее. – Первое американское издание «Грозового перевала» Эмилии Бронте. – Она показывает нам титул. – Эмилию перепутали с ее сестрой Шарлоттой. Видите, в выходных данных сказано: «написавшая также „Джейн Эйр“». Это особенные книги. Вы уверены, что ваш муж готов продать их?
Она пожимает плечами.
– Он преподает английскую литературу. Если бы мы хранили каждую книгу, которая попадает к нам дом, я бы не могла войти в собственную кухню.
– Ну, если вы уверены, что хотите расстаться с ними…
– Уверена, – мгновенно отвечает женщина. – И дома еще коробок десять.
– Тогда ладно, – продолжает Милли. – Мне может потребоваться немного времени, чтобы разобраться.
Женщина поворачивает в сторону улицы, где у входа в магазин припаркован внедорожник с мигающими аварийными огнями.
– Послушайте, вообще-то я спешу. Может быть, просто дадите мне двадцать фунтов, и будем в расчете?
Глаза Милли округляются.
– Должна сказать вам правду, – говорит она. – Эти книги стоят больше двадцати фунтов.
– Хорошо, давайте пятьдесят. Я уже полчаса назад должна была забрать дочь с соревнований, и при таких скоростях непременно снова опоздаю на занятия пилатесом.
– Ну ладно, – говорит Милли, записывая покупку в гроссбух и вручая женщине товарный чек на подпись. – Пятьдесят так пятьдесят.
– Вот так, – говорит Милли после того, как женщина убегает. – В конце концов, не все любят книги.
– Кто-то теряет, кто-то находит, – пожимает плечами Лайза.
Мы все вместе рассматриваем книги. Милли изучает в одной из них страницу с выходными данными, а я беру одно из ранних изданий К. С. Льюиса.
– Можете ли вы хотя бы представить, чтобы ваш супруг делал что-то подобное за вашей спиной? – говорю я, и мои мысли внезапно обращаются к Нику. – Вообще-то я могу.
Лайза кивает.
– Хотела бы я обернуться мухой на стене в этом доме, чтобы посмотреть, какой ад ей устроит муж, когда вернется домой. Так и вижу заголовок: «Последняя новость: мужчина убил жену за продажу коллекции редких книг».
Милли в своей стихии: она перебирает сокровища в коробке.
– Один из моих любимых литературных триллеров, – говорит она, потрясая неизвестным мне романом.
Она подходит к ближайшему книжному шкафу и ставит книгу на среднюю полку; мы с Лайзой следуем за ней. Я внимательно осматриваю множество изданий, и хотя очевидный беспорядок в расстановке причиняет боль моей библиотекарской душе, я знаю, что пока лучше промолчать. Я переключаюсь на сами книги, и одна из них привлекает мое внимание.
– Ну-ка, что это, – говорю я, доставая с полки знакомый том. Конечно, я сразу узнаю его. «Последняя зима». Вскоре после того, как ушла мама, библиотекарь предложила мне прочитать ее. Мне всегда казалось, что у нее есть шестое чувство. Как еще ей могло прийти в голову откопать на верхней полке этот пыльный старый экземпляр? Забытый роман для забытой девочки. И я перечитывала его снова и снова. Он стал музыкой моего больного сердца, барабанной дробью, под которую я прорывала оцепление и в подростковом возрасте, и позже. Я, должно быть, прочитала его не меньше десятка раз.
Милли заглядывает мне через плечо.
– Старый друг?
– Да, – говорю, ничего не объясняя, и провожу рукой по краю обложки. В суматохе развода и продажи дома я потеряла свой любимый экземпляр и очень расстроилась.
Но Милли просто пожимает плечами.
– Так возьми ее себе.
– Спасибо, – говорю я, еще раз заглядывая ей в глаза и ища в них хотя бы малейший признак желания заключить мир.
– Давай без глупостей, – говорит Милли с равнодушным видом. – Ведь это теперь твой магазин.
Она, конечно, права. Этот, как там его, из «Бевинс и партнеры», объяснил, что Милли отдала свой пакет акций много лет назад. Она просто констатировала факт, и все же от ее слов волосы у меня на затылке встают дыбом.
– Не позволяй ей наезжать на тебя, – говорит Лайза, когда мы проходим следующий квартал по направлению к рынку. – Под этой суровой внешностью Милли на самом деле просто душка-старушка. Вот увидишь.
Я неохотно киваю, благодарю ее за экскурсию по Примроуз-Хилл, и мы расстаемся. Оставшись наедине со своими мыслями, я хватаю тележку и бесцельно брожу по проходам рынка. Мне всегда нравилось покупать продукты, особенно вместе с Ником. Когда мы только поженились, я с нетерпением ждала, что мы после работы поедем в «Здоровую пищу». Он толкал тележку, а я ее загружала. Мы были командой, а потом она распалась.
Я вздыхаю, разглядывая иностранные этикетки на банках и коробках. Йогурт выглядит по-другому. Все не такое. Через полчаса я кладу на товарную ленту то, что выбрала: буханку хлеба, коробку мюсли, пакет того, что показалось мне сливками, клубнику, три бутылки дешевого французского бургундского, кусочек бри и одинокое яблоко. Этот случайный, несогласованный и бессмысленный набор кажется мне сейчас метафорой моей жизни. Я и есть все эти продукты.
С пакетом я возвращаюсь в квартиру, плюхаюсь на диван и наконец прослушиваю голосовое сообщение от Бевинса и партнеров. Новости не очень хорошие. Огромный налог на наследство (гораздо больше, чем я могу позволить себе заплатить) должен быть выплачен в течение шести месяцев, то есть как раз перед Рождеством или сразу после него.
Счастливого Рождества.
Конечно, теперь у меня есть книжный магазин и дом, но из-за бракоразводного процесса наличных денег мало, а ликвидных активов, чтобы покрыть налоги, у меня нет. Если бы только Ник не был так одержим идеей продать дом так быстро – и себе в убыток. Но «Бевинс и партнеры» предложили быстрое решение: «К счастью для вас, к нам обратился потенциальный покупатель-застройщик, который готов заплатить достойную цену».
Я выпускаю из рук телефон и откидываю голову на спинку дивана, пытаясь логически оценить ситуацию: я не могу заплатить налог на наследство, а другого разумного решения нет. Можно все продать, как предлагают адвокаты, и остаться, в лучшем случае, с небольшой прибылью или, возможно, просто без убытков. Это был бы печальный конец двадцатилетней работы магазина, но почему я должна переживать о заведении, на которое моя мать променяла собственную дочь, то есть меня?
Я вспоминаю причудливый маленький магазин, мурлыкающего Перси в витрине, даже сварливую Милли за прилавком – что ни говори, я уже успела во все это влюбиться.
– Теперь это твой магазин, – проницательно сказала Милли. Как же она права – вплоть до последнего счета, который нужно оплатить.
Я оглядываю мамину комнату, ища напоминаний о ее жизни, начиная с подушек на диване и заканчивая ее любимыми книгами, выстроенными в ряд на полке. Каждая мелочь, которую она привезла домой с блошиного рынка или из букинистического магазина, пропитана ее существом, и глядя на все это, я не могу не дать воли нахлынувшим чувствам. Как изношенная плотина, в которую бьет волна, я готова прорваться, и это в конце концов происходит. Слезы нарастают медленно, а потом превращаются в стойкую и сильную волну.
Выплакаться – дело хорошее, но теперь я чувствую также потребность в общении. После развода я публиковала в Инстаграме все меньше и меньше постов – все из-за суеты с продажей дома и с подготовкой к отъезду в Лондон, говорила я себе. Но теперь отговоркам конец. Я просто пряталась – от подписчиков, от мира, от людей. Хотя в постах я редко рассказывала о своей личной жизни, мое счастье было настоящим. Просто потому, что оно было. По крайней мере, раньше. Что бы сказали сорок тысяч подписчиков, которые с нетерпением ждали моих книжных рекомендаций и размышлений, если бы узнали правду? Почувствовали бы они, что те, кого я любила, бросили меня, а я стою на грани финансового краха?
